"Молодежь Эстонии" | 23.03.07 | Обратно

Улыбки и гримасы демократии

История развития человечества — это, в сущности, история развития демократии.

Фото Никиты ЧЕРНОВА

Знаменитый датский философ, просветитель и общественный деятель Халь Кок, много сделавший для развития современной датской демократии, в своих книгах особенно подчеркивал роль просвещения, образования для приобщения простого народа к общественно-политической жизни страны. Всегда считалось, что датская политическая система, построенная на диалоге и компромиссе, обладает стабильностью и высокой эффективностью.

Последние выступления молодежи в Копенгагене вызвали в мире удивление и даже некоторые сомнения, хотя эти события были далеко не так разрушительны, как в других странах, в той же Франции, например, и быстро закончились. Но еще Халь Кок писал, что демократия — это не победа, которая выиграна раз и навсегда, а борьба, которая постоянно продолжается, это не однажды достигнутый результат, а задача, которая должна решаться снова и снова.

Так что же такое демократия? Нам, живущим в Эстонии, полезно в этом разобраться, полезно знать опыт, существующий в мире, плохой или хороший, чтобы знать хотя бы уровень, на котором мы находимся, чтобы было с чем сравнить.

Сегодня на эту непростую тему размышляет социолог Алексей СЕМЕНОВ, директор Центра информации по правам человека. С ним беседует Нелли КУЗНЕЦОВА.

— В период подготовки к выборам и после них, когда одни радуются, а другие не могут скрыть разочарования, разговоры о демократии идут особенно часто. И каждый, очевидно, понимает это по-своему. Но есть ли определение демократии, принятое в мире? Кроме, конечно, известного выражения Черчилля, что хотя это и плохо, но ничего лучше, увы, человечество пока не придумало…

— Конечно, однозначного и твердого определения демократии нет. Да его и не может быть, наверное. Я бы сказал, что сейчас под демократией чаще понимается, в основном, процедура выборов, которая сложилась в западных странах.

— А не место человека в обществе, стиль жизни, отношения с государством, с другими народами?

— Конечно. Говорить об этом можно много. Но давайте остановимся на главном. Демократия — это участие народа в принятии решений. Как это осуществляется в разных странах? И как это было в истории? Ведь многое из того, что было раньше, так или иначе сказывается сегодня. Порой в измененном виде…

Обратимся, например, к средневековому Китаю…

— Но там же был император. О каком участии народа можно говорить?

— А вот послушайте… По сравнению с европейскими монархами это было нечто совсем иное. Наместник Бога на Земле, нечто святое, сакральное, к чему и приблизиться невозможно. Никому и в голову не приходило, что императора можно, скажем, выбирать.

— При чем же здесь демократия? Эту страну, пусть она и великая, никогда не считали демократической. Даже современному Китаю отказывают в демократичности, хотя удивляются масштабам перемен в нем, ходу развития.

— О Китае просто мало знают, в его истории плохо разбираются. А в ней немало любопытного и, я бы сказал, поучительного.

Да, был император. Но до управленческих функций он не снисходил. Это был скорее арбитр с сакральными функциями. А конкретную власть в стране осуществляла огромная армия чиновников. Но заметьте, это не был особый класс, некая каста, в которую невозможно было пробиться обычному человеку. Любой человек, даже крестьянский сын, которому каким-то образом удалось получить образование, мог стать чиновником. Для этого нужно было просто сдать экзамен.

Наедине с бумагой и ночным горшком

— Да уж не по теории управления и менеджмента, а — представьте себе! — по классической литературе.

— Ага, проверяли интеллект…

— Именно. Каждого из претендентов сажали в отдельную каморку на целый день, оставляли ему бумагу и ночной горшок, и больше ничего… Никакие контакты не разрешались, заглядывать в книги было нельзя. К тому же экзамен был анонимный. Тот, кто успешно отвечал на вопросы, получал должность. Перед ним открывались широкие перспективы. Он мог сделать блестящую карьеру.

Конечно, дети богатых или хотя бы более обеспеченных родителей, которые имели больше возможностей получить образование, могли в большей степени претендовать на должности чиновников различного уровня. Но все-таки это была открытая система, и в этом смысле ее можно было считать вполне демократической.

— Ой ли? Но, быть может, лучше такой явный экзамен, чем тот скрытый, который существует у нас. Я имею в виду принадлежность к этнической группе…

— Я бы добавил, что в Китае были развиты и элементы самоуправления. Купцы, ремесленники, даже крестьяне имели свои гильдии, руководители которых вместе с правителем соответствующего города или провинции участвовали в обсуждении и принятии решений.

— Нечто вроде «круглого стола»?

— Вот именно. Конечно, ответственность за принятие решений нес правитель. Но любой нормальный руководитель, чтобы успешно управлять, всегда будет прислушиваться к мнениям и предложениям местного самоуправления. А ведь в Китае не было процедуры выборов. Правителей не выбирали на четыре года, как это принято у нас…

Можно было бы привести в пример и Россию. Строй в дореволюционной России принято считать авторитарным, даже деспотическим. Но в XIX веке там очень развито было земское движение. И по существу, любой человек вместо того, чтобы швырять бомбы, мог заняться чем-то полезным обществу. Кстати, многие чиновники, деятели администрации нередко выбивались из низов. А выборных процедур в том смысле, как мы их понимаем, там долгое время тоже не существовало.

Постоянство пристрастий

— Между прочим, сами по себе избирательные процедуры еще ничего не гарантируют. Можно вспомнить, например, послевоенную Японию, которой фактически навязали так называемую демократическую систему выборов. И что получилось? Вы ведь, очевидно, заметили, что за 40 лет существования послевоенного демократического японского государства к власти неизменно приходила одна и та же партия. То же самое происходит в Индии. Индийский Национальный конгресс с завидной регулярностью побеждает на выборах. За очень малым исключением…

— А почему? Как вы это объясняете?

— Да потому что партий в общепринятом смысле этого слова, в европейском понимании там нет. Есть некие кланы, которые легимитизируют свою власть через процедуры так называемых свободных выборов, которые на самом деле и не свободные, и не демократические.

Японцы практически очень редко меняют место работы. В «Мицубиси», например, или в какой-то другой корпорации всю жизнь работает отец, потом сын и т.д. Так вот эти корпорации — те же самые средневековые кланы.

Сейчас уже, быть может, это несколько размывается, но последние 50 лет именно так и было.

Причастность к корпорации очень важна для японца. И он будет голосовать за тех, кого поддерживает этот клан, эта корпорация. А корпорации вовсе не заинтересованы в том, чтобы менять партии. Вот внутри партии могут происходить и происходят перестановки. Но это уже другое дело. Кстати, скажите, вам это ничего не напоминает?

— Напоминает, конечно. КПСС, например…

— КПСС ведь вовсе не была партией в классическом смысле этого слова. Просто некая структура, внутри которой осуществлялись социальная мобильность, движение вверх, участие в принятии решений.

Я бы сказал, что ту же функцию практически осуществляет и двухпартийная система в США. Ведь между этими партиями нет антагонистических противоречий. Это просто более гибкая система.

— А демократия и деньги — как это сочетается? Посмотрите, какие огромные средства бросаются в котел предвыборных кампаний. Кажется, что чем дальше, тем более неразборчивы в средствах политики. Вряд ли это украшает демократию…

— Но вы ведь сами вспомнили слова Черчилля. Идет острейшая борьба. А знаете, кстати, как возникли партии?

В определенный момент в Англии возникло серьезное соперничество между, условно говоря, землевладельцами и промышленниками. Землевладельцы образовали одну силу, которую стали называть партией, а промышленники — другую. Тори и виги… Потом, уже позже, в конце XIX — начале ХХ века образовалась третья сила, которая представляла людей наемного труда. Они начали бороться между собой. За власть. За влияние. За возможность решать дела по-своему, в своих интересах.

Но такая система, где есть разные силы, представляющие разные слои общества и начинающие бороться между собой, в общем-то нестабильна. Должно быть нечто такое, что может обеспечивать единство общества. Именно для этого англичане и вернули короля, которого до этого, как вы, очевидно, помните по истории, свергли.

— И даже казнили… Но ведь королевская власть в Англии весьма своеобразна. «Королева царствует, но не правит».

— Ну, раньше королевская власть была иной. Это была очень важная для страны стабилизирующая сила. Баланс структуры власти…

Потом англичане изобрели двухпалатный парламент. Палата общин — это как бы, условно говоря, представители народа, а палата лордов должна была обеспечивать некую стабильность, верность традициям. Эта палата, кстати, имела право наложить вето на какие-то чрезмерно радикальные проекты, которые могли бы привести страну к непредсказуемым последствиям.

— Если иметь в виду такую схему, то, очевидно, стабилизирующую роль в нашей стране должен был бы играть президент. Один из таких шагов он, кстати, сделал в последнее время — не провозгласил закон, касающийся Бронзового солдата. Жаль только, что правительство и парламент воспользуются, по всей видимости, другим законом, принятым несколько ранее. Но это уже другая история, хотя к демократии она тоже имеет отношение.

— По поводу Бронзового солдата я высказывался не единожды. И позиции своей не меняю.

Впрочем, со стабилизирующей ролью тоже не все так просто. Американцы, например, в определенной степени переняли систему, придуманную англичанами. Но короля у них нет, не было и не может быть. Систему, однако, нужно было стабилизировать каким-то способом. И возникла фигура президента. Только сделано это было уж очень по-американски. Президент в Соединенных Штатах больше, чем король, и больше, чем премьер-министр в Англии.

Между прочим, если иметь в виду европейские понятия, то можно сказать, что в Америке нет настоящей демократии. Партии в этой стране — совсем не то же самое, что европейские… И выборы по-американски — совсем не то, что европейские.

Молчание женщин

— Наверное. Но должен сказать, что все классические демократии — это отнюдь не власть большинства, а фактически власть тех, кто имеет право участвовать в голосовании. В той же Великобритании существовал имущественный ценз. Когда-то в голосовании принимали участие только землевладельцы. Потом, уже много позже, оказалось, между прочим, что есть такие существа, которые «похожи на человека и живут рядом с ним». Словом, оказалось, что женщины тоже — население и должны иметь право голоса.

Кстати, многие ли знают, что столь благополучная и демократичная страна, как Швейцария, дала право голоса женщинам лишь в 60-х годах прошлого века?

Я, быть может, выскажу крамольную мысль, которая, очевидно, не понравится вашим читателям, но, на мой взгляд, принимать участие в голосовании должны все же ответственные люди.

— Иными словами, вы оправдываете некие ограничения? Вряд ли с вами согласятся многие наши читатели, особенно те, что подпали под эти ограничения.

— Я этого не сказал. Хотя что хорошего в том, что голосует, скажем, полуграмотный крестьянин из глубинки, не знающий и не понимающий, что происходит в стране, какие силы выходят на выборы, что они несут этой стране, человек, которого легко может купить и перекупить кто попало. А ведь у него такой же голос, как у человека образованного, компетентного, ответственного.

Я говорю сейчас не о нашей ситуации, я говорю об общем положении в мире. Но и в нашей ситуации много такого, о чем можно и нужно было бы говорить. Конечно, Эстония со вступлением в Евросоюз перестала быть полностью самостоятельным государством, часть своего суверенитета она отдала. И правильно сделала. Страна с незащищенными границами, страна, слишком маленькая для того, чтобы иметь собственный рынок сбыта и широкие возможности для развития, может существовать лишь в рамках какой-то крупной системы. Она и выбрала эту систему — Евросоюз. И главные решения принимаются именно там, в Брюсселе.

— Но все же многое решается и в нашей стране. И в этом смысле выборы, их результаты не могут нас не интересовать. И если уж мы заговорили о демократии, то следовало бы вспомнить слова великих педагогов, что просветительская, воспитательная работа с людьми — нерв демократии. Великие просветители недаром говорили, что человек массы, ментальность массы, формирующиеся пропагандой, — большая политическая опасность. Бог знает, к чему это в конце концов может привести.

А если говорить о русском населении, которое, в сущности, проиграло на этих выборах, то, наверное, в самом деле, надо начинать все сначала, с самого нуля, как считают некоторые наши интеллектуалы. Начинать учиться демократии, ее лучшим образцам. И почему бы, кстати, не использовать тот же датский опыт создания «школ демократии», народных движений, откуда вырастали новые люди, способные участвовать в политике? Для русского населения с учетом нынешней ситуации это, быть может, было бы полезно. О датском демократическом опыте мы, возможно, расскажем в следующих выпусках.