"Молодежь Эстонии" | 30.03.07 | Обратно

Честь и надежда

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото из архива «МЭ»

Людмила ГРАДОВА, педагог, искусствовед, музыкант, общественный деятель, отмечает свой юбилей.

Знаю эту женщину много лет, и хотя вижу ее не так часто, как хотелось бы, всегда удивляюсь: время не властно над ней. Ну, прибавляются морщинки, но их как-то не замечаешь, в этом лице пленяет и захватывает нечто иное…

Помнится, когда-то, рассказывая о ней, я вспомнила старую притчу. Про рыжего учителя из маленькой деревни… Он никому не делал замечаний и никого не стыдил — он тихо говорил лишь то, во что верил сам, и жил, как говорил. Мужчины стеснялись показаться ему на глаза небритыми, женщины — выйти на улицу непричесанными. Когда ребенок делал что-нибудь доброе, мать говорила ему, как обрадуется не отец — учитель. Потом он умер. А люди не стали хуже, но они перестали стесняться дурных поступков. Начались пьянки, женщины в халатах ссорились через забор, дети грубили родителям. Душа ушла из деревеньки. Зло потеряло стыд.

И стали гибнуть люди, и разрушаться дома, пока те немногие, кто научился жить, как жил рыжий учитель, не перестали стесняться своей честности. Они собрали на сход потемневших лицом, умом и образом жизни людей и объяснили им: достоинство — единственное, что требуется от них для их собственного сохранения и сохранения их дома. И что, обретя достоинство и отстаивая его, можно вырастить душу.

Я не знаю продолжения этой притчи. И не знаю, кто ее сочинил. Или, быть может, рыжий учитель существовал на самом деле? Но был он или не был, именно этот человек, так важно, чтобы такие люди были среди нас, потому что, когда видишь их, окружающая жизнь кажется чище, выше, что ли, и хочется смотреть в небо, а не утыкаться взглядом, мыслями в грязь под ногами… Вот Людмила Градова как раз такая. Около нее дышится легче…

Я часто думаю, как она живет в этом мире, она с ее мягкой человечностью, повышенным чувством сострадания ко всем и каждому, с ее мгновенной, острой отзывчивостью на чужую боль, чужое страдание. И с ее чуткой, обостренной совестью, которая просвечивает в каждом ее поступке, с ее редкостным чувством долга. Как она ухитряется оставаться такой, как бы ни терзала ее жизнь, какие бы препятствия ни ставила перед ней, на какие бы страдания ни обрекала? Не очерствела, не ожесточилась, не замкнулась в себе…

А ведь каково это было — остаться без квартиры в середине 90-х, бессовестно отнятой одним из богатых нуворишей, квартиры, в которой жили и умерли ее родители, в которой выросла она сама? Она одна растила двоих сыновей, поднимала их на ноги, учила. И всегда работала изо всех сил, на двух, порой на трех работах, потому что некому было, кроме нее, обеспечивать эту маленькую семью. И при этом никогда не уходила от того, что называется казенным и даже несколько бездушным словом «общественная работа». Многие в Эстонии знают и любят ее музыкальные передачи на Радио 4. Сразу узнают ее проникновенный голос, с какими-то особыми, трепетными интонациями, которые заставляют бросить все и подсаживаться к радиоприемникам. А многие ли знают, что она была одним из создателей Русского филармонического общества, выросшего из той «могучей кучки» музыкантов, которые собирались у нее дома, устраивая концерты для себя и тех, кто приходил «на огонек», кто хотел слушать. Она, кстати, и завтра, в свой юбилейный день, откладывая праздник, сбор друзей на потом, будет вести концерт Русского филармонического общества, потому что об этом ее попросили товарищи, коллеги-музыканты. А она не из тех, кто может сказать, высокомерно поджав губу: «Ну что вы, у меня же день рождения…» Всегда поражаюсь разносторонности ее деятельности: сценарии, музыкальные выступления, лекции…

Помню, как через несколько дней после похорон ее старшего сына, который умер в 30 лет, надорвавшись на непосильной работе, где у него, как и у многих русских людей, не было ни договора, ни карточки Больничной кассы, так вот через несколько дней после этих страшных похорон, когда она, как будто потерявшая все на свете, не могла даже пошевелить головой, не то, чтобы подняться с постели, ее давнишний друг, великолепный музыкант и художественный руководитель Русского филармонического общества Владимир Игнатов пришел к ней: «Вставай, ты нужна нам, люди ждут…» И она встала, бледная до зелени, встала, хотя не было сил, встала, чтобы идти в зал Дома Братства черноголовых. Потому что «Диалоги у рояля», которые они вели тогда с Игнатовым, не должны были прерваться. Что бы ни случилось, эта их общая работа, к которой они оба относились как к миссии, которая означала для них обращение к человеческим душам, не должна была остановиться. И я думаю, ни один человек в зале, а их было множество, не догадался, что в глазах у нее черно от горя, что она едва стоит на ногах. Как никогда никто из слушателей Народного университета культуры, где она выступает с лекциями, не догадывается, что она нездорова, что лишь недавно перенесла операцию… Всегда вкладывает душу в то, что делает, увлекая слушателей, заставляя их переживать вместе с ней.

И можно только позавидовать ее ученикам в Таллиннском балетном училище. На них изливается столько тепла, столько доброты. Эта доброта, ее преклонение перед талантом всегда ощущаются и в ее газетных материалах, где она рассказывает о своих воспитанниках, о выпускниках училища. Эти материалы не раз публиковались на страницах «Соотечественника».

Господи, думаю я иногда, откуда у нее берутся силы на все это?

Смотрю иногда, сидит усталая, бесконечно измученная тяжелым днем. Плечи опущены, изменчивое лицо посерело, словно съедены на нем все живые краски. И вдруг оживляется, если заговоришь о том, что ее волнует. И снова вспыхивает, словно освещается изнутри ее лицо. И снова она лучится этой своей любовью к музыке, к литературе, этим своим стремлением рассказать другим о том, что ей дорого, показать, убедить. А заговорили-то о Достоевском, которому она посвятила один из своих сценариев, или о Листе, Шопене, Моцарте, Чайковском…

А недавно слушатели Радио 4 услышали ее передачу, посвященную 100-летию белорусского композитора Николая Клауса, дирижера и пианиста, стоявшего некогда у истоков национальной музыкальной культуры. Людмила не сказала, что это ее отец, ее родной отец, которого она узнала уже в очень зрелом возрасте.

А судьба его поразительна. Сама Людмила, рассказывая о нем, сказала, что он прожил жизнь счастливую и трагическую. Счастливую — потому что она была наполнена творчеством, трагическую — потому что во времена тяжких сталинских репрессий был осужден без всяких на то оснований и долгие годы просидел в тюрьме. Валентин Распутин, замечательный писатель, недаром сказал, что сила сопротивления таланту порой превосходила всякую разумную меру, и речь не только и не столько о внешней канве жизни, сколько о внутренней срощенности таланта с трагедиями, которыми мы не были обделены в ХХ веке и которые, кажется, стали еще свирепее в наши развращенные времена.

Людмиле удалось достать кассеты с его музыкальными произведениями, и слушатели Эстонии, Таллинна впервые услышали их в ее радиопередаче. Кто бы мог подумать, что, сидя в тюремной одиночке, в отрыве от родных, от людей, от природы, вообще от жизни, можно написать музыку под удивительным, нежным и поэтическим, даже несколько шаловливым названием: «Солнечный луч, играющий пылинкой». И музыка эта легка, изящна, временами задумчива и грустна, даже драматична, и все-таки светла, оптимистична, пронизана верой во что-то хорошее. И вряд ли кто из слушающих эту музыку мог бы догадаться, что, создавая ее, человек обездоленный, оскорбленный арестом, мучающийся одиночеством, наблюдал за солнечным лучом, едва проникающим в тюремную камеру сквозь плотную решетку. Солженицын, которому Николай Клаус уже много позже послал кассету с этой своей музыкой, написал композитору в ответ, что это поразительный образец тюремного музыкального искусства, точно передающий обстоятельства и душевное состояние тех, кто оказался в подобных условиях. Местами в ней, этой музыке, слышится перестук заключенных через стены камер. Явственно ощущается трагический образ тюремной лестницы, по которой сотни, тысячи ни в чем не повинных людей спускались в подземелье, в ад. И все-таки, повторю, в этой музыке есть свет, есть надежда. Наверное, именно она, эта надежда, и не дала этому человеку погибнуть, сломаться, сойти с ума. И слушая эту передачу, эту отцовскую музыку, которую я прежде никогда не слышала, как ничего не знала и об отце Людмилы, я поняла, откуда в ней это тихое, непоказное мужество, эта поразительная душевная стойкость, это умение вынести все и не сломаться, никогда не жалуясь и не сетуя на судьбу, эта удивительная тяга к творчеству, эта ее гордость великой культурой. Я понимаю, ей хочется, она стремится восстановить память об отце, великую и трудную судьбу которого она узнала, к сожалению, поздно. Но всегда в ее душе жили и будут жить признательность и любовь к матери Татьяне Николаевне и отчиму Рудольфу Яновичу, которого мы, приходившие в эту тесную квартирку на Роозикрантси, бывшую Лауристини, всегда считали ее отцом. Да он и был таким для нее, близкой и родной душой. В этом доме всегда были чтимы правила, свойственные истинной русской интеллигенции. И я верю, что эти правила, воспринятые самой Людмилой, переданы ею сыну, как и он, в свою очередь, передаст их своим детям, а те — своим. Так и рождается, воспроизводится народ, не просто толпа, некое количество людей, а именно народ…

С днем рождения, Людмила Николаевна, с вашим замечательным праздником, который разделяют с вами многочисленные друзья, ученики, поклонники вашего таланта…