"Молодежь Эстонии" | 05.10.07 | Обратно

Таинственная материя женской души

Николай ХРУСТАЛЕВ

Арво Ихо смотрит в будущее. Фото Николая ШАРУБИНА

В день закрытия Олимпиады 80 в Москве в коммуналку, где жил молодой художник Борис, нагрянули милиционеры и, не утруждая себя разъяснениями, усадили «авангардиста» в автобус, чтобы вместе с другими «асоциальными элементами» отвезти на 101-й километр.

Пусть не путаются под ногами, не портят вид мировой столицы спорта. По дороге Борису удается сбежать, и, уходя от настойчивого преследования блюстителей закона, он прячется в бане на презентабельном подмосковном участке. Хозяин дома, крупный чиновник, находится в это время по долгу службы в Москве, дома только его молодая жена Анна.

Такова завязка российского фильма «Кружовник», снятого эстонским режиссером Арво Ихо и показанного в конкурсной программе XV Выборгского кинофестиваля «Окно в Европу».

— Арво, вы не впервые в последние годы снимаете кино в России, снимаете на российском материале. С чем это связано? И следует ли из этого, что вы снимаете то, что хотелось бы, или соглашаетесь на то, что предлагают?

— Действительно, раньше я чаще всего снимал то, что хотел бы снимать. Такой была, наверное, картина «Сердце медведицы» по роману эстонского писателя Николая Батурина. Но с тех пор прошло уже 6 лет, а «Кружовник» — это то, что мне было предложено, более того, что мне было позволено снять.

— Можно ли было в таком случае говорить о совпадении желаемого с тем, что было предложено?

— В определенной степени. Сейчас речь шла о ретро, о самом начале 80-х, но здесь, не скрою, меня тронула, как обычно — ничего не могу с собой поделать, это, видно, уже до гробовой доски, — судьба женщины, ее образ. А кроме того, в предложенном я увидел возможность вспомнить о творчестве Юло Соостера, эстонского авангардного художника, который в 70-х был лидером одного из художественных подпольных движений. Эту тему я спроецировал на судьбу главного героя «Кружовника», тоже художника, тоже плывущего против официального идеологического течения.

— Между прочим, как показалось, Юло Соостер не единственный «эстонский след» в вашем фильме. Внимательный зритель в Эстонии обязательно обратит внимание, что в подлинном телерепортаже, который смотрят герои, речь идет о победе эстонского прыгуна Яака Уудмяэ, завоевавшего в Москве золото в тройном прыжке. Помню даже его результат — 17.35. Так что эта хроника в картине, можно понять, тоже не случайна.

— Совершенно правильно. «Эстонских следов» на самом деле было бы еще больше, но на уровне сценария их сильно урезали. Вообще мое стремление посмотреть на некоторые вещи с иронией изымалось без разговоров, я понимал, что поиронизировать над временем впрямую мне не удастся, и подумал, что смогут помочь и песни Высоцкого, и некие визуальные решения, но поскольку материал смотрели вначале редакторы и продюсеры, а лишь потом я, делающий эту картину, то и на черновых просмотрах картина сильно усекалась, что, конечно, ее ослабило. Так что особой продюсерской поддержки я не получил, на все «эстонское» продюсеры смотрели, мягко говоря, без энтузиазма, но кое-что все же удалось.

Готовясь к работе на картине, исполнитель главной роли Дмитрий Певцов прочитал несколько книжек о Соостере, внимательно изучил два больших альбома его работ, а поскольку с двумя главными героями мы успели немало и основательно поработать до начала съемок, то уже потом дело пошло легко и быстро.

— О звездном Дмитрии Певцове вы уже сказали, а теперь немного об исполнительнице главной женской роли, актрисе Ульяне Лаптевой, известной нашему зрителю меньше.

— Ульяна уже 10 лет работает в знаменитом московском «Современнике», играет там очень интересные роли, но, конечно, к нам в картину попала не сразу. Продюсеры и кинокомпания предложили кандидатуры нескольких актрис, все они были уже достаточно раскручены в сериалах, но, как мне показалось, для «Кружовника» не подходили, не были похожи на молодую деревенскую женщину, вышедшую замуж не по сердцу, а из житейского расчета, тем более, что и человек, за которого выходила, обычным не был, все же немалый начальник в Москве. Так что исполнительница мне требовалась особая.

В кастинге участвовало несколько десятков актрис, около сорока, а в конце второй недели пришла молодая женщина, которую я для себя почему-то сразу окрестил комсомолкой-суфражисткой, она с ходу принялась качать «женские права».

Честно говоря, вначале не обратил на нее большого внимания, но обычно у меня идет как бы двойная проверка: артистов на фотопробах снимаю сам, и для меня очень важно, как претендент выглядит на фотографии, ведь частенько фотоаппарат схватывает то, чего не замечаю живым глазом. И как раз фотография мне подсказала, что внешне Ульяна близка к тому, что я ищу. Потому решил с ней поработать. К Аннушке мы с ней шли целых полтора месяца, событий не торопили, просил ее кое-что почитать, не обошлось и без психологических экспериментов, и постепенно мы пришли к тому, что потом зритель увидел на экране. И если вы обратили внимание, то на суфражистку и борца за женские права Аннушка похожа меньше всего, зато женщину, по-моему, сыграла удивительную.

— Сегодня о 80-м у тех, кто жил тогда, своя память, свое понимание и восприятие. Понятно, что счастливого финала у картины быть не могло, но у вас он получился и вовсе безнадежным. Вы специально уходили от хэппи-энда, в конце концов, это могла быть и картина о неслучившейся любви, что тоже по-своему драматично, но не несет в себе ужаса.

— На самом деле вы правы, потому что все происходящее на экране в каком-то смысле чеховская история. Все уложилось в один день, даже всего несколько часов — внезапное чувство, накрывшее волной мужчину и женщину, чувство, у которого могло бы быть продолжение. Но в существующих обстоятельствах ему не дано было выжить, у него не было будущего, и, на мой взгляд, невозможность любви под прессом обстоятельств как раз и выражает безысходность того времени. Я не говорю о политике, для меня важнее его эмоциональная суть, потому что оно «выключало» людей, заставляло уходить во внутреннее подполье, в изгнание. Вот и Бориса время сделало суше, черствее, он надел маску то ли шутовства и цинизма, то ли отчужденности, и вдруг встреча с нормальной, непосредственной, удивляющей деревенской женщиной заставила его снять эту маску. И он понял, что еще жив, что нормальные человеческие чувства его не покинули, пусть только тлеют, но все равно не исчезли. И это волнует, рождает чувство благодарности к той, кому обязан вторым рождением.

— Что бы мы там ни говорили про то время, про политику, про Олимпиаду в Москве, но в вашей картине на первом плане очередная женская история. И с этим, как говорится, ничего не поделать. И возникает логичный вопрос: что лично вы понимаете в женской душе?

— Вопрос на самом деле каверзный. Наверное, я больше чувствую, чем понимаю. Если бы я все понимал, то, наверное, прекратил бы попытки исследовать эту таинственную материю. Но поскольку в большинстве моих режиссерских, и не только режиссерских, но и былых операторских работ всегда был в центре как раз женский образ, то до сих пор болею этим. Хотя потихонечку и иду к 60, но что-то все же продолжает тревожить в этих непонятных и непостижимых существах. К тому же еще более сотни лет назад Чехов в «Крыжовнике» говорил о том, что настоящее и подлинное происходит не на глазах, а втайне, за закрытыми от всех дверями. Все эти драмы, трагедии, потрясения постороннему глазу не видны.

— После показа вашей картины на фестивале возникла, кстати, дискуссия о том, кому вы, собственно, ее адресуете. Не продвинутому же зрителю, утыканному пирсингом?

— Естественно, не ему, хотя почему бы и нет? И все же мне думается, что «Кружовник» для тех, кому уже за 35, у кого осталась память о позднем застое и о том, что я называю «потемкинской деревней» Олимпиады в Москве. Потому что в сущности ту Олимпиаду люди до сих пор помнят как самое прекрасное время, не отдавая себе отчета в том, что это было только прикрытием начавшейся накануне войны в Афганистане. Если помните, международное сообщество тогда Игры в Москве бойкотировало, 56 стран на них не приехали, но тем пышнее и помпезнее власти старались их преподнести. Двоякое отношение к ним и у меня, в любой истории мне всегда важны глубинные человеческие вещи, но и политический фон мне тоже важен. Потому я благодарен людям, которые при изложении этого сюжета удержали меня, к счастью, от излишней политизации происходящего.

— Не сомневаюсь, что вам хотелось бы показать эту картину в Эстонии. Какую реакцию на нее вы предполагаете дома?

— Вообще я очень доволен, что «Кружовник» дошел пока хотя бы до фестивального зрителя. Был рад, когда после показа ко мне подходили и говорили о человечности фильма. А один огромный человек устрашающей внешности даже спросил сурово: за что вы так жестоко избили Певцова? Разумеется, все это было приятно, и все же, к сожалению, меня не отпускает чувство, что не получил возможности снять ту картину, которую хотел в результате сделать. Удивительно, но цензура продолжает жить и стала даже еще более жесткой, чем в те времена, с которыми ее принято связывать. Но если та была государственной, то теперь пришел черед цензуры продюсерской, и это зло кажется мне еще большим. Так что после завершения работы мое отношение к фильму, не скрою, радостным не было, слишком многого мне сделать не дали. Потому никому в Эстонии я фильм не показывал и не хотел показывать. Но прошло какое-то время, возникла определенная отстраненность от картины, и теперь я уже готов показать «Кружовник» дома. Мне кажется, что эта картина тронет не только русского зрителя, у человеческих историй нет национальности, думаю, она для тех, кто хочет чувствовать, не разучился чувствовать.

— С «Кружовником» вы простились почти год назад. Есть ли новые проекты?

— Я уже говорил, что шестой год жду возможности снять кино в Эстонии. Наготове, на старте ждут своего часа сразу два проекта. В апреле этого года мне говорили, что запущусь летом. Фильм по сценарию Рустама Ибрагимбекова называется «Скорпион», а вторая оригинальная история написана нами с Наргис Нуур и называется «Девочка-бабочка Анаис». Анаис 24 года, она еще девственница, боится мужчин и вообще странная…