"МЭ" Суббота" | 06.10.07 | Обратно

Музей Миккеля

(Из воскресных прогулок)

Александр БОРИСОВ

Фото автора

Многие думают, что лучший отдых - это тот, который сопровождается мощным выбросом адреналина в кровь. Вранье. Когда смотришь новости и видишь, из каких щелей вынимают поношенных, исхудавших и перепуганных первопроходцев, разочаровываешься в прелестях экстрима. Кому-то, может быть, действительно стоит завершить земной путь не совсем по Высоцкому, а по-простому, «от водки и от простуд», в кругу родных и близких, не привлекая при этом многотысячные средства МЧС.

От частного к общему

Отдыхать нужно расслабленно и без потрясений, без сопротивления стихиям и не противореча природе, находясь в состоянии взаимопонимания с самим собой и окрестным миром. Иногда, для разнообразия, можно плюнуть на современность, повернуться спиной к светлому будущему и приветливо улыбнуться темному прошлому.

Фрагмент гравюры Сальвадора Розы (из собрания автора).

Для уединенного отдыха нет лучше места, чем какой-нибудь скромный музей без чрезмерных, пафосных претензий.

Музею Миккеля, устроенному в кухонном здании кадриоргского комплекса, исполнилось 10 лет. Многие об этом не знают. Более того, многие не знают, что в Таллинне есть такой музей - Миккеля. Может быть, оттого, что в течение десяти минувших лет он существует без излишней навязчивости, игнорируя расхожую сентенцию о том, что музей - это живой организм.

Я побывал там в минувшее воскресенье. Воскресная публика предпочитает кормить уток в кадриоргском пруду. В музее в оживленный воскресный полдень было четыре человека: кассир, охранник, я и женщина, занимавшаяся самообразованием, записывая в блокнотик названия экспонатов. И, естественно, камеры слежения. Такая вялотекущая страсть к прекрасному жителей города, который планирует стать культурной столицей Европы, удручает. Музей неплохой. Прекрасное, причем граничащее с нетленным, там есть. Поэтому туда стоит зайти.

Музей Миккеля - это музей одной частной коллекции, представленной на экспозиционных площадях двух этажей. Второй этаж напоминает московский антикварный салон средней руки. Ценность представленного, в основном, интерьерного характера. Если живопись, то безымянная, с приблизительным отношением к какой-либо известной западноевропейской школе. Фарфоровые безделушки известных мануфактур, майоликовые вазоны и так далее. Стандартный набор тщеславных олигархических привязанностей, не обремененных желанием иметь системное собрание, подчиненное тематическому единству. То есть на втором этаже ощущаешь, что это собрание ответственного работника советской торговли.

Естественно, это не плохо. Это хорошо. Прогуляться в таком интерьере гораздо приятней, чем среди предметов хуторского быта в Музее под открытым небом.

И совершенно иного смысла и содержания экспозиция первого этажа. Душа истинного собирателя воплощается в эстетических достоинствах его коллекции. Здесь налицо некое раздвоение личности. Если на втором этаже демонстрируется материальное воплощение служебного положения господина Миккеля, то на первом - итог душевных привязанностей умного, вдумчивого и тщательного коллекционера.

В элегантно оформленной экспозиции эпохи, стили, великие имена, разновидности графических техник представлены с приятной, по-провинциальному скромной полнотой. На одного гения - от одного до четырех листов. Есть исключения, но они не нарушают общую картину умеренности и аккуратности. Одним словом, представленных в экспозиции листов не много, их можно посмотреть, не торопясь и за один раз. Но здесь властвует безусловный закон великого: неизъяснимая и неисчерпаемая духовная наполненность большинства представленных листов делает второстепенными и малозначимыми количественные показатели. С одной стороны, хорошо, если бы Рембрандта было много, но с другой - и представленных четырех офортов достаточно для того, чтобы оказаться в створе эпохи, в первой половине XVII столетия и ощутить суть духовных ценностей великих голландцев.

Абсолютно закономерно экспозицию открывают классики немецкой ксилографии, или, как говорили раньше, гольцшнита, Альбрехт Дюрер, Ганс Бургмайер и Лукас Кранах. В начале XVI столетия случилось невероятное смещение обрезной гравюры в пространство свободного способа эстетического самовыражения. Благодаря Дюреру она покинула прикладную область тяжеловесной, неуклюжей иллюстрационной готики. Выверенный композиционный лад, безукоризненная линия, ее вибрация, перетекание в фон и ниспадание в нитевидную штриховку, подчиненную динамике изображения, создают ощущение абсолютной гармонии, естественности созданного, сюжетной насыщенности и орнаментальной роскоши. Безусловно, это вершинные воплощения евангельских сюжетов в истории мировой ксилографии. Иметь возможность это увидеть и не воспользоваться этой возможностью - смешно.

Обо всем представленном последовательно и тщательно рассказать невозможно. Ограничимся несколькими необременительными и бессистемными комментариями.

Чудесный офорт Сальвадора Розы легок, виртуозен, потому что исполнен мастером в одно травление и подправлен сухой иглой. Никаких намеков на потогонные, въедливые и кропотливые усилия, связанные с работой над ошибками. У таких мастеров их попросту не бывает.

Офорты Жака Калло, выдающегося француза, остроумного, зараженного игрой, театром, органической способностью с одинаковым совершенством изящно извлекать из пространства листа как многофигурно населенные городские пейзажи, так и жанровые, костюмированные представления из нескольких, вплоть до одного, персонажей в неиссякаемом во времени эмоциональном напряжении.

Здесь же графические реплики грандиозной истории репродуцирования совершенных рисунков и непревзойденной живописи Петера Пауля Рубенса. Его творчество представлено рядом работ, торжественных по форме, эпических по содержанию. Лучший - лист работы Пауля Понтиуса. Тут уместно обратить внимание на возвышенную и основательную специфику репродукционной гравюры, на другие, теперь легкомысленно забытые и естественно утраченные критерии сближения репродукции с отображаемым оригиналом. Граверы, поощряемые мастерами репродуцируемых произведений, игнорировали пассивное и подобострастное стремление к вульгарному сходству признаков, лежащих на поверхности. Они совпадали с первоисточником в областях внутренней эстетики, энергетической содержательности, мощью передачи и одинаковым временным бытием. Сюжет - это средство, с помощью которого стремятся к полнокровному воплощению содержания.

Приятно завершить собственные размышления репликой бесспорного авторитета в области русской классической гравюры. Василий Васильевич Матэ в 1912 году на Всероссийском съезде художников сформулировал образно и красиво: «Гравюра имеет свой язык, сочетание штрихов, светотень, создает свою пленительную прелесть, не имеющую ничего общего ни с колоритом, ни с рисунком картины. Тон бумаги в сочетании со штрихами, глубоко впившимися в бумагу, дает тон непередаваемой красоты, распознает оттенки светотени бархатистая или серебристая игра штрихов красивее звучит у гравера, чем у живописца». На том же съезде другой авторитетный мастер Н. З. Панов добавил: «Гравюра скромна и аристократична, уединенна и обособленна. Она никогда не имела шумного успеха в толпе, да и иметь не будет по многим причинам...»

Надо обреченно признаться, большинство представленных в экспозиции работ лежит за пределами скудного лексического набора превосходных степеней. Что можно сказать об офортах Рембрандта, Яна ван де Вельде, Адриана ван Остаде? Перед ними немеют. Поэтому лучше порекомендовать первоисточник.

Во всем этом есть одно неудобство. Музей - заведение общественное, а диалог с графическим листом - занятие уединенное. Оно требует тишины, покоя и удобного положения тела, не досаждающего физиологическими неудобствами. Гравюру следует рассматривать долго и въедливо. Конечный результат монументального единства важен в меньшей степени, нежели в живописи. В гравюре прекрасна мелочь, частность, упомянутый выше, в реплике Матэ, тон бумаги в сочетании со штрихами, их серебристая или бархатистая игра... Может быть, именно эта склонность к уединенному и побуждает людей, отзывчивых на прекрасное, собирать графику.

От общего к частному

Жизнь теперь перенасыщена разнообразием доступного. Отдельные современники, как говорят в Голливуде, оказавшиеся в нужное время в нужном месте и как следствие осатаневшие от обвалившегося изобилия, на сегодняшний день утолили потребности первой необходимости: омары, «Лексусы», джакузи... В отстроенных домах они обнаружили обилие беззастенчиво голых стен и увлеклись второй, менее необходимой, но не менее престижной, необходимостью. Они ударились в коллекционирование антиквариата. В основном, латают пустоту стен колористическими пятнами классической живописи художников первой величины. Для подавляющего большинства народившихся эстетов их два: Шишкин и Айвазовский. Рассказывают, что у некоторой материально перекормленной персоны в гостиной висит «Девятый вал», где на бревне сидит дед Мазай с мишками из соснового бора. Всякое может быть. Может быть, действительно Шишкин с Айвазовским проиллюстрировали бессмертное стихотворение Некрасова. А вот к разряду голой правды можно отнести тот факт, что на сегодняшний день на рынке антиквариата обретается порядка 60  полотен Айвазовского, украшенных всевозможными и исключительно авторитетными сертификатами. Между тем дотошными и бескорыстными искусствоведами подсчитано, что великий маринист, несмотря на свою продолжительную жизнь, мог написать не более 6  нетленок. И то, если бы он не слишком злоупотреблял трапезами и длительными пребываниями в отхожих местах, не говоря о других вольностях.

Какой-то возбужденный шум в сфере местного антиквариата прошелестел намедни и в Таллинне. Не скандал, конечно. Какие у нас в Таллинне скандалы, если дело не касается политики? Но все же что-то было. Вроде пытались с салонными улыбками втюхивать неискушенным коллекционерам третьесортную провинциальную западноевропейскую живопись, откорректированную под ностальгические нужды потенциальных потребителей, снабжая ее сигнатурами любимых русских классиков. Вывод один - рисковать не стоит. Если покупать живопись, то только современную, приобретая ее непосредственно у художников.

Если же мучает тяга к нетленному, то следует выбирать из тех материальных свидетельств прошлого, достоверность которых очевидна.

Ради последнего вывода мы и сказали все предыдущее. С графикой все гораздо проще. Нужно разыскать пособие И.Э.Вессели «О распознавании и собирании гравюр. Пособие для любителей», изданное в Москве в 1882 году, факсимильно переизданное Центрполиграфом в 2003 году, и обзавестись каким-нибудь доступным справочником по филиграням на бумаге. Скажем, трудом С.А.Клепикова, изданным автором в 1959 году. Кроме того, совершенно необходимо добавить к этим двум книжкам основательные знания истории мирового искусства во всех его проявлениях. Вот, собственно, и все. Вы готовы сами в домашних условиях атрибутировать любой лист графики, попавшийся вам в руки.

Может случиться так, что вас это увлечет и станет тем, что принято называть смыслом жизни. А через много лет собранное с тщанием, любовью и безукоризненным вкусом превратится в музей вашего имени.