"Молодежь Эстонии" | 10.04.08 | Обратно

Империя позитивного действия

Йосеф КАЦ

Фото Элины ПЯЗОК

Путь построения Россией империи, начатый в эпоху Петра I, одновременно означал для страны возвращение в Европу. И хотя путь европеизации неоднократно прерывался возвращением к модели азиатской деспотии, процесс этот необратим. Такова точка зрения профессора Государственного университета — Высшей школы экономики (Москва) Владимира Кантора. Прибывший в Эстонию для работы в Лотмановском архиве ученый представил в Таллиннском университете свою новую книгу «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса».

— Вашу вышедшую в этом году книгу «Российская империя против российского хаоса» благосклонно приняли на родине и левые, и правые, и либералы, и консерваторы, и западники, и славянофилы. Как вы думаете, почему и каким образом вам удалось снискать положительную оценку у представителей диаметрально противоположных точек зрения? – с этого вопроса мы начали беседу с В. Кантором.

— Я думаю, и те, и другие нашли в ней что-то близкое для себя. Западники, например, увидели возможность принять тему империи, казавшуюся им прежде абсолютно далекой, чуждой либеральной идеологии. Для националистов же все, что кажется им поддерживающим имперскую идею, априори хорошо – а уж что именно вкладывается в само это понятие, для них, вероятно, не столь и важно: главное, что автор, «вчерашний европеец» теперь «за нас», «за великую державу», «за империю». Но то, что я доказываю, что именно империя родила в России европеизм, для них на данном этапе не столь и важно.

— Авторы научных монографий, исследующие имперский период в истории России – да и не только России, – в последнее время все чаще оперируют термином «империя позитивного действия». Империя Романовых, на ваш взгляд, подпадает под это определение, и если подпадает, то на кого именно это позитивное действие было направлено: на саму идею государственности, на благо государствообразующего народа, на жителей национальных окраин, добровольно присоединившихся к империи или включенных в ее состав силой?

— Начнем с завоеваний. Очень часто империю обвиняют в том, что она – суть завоевательная структура. Но, как мы знаем, воюют друг с другом практически все страны, да и племена, и народы, пребывающие в догосударственном еще положении. Причем делают это порой более жестоко, чем крупные структуры; вплоть до каннибализма. Принятые империями, по крайней мере европейскими империями, методы ведения войны ничего подобного себе не позволяли.

Что же касается позитивности именно Российской империи – империей позитивного действия она была, в первую очередь, для элиты. Но, что стоит подчеркнуть, – элит всех входящих в ее состав народов. В воспоминаниях маркиза Кюстина, особо теплых чувств к России, как известно, не питавшего, есть, между тем, замечательный эпизод, рассказывающий о том, как автор подошел к Николаю I – конечно, скорее деспоту, чем просвещенному имперскому монарху — и задал вопрос: «Что же такое Россия?» И Николай ответил ему: «Только что я говорил с грузином. Рядом – потомки московских бояр. Это – сын татарского мурзы. Там – остзейские бароны. Все это и есть Россия». Иными словами, шел процесс складывания имперской нации, которая считала себя русскими – точно так же, как римлянами стремились считаться входящие в Римскую империю народы.

— ...Что, однако, не спасло империю от крушения буквально через полтора поколения после беседы Николая с французским маркизом...

— К сожалению, процесс этот имел и обратную сторону: имперская нация в Российской империи сложилась, но народ оказался не включенным в эту нацию. Именно это питало почву для рассуждений славянофилов XIX века – дескать, надо защитить народ... В результате возникает народный бунт – бунт народа, который и вправду был обделен империей. В этом и заключалась русская катастрофа: народ, на плечах которого все и держалась, искренне ненавидел империю. А когда «плохие ученики поздних славянофилов» — два последних российских императора выступили под лозунгом «Россия для русских», когда императрица Александра Федоровна в годы Первой мировой войны говорила «Мне стыдно быть немкой», а народ все равно кричал «Долой немку!», крушение империи превратилось в реальность: произошла национальная революция.

Национальной, строго говоря, она была в умах: скажем, весь русский авангард в искусстве и культуре начала ХХ века – особенно такой крайний авангард, как, например, Велимир Хлебников – был националистического толка. «Долой Европу – мы сами по себе!» — лозунг, который формируется в кругах авангардистов. Когда подобные мысли стали всеобщим достоянием и народ начал низвергать европейскую культуру, стало понятно, что мы погубили страну. Великую страну: Российская империя была не менее великой, чем империя Британская, она дала миру не меньше выдающихся личностей – но «почему-то» мы погубили ее.

— В истории каждого государства есть собственный «золотой век». Как следует из названия вашей последней книги, таковым вы считаете эпоху Петра I. А если взять более близкие к нам исторические рамки?

— Времена Петра Великого – безусловно. А также еще четырех монархов: Екатерины II, Александра I и Александра II. Возможно, отчасти Елизаветы Петровны. В те периоды, когда от империи Россия начинала двигаться в сторону деспотии, ни о каком «золотом веке» речи быть не может. Советская империя, например, была именно деспотией...

— Вы проводите четкую грань между понятиями «империя» и «деспотия». В чем, на ваш взгляд, заключается основное различие между ними, и где пролегает тот Рубикон, перейдя который империя перерождается в свою противоположность?

— Деспотия – абсолютно неправовое государство: ни один из жителей его не имеет прав. Империя же предполагает четкие правовые структуры: если монарх подчиняется закону, то и его подданные будут подчиняться. Империя, кроме того, это всегда стремление установить наднациональные идеалы – для Петра, например, таковым был европеизм: к европеизму стремились русские, поляки, калмыки, грузины – все народности Российской империи.

Разумеется, процесс европеизации был бесконечно сложным: еще Дидро задавался вопросом, как же можно было «строить столицу на кончике мизинца». При этом не стоит забывать, что все великие города, из которых развивались империи, были, как правило, приморские: вспомните античную Александрию. «Все флаги в гости будут к нам» — именно через Петербург шла постепенная перестройка России. Процесс этот, конечно, неспешен – история творится неспешно. В XVIII и XIX веках Петербург ругали – как только его не поносил тот же Достоевский, вопринимаемый ныне чуть ли не как литературный символ Петербурга. Истинный смысл Петербурга поняла лишь русская эмиграция, когда она оказалась выкинутой из страны, из ее столицы.

— С переносом столицы в марте 1918 года в Москву «петербургская страница» в истории России считается перевернутой. Как вы считаете, возможно ли российское «возвращение в Европу» без Петербурга?

— Разумеется. Петербург остается в России: самим фактом своего существования он возвращает Россию в Европу. Кстати, бегство большевистского правительства в Москву на самом деле – лишь финальный аккорд в крушении Санкт-Петербурга: началось оно в тот момент, когда город был переименован в Петроград. Город святого Петра стал городом царя Петра, лишился святого хранителя, защищавшего его до того момента. Один из «веховцев», Изгоев, написал в свое время: «Как удивительна история воплощения мечты славянофилов» — они так все столетие мечтали о том, чтобы столица вернулась в Москву. И вот, наконец, «проклятый Петербург» пал... Но сделали это те, кого славянофилы хотели бы видеть во главе России меньше всего, – большевики.

Россия вынуждена возвращаться в Европу: я попросту не вижу другого варианта. Иной сценарий — самоизоляция, самозакукливание и катастрофа. Даже лишившись столичного статуса, Санкт-Петербург остается той важной составляющей русской культуры, представить без которой ее саму уже невозможно.