"Молодежь Эстонии" | 19.08.08 | Обратно

В ту ночь страшно не было...

Йосеф КАЦ

Ранним утром 20 августа 1991 года Георгий Морозов защищал Таллиннскую телебашню не на словах, а на деле. Фото Алексея СМУЛЬСКОГО

«Тогда страшно не было», – признается таллиннец Георгий Морозов, занимавший пост начальника столичной телебашни в августе 1991 года. И добавляет, что о непосредственных участниках событий, ставших едва ли не ключевыми в процессе восстановления государственной независимости Эстонии, в современной ЭР вспоминать, увы, не спешат.

Его и его подчиненных не было среди списка официальных гостей на открытии памятника защитникам Таллиннской телебашни. Их имена не вписаны в хронику восстановления независимости. Но то, что довелось пережить Морозову и его коллегам в ночь с 20 на 21 августа 1991 года, служит, пожалуй, замечательным поводом для раздумий на тему, кем же действительно вершится история: «сильными мира сего» или теми, кто незаметно творит ее в буквальном смысле собственными руками...

Своими глазами

«Уже вечером двадцатого было ощущение, что в городе происходит что-то не совсем обычное, – рассказывает Морозов. – Стало известно, что к Таллинну со стороны Пскова приближается колонна бронетехники. Мы ожидали штурма. Ведь во всех подобных ситуациях стремятся захватить узлы информации и коммуникации – от захвата радио-телеграфа-телефона в 1917 году вплоть до событий у Вильнюсской телебашни в январе 1991 года. Поэтому мы решили закрыть раньше обычного расположенный на телебашне ресторан и оставить на постах минимальное число сотрудников. Двое – старший инженер Анатолий Тищенко и старший электромеханик Тыну Ветела – приступили к дежурству. В четыре с небольшим следующего утра я получил от них телефонный звонок. Суть его сводилась к следующему: ворота телебашни сокрушены, башня захвачена».

Новость эта Морозова удивила не слишком: кому, как не ему, было знать, что телебашня как сооружение не приспособлена к сколько-нибудь серьезной обороне. С другой стороны, становилось понятно, что захватить сразу все здание солдаты не смогли: речь, скорее всего, шла об отдельных этажах. «Я проинформировал о случившемся главного инженера радиоцентра Рейна Рууди, он связался с министром связи Тоомасом Сымером, и через десять минут я получил приказание немедленно выехать на башню и самому разобраться, что там происходит, – продолжает Морозов. – Машины у меня не было, я взял такси и, как говорится, «без светофоров» помчался через весь город в Пирита».

Башня окружена десантниками, смена дежуривших из нее выведена, подача электроэнергии прекращена, первые два этажа находятся под контролем военных: такую ситуацию застал Морозов непосредственно «на объекте». «Главное, что мне надо было сделать в этот момент, – попробовать пройти в свой кабинет, – отмечает он. – Я обратился к командиру десантников: сказал, что мне необходимо забрать из моего кабинета документы, бумаги, деньги для зарплаты. После недолгого размышления он согласился дать мне сопровождающего-автоматчика и двадцать минут на улаживание всех дел».

Месяц до дембеля

Кстати, как вспоминает Морозов, радио в те часы активно передавало новость, что начальник телебашни чуть ли не под дулом автомата был препровожден в свой кабинет. «Мне даже пришлось потом звонить и просить, чтобы они перестали повторять эту новость в эфире, – усмехается он. – Ведь по сути дела, конечно, и я, и мои сотрудники были в этот момент на телебашне заложниками. Но в то время никто и словом-то таким не пользовался. Даже мой охранник, который сперва стоял за дверью моего кабинета, в конце концов плюнул на это дело и... отправился в конференц-зал, где отдыхали его сослуживцы, свободные от постов». Были, по словам начальника телебашни, моменты, и вовсе не вписывающиеся в картину «героической обороны»: например, когда солдаты просили у сотрудников телебашни прикурить или когда он сам, увидев, что военные обходятся лишь импровизированными «сухими пайками», решил накормить их обнаруженными в ресторанном буфете сосисками.

«Вообще во многом военные действовали «не по-военному», – считает Морозов. – Всем, наверное, было известно, что солдаты перебили стекла в витраже на втором этаже. Я потом спрашивал десантников – зачем же вы это сделали? Они ответили мне – боялись, что в них будут стрелять: каждый, как говорится, боится своего. Но главное – дежурной смене, встретившей солдат в аппаратном зале, удалось, слава Богу, убедить не бить аппаратуру: в Вильнюсе ведь при захвате телебашни все оборудование было перебито. А для нас самым главным было сохранить именно техническое оснащение объекта – и это, по счастью, удалось. Не отключена по какой-то причине была также и телефонная связь: я имел возможность связываться с коллегами как внутри башни, так и в городе».

«Во всей этой истории меня больше всего интересовала сохранность аппаратуры, с помощью которой мы могли выходить в эфир и информировать население, как только нам это разрешат, – подчеркивает Морозов. – Мне удалось убедить командира десантников возобновить подачу на башню электричества – хотя бы для того, чтобы занявшие башню солдаты могли пользоваться водопроводом и канализацией, да ведь и лифты не работают. Ток был подан, но передачи из Москвы не шли – видимо, не проходили по релейной связи. Когда появилась в эфире Москва, первое, что сообщили, это то, что ГКЧП село на самолет и вылетело из столицы. Я вынес телевизор солдатам и сказал, мол, и что же вы тут охраняете, когда ГКЧП Москву покинуло? Они говорят: «Нам-то что, у нас приказ, нам всего месяц до дембеля».

Здравый смысл

Фактически один на один с военными Морозов пробыл на башне около трех часов: с половины пятого до восьми утра. «К 8 часам утра пришла новая смена, и мне удалось договориться, чтобы и их пропустили на рабочие места, – рассказывает он. – И все, возможно, разрешилось бы тихо-мирно, если бы по радио не передали новость: телебашня захвачена не полностью, до 22-го этажа солдаты не дошли».

«Где-то около полудня ко мне в кабинет ворвался полковник из полка Матросова и сразу же начал возбужденно спрашивать: что, мол, у вас там такое на этом этаже и почему туда не пускают солдат?! – вспоминает Морозов. – Я состроил дурачка, сказал, что там идут коммуникации. Полковник приказывает: открыть немедленно. Отвечаю, что помещения не наши и у меня нет ключей. В этом, кстати, была доля правды: они, скажем так, были не совсем наши – они принадлежали не телебашне, а управлению линейных радиолиний». «На деле-то, конечно, я знал, что через 22-й этаж осуществляется связь с внешним миром – с Финляндией, в частности, – раскрывает план своей хитрости Морозов. – Знал и то, что там, за бронированными дверями, находятся несколько человек: смена сотрудников релейных линий, полицейские, люди из Кодукайтсе. Разумеется, мне было хорошо известно и то, что бронированные двери можно обойти – но я не спешил сообщать об этом своему собеседнику».

Он, по словам Морозова, при всей раздраженности, чувство здравого смысла не терял. «Вначале полковник говорит: если вы нам не откроете двери, мы забросаем их гранатами! – воспроизводит он происходивший в кабинете начальника телебашни диалог. – На это я ответил, что если там рванут гранаты, то вся металлическая антенная часть телебашни просто-напросто рухнет вниз. С этими доводами военный согласился. А тут как раз к башне прибыли депутаты Таллиннского горсобрания, и мне сообщили, что они хотят встретиться с этим полковником. Он решил поставить у бронированных дверей дополнительный пост и ушел на переговоры».

* * *

...А потом было то, что хорошо известно: приезд к телебашне Эдгара Сависаара и военного начальства, разблокирование дверей 22-го этажа и вывод с территории телебашни десантников. То, что хорошо известно по кадрам кинохроники и по недавно созданному художественному фильму об августовских событиях 1991 года.

«Многие, впрочем, и тогда не думали, что мы попробуем воспротивиться захвату телебашни, – добавляет Морозов. – На следующий день ко мне пришел начальник организации Кодукайтсе и искренне признался: мы не верили, что вы не будете способствовать захвату башни, что не покажете дорогу на 22-й этаж, – ведь обойти эти двери технически было вполне возможно. Я не ставлю случившееся в заслугу именно себе – весь наш коллектив был на высоте. И не было среди нас никаких национальных разногласий – среди нас были и эстонцы, и русские, и украинцы, но действовали мы все вместе. То, что об этом вспоминать нынче как-то не принято, на самом деле, наверное, обиднее всего».