"Молодежь Эстонии" | 11.12.08 | Обратно

Дар, музыкальный и общественный...

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото Алексея СМУЛЬСКОГО

Бывают вечера, когда в Кадриоргском дворце-музее царствует музыка. Заканчивается рабочий день у музейных работников, уходят последние дневные посетители, притушивается яркий свет ламп. И красивый белый зал превращается в музыкальный салон.

Впрочем, не хотелось бы употреблять здесь именно это слово. Есть в нем все же некий налет жеманности, эдакой легкости. А здесь звучит серьезная музыка. Играют великолепные музыканты. Вот и в этот вечер мы с упоением слушали музыку Рахманинова в исполнении Геннадия Смирнова, солиста Русского филармонического общества.

И хотя за окнами уже сгущалась темнота холодного зимнего вечера, в музыке звенела первая весенняя капель. И казалось, что уже появились первые фиалки, вот они где-то рядом, мы даже улавливаем их аромат. Так выразительна музыка в исполнении Смирнова. Рахманинов, конечно, и сам по себе велик, но когда его произведения исполняет такой пианист как Геннадий Алексеевич, музыка становится особенно яркой, образной. Недаром коллеги-музыканты говорят, что Смирнов — романтик, он поэт в музыке, он редкостный колорист.

Внешне он очень сдержан. Скуп на жесты. Не бросает картинно руки на клавиши, не закидывает голову назад, придавая лицу мечтательное выражение. Так иные музыканты пытаются показать страсть, будто бы бушующую в них. У Геннадия ничего этого нет. Он истинно интеллигентен, он любит музыку по-настоящему, не позволяя использовать ее как рекламу для самого себя.

Да и как могло бы быть иначе? Вся жизнь Геннадия Смирнова связана с музыкой. Он родился вместе с ней, пропитан ею, вырос с ней. Его мать была педагогом по фортепьяно, и самые первые уроки он получил у нее.

Ему было года три, наверное, когда мама повела его гулять. Во время прогулки неожиданно налетела гроза. Загремел гром, засверкали молнии, потом начался ливень. И мама затащила малыша в первое попавшееся здание. А это оказалась музыкальная школа при Ленинградском Дворце пионеров. Пока малыш с интересом оглядывался вокруг, вслушиваясь в звуки музыки, доносившиеся откуда-то сверху, седой профессор спросил его почти шутливо: «Чего ты хочешь, малыш?» А мальчик очень серьезно, как будто всегда ждал этого, сказал, что «хочет играть». «Что ж, — сказал профессор, — пойдем...»

Его приняли в музыкальную школу сразу же. У этого маленького мальчика оказались отличные данные. В 6 лет Геннадий уже учился в Центральной школе для одаренных детей при Ленинградской консерватории.

Сам он вспоминает годы учебы в этой школе, а потом в консерватории с бесконечной теплотой, с некой горькой, ностальгической нотой, оттого, что они остались далеко позади, в другой жизни.

Геннадий учился у знаменитого профессора Серебрякова. Между прочим, ленинградские студенты часто слушали Серебрякова на каких-то вузовских вечерах. Я, например, помню этого великолепного мастера, выступавшего у нас, в актовом зале Ленинградского университета на знаменитом в те времена лектории. Очевидно, вместе с умением играть, умением тонко понимать и интерпретировать музыку Геннадию Смирнову от его учителя передалось и некое чувство общественного долга, просветительский талант.

Его лекции, его музыкальные выступления любили слушатели Русского университета культуры. Как солист Русского филармонического общества он безотказно участвует во всех или почти во всех его мероприятиях, концертах, лекциях в сопровождении музыки. Он был одним из первых, кто играл в Институте экономики и управления, когда там, наконец, купили рояль. И до сих пор там вспоминают его прекрасное исполнение, удовольствие, полученное от его пианистической манеры, от музыкальных образов, которые он находит и показывает слушателям. Он и там играл, оказывается, Рахманинова. Что-то есть в музыке этого композитора бесконечно близкое ему.

Странная судьба у этого человека. Счастливая и несчастная... Создал музыкальную школу в Нарва-Йыэсуу, став ее директором и выращивая, воспитывая учеников с музыкальным будущим. Однако Языковая инспекция, которую недаром, очевидно, называют в народе языковой полицией, сочла, что знание эстонского языка на высшую категорию важнее музыкального, педагогического и организаторского таланта.

То же самое случилось и в Палдиской музыкальной школе. И здесь важнее таланта, важнее необходимости учить ему, русскому педагогу-музыканту, русских же детей оказалось знание эстонского языка. Никто не говорит, что знать государственный язык не надо. Но ведь есть же разные варианты. Есть, должно быть, наконец, уважение к мастерству, к таланту.

Увы, наши русские таланты, певцы, музыканты оказываются невостребованными в нашей нынешней действительности, в нашей стране, которую гордо называют демократической. Их приветствуют в Германии, в других странах, но не здесь, нет, не здесь... Но зато есть общественное признание, есть любовь зрителей, слушателей.

Когда-то известный английский поэт Роберт Бернс написал:

Настанут ли такие времена для наших талантов?