"Молодежь Эстонии" | 07.02.08 | Обратно

Одна столица — два Таллинна

Кайа ЯППИНЕН, вице-мэр Таллинна, отвечает на вопросы журналиста Нелли КУЗНЕЦОВОЙ

Фото Элины ПЯЗОК

— Чуть более полугода назад, почти сразу же после апрельских событий, давая интервью нашей газете, вы сказали, что на уровне города созданы рабочие группы, которые должны были начать подготовительную работу для создания городской Интеграционной программы, или, быть может, лучше сказать, какого-то плана мероприятий по улучшению ситуации в Таллинне, смягчению обстановки. Нам показалось, что задачи, поставленные перед рабочими группами, предполагают честный и откровенный разговор. И хотелось бы знать, каковы результаты. Представили ли рабочие группы свое видение ситуации?

— Да, мы старались выяснить, какие проблемы, особенно острые, существуют в среде эстонцев и неэстонцев в связи с апрельскими событиями. Нам было важно понять, как чувствуют себя люди на территории Таллинна, как соотносят себя с ним.

Должна сказать, что исследования, проведенные нашими рабочими группами, экспертами, не могут радовать. Они еще раз показали, хотя и раньше об этом говорилось, что в Таллинне как бы параллельно существуют два мира. Эстонский и неэстонский… И апрельские события лишь усугубили ситуацию.

Это разделение касается и школ, то есть системы образования в целом, и культурной, и общественной жизни, и спорта. Это касается, к сожалению, и молодежи.

— Вы, помнится, хорошо сказали, что именно молодежь стала индикатором положения, проблем, существующих в обществе.

— Что ж, эти слова подтверждаются. И это очень грустно. Исследования показали, что лишь небольшая часть неэстонской молодежи видит для себя перспективы в Эстонии, лишь небольшая часть связывает свое будущее с нашей страной, с Таллинном. Многие после окончания школы хотят оставить Эстонию, продолжать учебу в Москве или в Петербурге, в Финляндии, Дании или Швеции. Мы можем потерять целое поколение молодых, энергичных, целеустремленных людей, людей, как говорится, «с мозгами», в чем так нуждается Эстония.

Молодые люди чувствуют, они понимают, что здесь они должны преодолевать немало барьеров, препятствия, встающие на их пути, чтобы получить хорошие рабочие места. У неэстонцев это требует больше усилий, чем у эстонцев.

— Ну, это не новости. Мы ведь помним своего рода лозунг, выброшенный несколько лет назад: если неэстонцы хотят чего-то добиться, они должны вдвое больше знать, вдвое больше трудиться…

— Но это, конечно, нельзя считать справедливым. Мы, я говорю о городских властях, хотим, чтобы все люди, живущие в Таллинне, независимо от национальности, ощущали себя равными, чувствовали, что имеют те же возможности.

— Но это не так, увы…

— И это, к сожалению, не просто голословные заявления или даже утверждения. Статистика эту ситуацию подтверждает. Она четко показывает, что эстонцев больше среди «белых воротничков», а неэстонцев — среди «синих». Больше того… Пребывая в роли «синих воротничков», иные нередко и не мечтают пробиться в разряд «белых».

Вот, собственно, для того и нужна Интеграционная программа.

— Но такая программа, как мы знаем, уже была разработана на государственном уровне и с треском провалилась. Так, во всяком случае, оценивали ее результаты и русскоязычные общественные организации, и целый ряд социологов, и русскоязычное население. Недаром на разных уровнях высказывались сомнения в целесообразности такой работы на городском уровне. Тем не менее, похоже, вы уверены в том, что такая программа в Таллинне нужна…

— В первой государственной программе, как вы, очевидно, помните, упор делался на изучение эстонского языка. К тому же, явно или неявно, больше, быть может, между строк сквозило мнение, что-де для неэстонцев надо создать такие условия, чтобы они не могли пользоваться родным, материнским языком. Тогда они вынуждены будут говорить на эстонском.

— Но это просто бесчеловечно, это противоречит всем правовым нормам, стандартам…

— Да, это жестоко. Но программа в конце концов ясно показала, что дело не в языке, не только в нем… Ведь 40% неэстонцев нормально владеют эстонским языком, среди молодых людей этот процент выше — около 70%. Но если люди не могут говорить на своем родном языке, будут ли они чувствовать себя комфортно в этом городе, в этой стране? В этом смысле первая Интеграционная программа никуда, в сущности, не вела. Да и ко второй уже есть, насколько я знаю, немало претензий.

Что же касается Таллинна, то есть европейский опыт, который говорит: в больших городах, где половину населения составляют люди, не относящиеся к коренной нации, должны быть свои интеграционные программы.

В Европе, кстати, есть новая программа — Clip. Это целая сеть сотрудничества в сфере интеграционных политик европейских стран. Мы, я говорю о Таллинне, тоже вошли в эту сеть, и это ко многому нас обязывает.

— Во всяком случае, это вселяет какие-то надежды…

— К сожалению, эстонцы, как показывают исследования, не готовы сотрудничать, общаться с национальными меньшинствами. И это, наверное, странно. Ведь Эстония многие десятилетия, даже столетия была многонациональной страной. Здесь жили немцы, датчане, шведы, русские…

— Но это несколько иная ситуация. Датчане, шведы были здесь господами…

— Но и национальные меньшинства здесь тоже были. Возьмите Причудье…

И все-таки готовность сотрудничать с людьми иных национальностей, будь то рабочий коллектив или творческий, у эстонцев очень невелика. И этот уровень нетерпимости тревожит. Неэстонцы более открыты, более способны к общению.

Кстати, теперь, когда Эстония стала членом Евросоюза, мы можем ожидать в своей стране и новых мигрантов. В Финляндии, Швеции они уже есть. Кто же может поручиться, что они не появятся у нас? И с ними тоже нужно общаться. Словом, эстонцы должны быть более открытыми, более терпимыми, чтобы не создавать себе больших проблем.

И в этом смысле очень важен фон, на котором должны развиваться доверие и терпимость.

— Вы имеете в виду атмосферу в обществе?

— Вот именно. Мы не сможем ничего добиться, если не будем работать сообща. Надо находить больше точек для соприкосновения.

Быть может, это не совсем скромно, но я хотела бы вспомнить знаменитый в прежние годы ансамбль «Сыпрус». Я танцевала там 12 лет. С танцами разных народов мы выступали и в республиках бывшего СССР, и за рубежом, и в странах Европы. И должна сказать, что, разучивая эти народные танцы, мы узнавали много нового для себя о традициях разных народов, их культуре, их истории. И это очень способствовало развитию терпимости, уважения к разным народам в нас самих. Я думаю, это было не только интересно, но и полезно.

И для меня до сих пор непонятно, почему взрослые, как будто здравомыслящие люди, работающие на государственном уровне, могут быть столь нетерпимы.

Я думаю, немалую роль во всем этом играют и СМИ, как эстонские, так и русские. Они ведь так по-разному говорят об одних и тех же событиях, как будто это происходит в разных странах и в разное время. И получается, что у эстонцев создается одна картина мира, а у неэстонцев — другая.

— Ну, очевидно, если речь идет о повышении платы за парковку или об ограничении, скажем, продажи пива в вечернее время, у большинства эстонцев и русских больших расхождений во мнениях нет. Но есть святые для нас вещи…

— Да. Вот очень серьезный момент… Русскоязычное население не может практически участвовать в принятии решений на государственном уровне. Такова уж реальная ситуация. Но в целом ряде европейских стран существуют квоты, показывающие, на каком уровне и как должны быть представлены национальные меньшинства. Обычно это где-то около 20-25%.

Я не хочу сказать, что мы тоже будем немедленно вводить квоты. Но если другого решения проблем найти не удается, надо думать и об этом. Возможно, придется пойти таким путем. Наши рабочие группы предлагают такой выход, и отвергать его не надо.

Вообще, я думаю, надо двигаться пусть маленькими, но реальными шагами. Вот, скажем, лекарственные препараты… Объяснения к лекарствам, так называемые инфолистки, обязательно есть на эстонском языке и на языке страны, производившей это лекарство. Но ведь есть много людей, для которых важно было бы прочитать такой инфолисток на русском языке…

— Конечно. Мы говорили и писали об этом неоднократно. А вы сможете заставить фирмы, привозящие эти лекарства, составлять инфолистки и на русском языке?

— Я не могу обещать на 100%, но в планах у нас это есть. Мы будем добиваться именно такого решения вопроса. И я надеюсь…

— Тысячи людей были бы вам за это благодарны.

— То же касается и системы образования. Я не думаю, что министр Лукас прав, утверждая, что надо форсировать перевод русских гимназий на эстонский язык обучения. И наши рабочие группы меня в этом поддерживают. Это действительно неправильно.

Учителям русских школ и так уже надо оказывать помощь — и социальную, и психологическую. Им нелегко приходится, это правда.

Вообще, я убеждена, многие проблемы решались бы легче, если бы не апрельские события. Они, я думаю, отбросили нас, Эстонию, назад.

Я уже говорила, что русскоязычное население очень мало участвует в управлении городом и государством. И с этой точки зрения мне кажется крайне важным помогать растить новое поколение русских политиков, помогать росту и формированию новой русской интеллигенции, новых предпринимателей, словом, русской элиты.

— Помогать — да… Это очень важная мысль. Но как помогать? В чем может заключаться такая помощь, тем более, если русские школы перестанут быть русскими?

— Конечно, важно решать такие вопросы на законодательном уровне. Но пока не получается… Хотя есть много активных людей, активных общественных организаций, в том числе и молодежных, или институтов, которые могли бы сделать солидный вклад в это важное дело.

Мы со своей стороны тоже готовы способствовать процессу.

В конце февраля мы объявим конкурс проектов, затрагивающих все эти непростые темы. А через месяц мы ожидаем поступления таких проектов. Их будет рассматривать и оценивать специально создаваемая комиссия, в которую войдут известные люди, эксперты, некоторые члены рабочих групп. Социолог Ирис Петтай, например… И если комиссия увидит в проекте рациональное звено, мы будем с ним работать. И реализовывать в дальнейшем… На эти цели в городском бюджете предусмотрено выделение около 5 миллионов крон.

— 5 миллионов? Неплохо, хотя не так уж и много. А какими могут быть темы, смысл таких проектов?

— Ну, скажем, как вовлекать в интеграционные процессы эстонскую и русскую молодежь… Или, например, как лучше проводить гражданские форумы, которые мы начали после апрельских событий. Я убеждена, что они нужны. Или — какими должны быть площадки для совместной культурной жизни? Пока ведь эта жизнь идет параллельными курсами…

Или — как сократить пропасть между эстонскими и русскими СМИ…

— Ну, пока это кажется нереальным…

— Надо работать, надо пробовать. Можно составить Интеграционную программу на 100 листах. Но бумага не работает… Надо делать какие-то конкретные шаги.

Проекты могут писать и частные лица, и общественные организации, и институты. Мы приглашаем всех, кому небезразличны наши проблемы, участвовать в этой совместной работе.

— А вы верите в возможность создания этого единого города, без разделения на параллельные миры? Вы верите, что можно закрыть, ликвидировать этот разрыв между эстонским и неэстонским населением?

— Конечно, это дело не одного дня или даже одного года. Если будем работать толково, умно, энергично, первые результаты должны проявиться, скажем, через 5 лет, более серьезные — через 10.

— Нельзя сказать, что вы оптимист…

— Может быть. Но дело зашло слишком далеко. Труда потребуется много. Тем более, что пока мы не видим серьезной поддержки от правительства. Но руки опускать ни в коем случае нельзя.