"Молодежь Эстонии" | 14.02.08 | Обратно

История его жизни, как она есть…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото Николая ШАРУБИНА

В печати уже неоднократно появлялись сообщения, что Арнольд Мери, последний среди эстонцев Герой Советского Союза, тяжело болен. Жаль, конечно, что это стало известно широкой публике, болезнь все-таки — это не то, о чем хотелось бы оповещать население. Но надо думать, что люди, пославшие это сообщение в мир, надеялись, что оно дойдет до недр нашей судебной системы и те, кто инициировал этот судебный процесс, наконец, оставят в покое Арнольда Константиновича. Но, похоже, те, от кого это зависит, ничего слышать и знать не хотят.

Я видела Арнольда Константиновича совсем недавно. Он был весел, бодр, а на вопрос о здоровье махнул рукой: «Я прожил жизнь, в которой было столько хорошего, что уже все равно, сколько осталось…» И добавил, что ни о чем в своей жизни не сожалеет и ничего не хотел бы изменить.

Хотя, судя по его рассказам, по книге, написанной эстонским журналистом Велло Пильтом и вышедшей в свет около двух лет назад, не только светлого, радостного, но и трудного, горького было в его жизни достаточно. Даже если не иметь в виду войну, которая для него, как и для всех людей, была очень тяжела…

Помнится, книга, которую написал эстонский журналист, называлась символично: «Судьба и выборы». И хотя Арнольд Константинович, как он говорил, был не совсем доволен этой книгой и даже сам собирался написать о себе, все же название Велло Пильт выбрал довольно точно. Оно в полной мере отражает сущность этого человека, его, можно сказать, жизненный принцип. Всю жизнь он стоял перед сложными, порой драматическими выборами и никогда не изменял себе, своей жизни, своим убеждениям. Недаром один известный российский журналист, потрясенный подробностями жизни Мери, написал, что всегда, несмотря на награды и высокое положение, он был чужим среди своих, не удобным и для твердолобых догматиков, и для беспозвоночных конъюнктурщиков.

Поразительно, но в то же самое время, в котором сейчас нашли столь много оснований для обвинения его в геноциде эстонцев, он, Мери, находился под партийным следствием, которое было инициировано и долгие годы, начиная с 47-го и до 56-го, года ХХ съезда, развенчавшего культ личности Сталина, поддерживалось КГБ (НКВД). Именно в то самое время, когда он совершал якобы «преступления против человечности», инкриминируемые ему, он считался неблагонадежным по отношению к советской власти. Может ли это быть?

Оказывается, может. Вот как легко судить человека с позиций сегодняшнего дня, в отрыве от времени, в котором он жил и действовал.

В том трагическом 49-м году ему часто приходилось встречаться и разговаривать с Каротаммом, тогдашним первым секретарем ЦК Компартии Эстонии. И Мери часто вспоминает, как, вернувшись с Хийумаа, где он пытался как-то облегчить участь людей, подлежавших депортации, поскольку саму депортацию он, первый секретарь ЦК комсомола, отменить не мог, пришел в кабинет к Каротамму. Он и сейчас помнит, как Каротамм, отойдя в угол своего кабинета и глядя в окно на площадь, которая ныне называется площадью Свободы, негромко сказал: «Ты еще очень молод, Арнольд, и хочется верить, что впереди у тебя долгая и хорошая жизнь. Но если ты думаешь, что первый секретарь всегда может поступать лишь по велению собственной совести, то я не дам за твою жизнь и пяти копеек…»

Мери вспоминает, что Каротамм долго был убежден: коллективизации в Эстонии, принудительной коллективизации не будет. Хотя он верил, что в целом коллективное хозяйство более эффективно, чем единоличное. Однако он считал, что люди должны сами убедиться в этом. И вся практическая деятельность ЦК КПЭ в послевоенное время исходила, как говорит Мери, именно из этого. Насилия не должно быть и не будет.

В Эстонии, кстати, после войны возникли первые колхозы. Они создавались именно по желанию людей. И Каротамм считал, по словам Мери, что их не надо афишировать, не надо пропагандировать, чтобы население не восприняло это как знак давления со стороны партии. Вряд ли, думает Арнольд Константинович, Каротамм действовал так по собственной инициативе, вразрез с линией большого ЦК. Но в 48-м году что-то изменилось… Мери считает, что, возможно, эти изменения были связаны с нашумевшим «Ленинградским делом».

Каротамм долго сопротивлялся высылке. Говорили даже, вспоминает Мери, будто он предлагал не высылать несогласных из Эстонии в Сибирь, а переселять их, скажем, в Кохтла-Ярве. Заподозрили даже, что Каротамм пытается собрать вместе всех противников коллективизации и советской власти, создав «мощный кулак». Для чего?

Как бы то ни было, но Каротамм в марте 1950 года был снят с должности первого секретаря ЦК Компартии Эстонии. Ему поставили в вину, вспоминает Мери, примиренческое отношение к «буржуазному национализму». Это был печально известный 8-й пленум ЦК КПЭ, после которого пострадали многие представители эстонской интеллигенции. Каротамм, кстати, который потом уже работал в Институте экономики Академии наук СССР и по служебным делам иной раз приезжал в Тарту и Таллинн, как-то, встретившись с Мери, сказал: «В конечном итоге я признателен мартовскому пленуму ЦК. Благодаря ему по крайней мере руки у меня остались незапятнанными кровью моих товарищей…» Вот какое это было время. Можно понять, какая страшная горечь стояла за этими, казалось бы, простыми словами.

Сам Арнольд Константинович тоже считает, что «карьерный крах», на который обрекли его в начале 50-х годов, в определенном смысле спас его. Бог знает, чьи волюнтаристские, необдуманные решения пришлось бы ему выполнять, ему, обязанному подчиняться, но не согласному с тем, что именно ему навязывают. Вряд ли надо говорить, что под угрозой оказалась бы сама его жизнь…

Депортация 49-го года — одно из самых печальных его воспоминаний. Он вспоминает, как Каротамм говорил: не надо ожесточать людей. Они вернутся, нам с ними жить. Он пытался, как говорит Арнольд Константинович, гуманизировать эту акцию. Но сам Мери и тогда, и сейчас убежден: гуманизировать антигуманную акцию нельзя. Можно только постараться свести к минимуму ее вред. Он и старался по мере возможности облегчить условия, в которых оказались все эти люди. Надо ли его в этом обвинять?

Но ведь и поэтому тень недоверия долгие годы преследовала его. Придуманное «дело» упорно следовало за ним, то затухая, то разгораясь с новой силой. КГБ не выпускал Мери из сферы своего «особого» внимания. Пройдя через партийные органы республики, это «дело» попало в ЦК ВЛКСМ, а потом и в Комитет партийного контроля СССР. Мери вспоминает, как на одном из заседаний, куда был вызван и он, Шкирятов, председатель Комитета партийного контроля — старшее поколение хорошо помнит эту фамилию, — багровея лицом, кричал: как это человек, впервые попавший в СССР в 40-м году, выросший в белоэмигрантской среде и впитавший, казалось бы, ее настроения, мог стать Героем Советского Союза?

Мери пытался объяснить, что в Югославии, где он вырос, в 40-м году уже хорошо понимали, что такое — фашизм. А в Таллинне перед войной он много общался с людьми, в частности, с советскими моряками в госпитале, куда угодил, сломав ногу. Он видел, что эти люди преданны своей стране, своему народу, своему правительству. Это было столь ново для него. Мог ли он не поверить им?

Это мы теперь знаем, что происходило в стране. А ведь наши отцы и деды в большинстве своем были именно такими, как те моряки…

Комитет партийного контроля так и не поверил Мери. Он был исключен из партии, лишен всех наград. И очень скоро Арнольд Константинович оказался в Сибири. Долгие годы, вплоть до 56-го, он работал мастером (с зарплатой — 80 рублей в месяц) в сибирской глухомани. Только после ХХ съезда КПСС он был реабилитирован. В Горно-Алтайском горкоме партии ему вручили партийный билет. Больше того… Он был приглашен на работу в партийный орган. Но с этим он согласиться не мог. Сердце его, разум протестовали. И никогда уже он не работал в партийных органах. Хотя и Шелепин и Семичастный, тогдашние руководители страны, партийные и комсомольские, сулили ему блестящую карьеру.

Но это уже отдельная история…