"Молодежь Эстонии" | 17.01.08 | Обратно

Чудо воссоздания

Нелли КУЗНЕЦОВА

Руководитель мастерской Ирина Лайранд.

Многие ли знают, что в Таллиннском Русском музее на улице Койдула, который все еще считается недействующим, поскольку средств на необходимый там значительный ремонт как не было, так и нет, тем не менее уже более двух лет работает уникальная реставрационная мастерская? И именно там исполняется большой проект реставрации старых икон, поддерживаемый Евросоюзом.

…После насквозь промерзшего вестибюля и столь же холодного коридора я вдруг оказалась в помещении, где сразу же поражал даже издали сияющий яркими красками иконостас, занимавший всю стену, от одного края до другого. Художник Сергей Минин, который является консультантом в этой удивительной мастерской и который привел меня сюда, довольно и даже как будто с хитрецой улыбнулся, увидев произведенный эффект. Но сразу же пояснил, что это, разумеется, не настоящий иконостас, а лишь некий слепок, макет, эскиз того старинного иконостаса, который находится в старообрядческой церкви в Причудье, в поселке Варнья, староверы обычно называют ее молельней.

Руководитель музея Сергей Иванов и реставратор Евгения Аус.

Ирина Лайранд, руководитель мастерской, и Сергей Минин рассказали мне невероятную, почти детективную историю этого иконостаса. Он был создан в далеком 1903 году. Странно, не правда ли? Прошли многие десятилетия, прошумели революции и войны, неся смерть и разрушения, сменились режимы, политические, экономические, выросли новые поколения, а маленькая деревянная церковь в Варнья стоит, несмотря ни на что, и старые иконы с ликами святых все так же привлекают к себе внимание людей, исцеляя чью-то душу и рождая надежду.

Хотя со временем старый иконостас потемнел, краски поблекли, многие иконы оказались поврежденными, почти изъеденными жучком-точильщиком. Да и немудрено. Когда-то его пытались подновлять, латая фактически какие-то прорехи, но по-настоящему он не реставрировался более 100 лет. К тому же выяснилось, что часть икон из двух рядов иконостаса украдены. Какие? Кто был на них изображен? Почему украдены именно они? Оказалось, что все это покрыто мраком тайны. Ирина Лайранд объяснила, что нет и не было никаких документов, связанных с этим иконостасом, его созданием, его описанием. Неизвестен был даже автор. Вот жил когда-то талантливый человек, создал настоящее произведение церковного искусства, вложил в него всю свою душу, веру, мастерство и ушел куда-то в глубь времен. И даже имя его затерялось в туманной дымке прошедших лет. А люди все черпают из старых этих икон, как сказал митрополит Корнилий, побывав в этой мастерской, праведность.

Иконописец Влада Жаркова за работой.

И лишь однажды, совершенно случайно, рассматривая, изучая, исследуя все, что было и что осталось в этой молельне, Ирина Лайранд нашла поразительный документ — расписку, которую более 100 лет назад оставил здесь мастер, автор иконостаса, пообещав, что он будет сохранным 4 года. А это творение его прожило много десятков лет. И будет жить дальше, если, как сказал Минин, его здесь подлечат.

А имя этого удивительного мастера, как явствовало из расписки, — каким чудом она могла сохраниться? — так вот имя его: Филипп Мызников. Он жил и работал в конце XIX — начале XX века и умер совсем молодым. От чахотки… Как погибали в те времена многие художники. Именно он, Мызников, и расписал храм в деревне Воронья, теперь — Варнья.

А дальше… Многие часы я, совершенно не церковный человек, не могла оторваться от этой просторной комнаты, где постоянно горит свеча и где температура держится в пределах 15-18 градусов — иконам хорошо, а людям холодновато — от этих суровых ликов, от икон, разложенных на столах, от этих девушек, которые кажутся такими обыкновенными, хотя и очень милыми, на улице их не отличишь от других, а здесь они — великолепные мастера, иконописцы и реставраторы. Но должно же быть в них нечто иное, не то, что в обыкновенных людях, таких, как все мы. Иначе — как они могли бы заниматься иконами, работой, которую митрополит Корнилий назвал «делом священным»?

Частичный макет иконостаса в церкви Варнья. 5 х фото Сергея МИНИНА

«Вы думали, наверное, что писать иконы можно лишь в черных платках и холщовых юбках до пят?» — лукаво спросила меня Влада Жаркова. А потом совсем тихо добавила: «Не смотрите на наш внешний вид, внутри мы совсем другие…»

Оказалось, что все девушки, все эти 6 молодых женщин, составляющих коллектив мастерской, учились в Таллиннской Художественной академии, потом, каждая в свое время, стажировались в Александро-Невской лавре и других монастырях и церквах России, в реставрационных мастерских при больших музеях. Рассказывая о себе, они особенно подчеркивали, что благословлены на эту работу, на то, чем занимаются теперь, и работают фактически под контролем Департамента охраны памятников старины.

Долгие часы я не могла оторваться от их рассказов. Конечно, я и раньше знала, что реставрация живописных полотен — дело трудоемкое, сложное, долгое. Но все-таки я, как и многие другие люди, не представляла себе, насколько трудна, кропотлива эта работа, каких огромных знаний, мастерства, бесконечного терпения, поразительной точности она требует. Это ведь совершенно особая область со своими непререкаемыми, строго установленными канонами.

Реставратор Е. Аус составляет «историю болезни» иконы на компьютере.

Ирина Лайранд сказала, что существует «Иконописный подлинник», нечто, как я поняла, вроде каталога, точного определения канонов, которые необходимо соблюдать, когда создаешь икону или реставрируешь ее. Вообще-то история иконописи — это история страны, народа, это отпечатки, отзвуки времени, со всем тем, что в них, этих временах, было. Потому псковская школа иконописи отличается, например, от украинской или, скажем, от московской. Псков всегда был на границе, переживал трагедии вражеских набегов, разрушений, гибели многих людей. Потому, как мне кажется, иконы эти более драматичны, суровы, строги, даже в чем-то аскетичны, хотя и очень интересны. А когда об этом начинает рассказывать Сергей Минин со свойственной ему горячностью, стремлением все и всем объяснить, увлечь, заставить присмотреться, можно действительно заслушаться, забыв обо всем на свете.

Вот он рассказывает о византийской школе иконописи, некогда пришедшей на Русь. Ее влияние заметно в работах многих иконописцев, хотя здесь, на Руси, она несколько видоизменилась, очевидно, говорит Сергей, в силу широты, силы, щедрости русского национального характера.

Старообрядческая школа, по его словам, несколько отличается от тех, более поздних икон, которые многие привыкли видеть в православных храмах. У старообрядцев иконы более консервативны, они более сохраняют в себе старые традиции.

Но вот что поразительно… Работая в рамках этих строгих канонов, иконописцы все же оставались творческими людьми. Почерк мастера всегда виден. И работы гениального Андрея Рублева, например, можно вполне определенно отличить от икон, написанных иными авторами, менее талантливыми, более близкими к ремесленничеству.

Кстати, заметил Сергей Минин, иконописный бум, увлечение иконами, внесение бизнеса в эту сферу привели к тому, что в антикварных магазинах продается множество икон, среди которых есть бесценные, но много и подделок или старых икон, испорченных неумелыми, неумными, малознающими реставраторами.

«Вот смотрите», — показала мне Влада Жаркова икону, на которой Мызников изобразил святого Игнатия. Оказывается, это величайшая редкость, изображения этого святого редко встречаются в православных храмах. А она, икона, очень красива, Мызников удивительно играл светом, цветом, у него был поразительный вкус на сочетания красок. И во всех его иконах есть какое-то своеобразие — по-другому сделанная вязь букв, иной орнамент деталей.

А знаете ли вы, что на старых иконах изображения святых всегда наносились на доски? Со временем доски теряли влагу, а вместе с ней эластичность. Ирина показала мне икону Симеона — богоприимца, к реставрации которой здесь еще не приступали. Она рассказывает, что эту икону даже боялись перевозить из Причудья в Таллинн, в эту самую мастерскую, думали, что она развалится, рассыплется прямо в руках. А икона драгоценная, с ней связано немало легенд и сказаний. Кстати, рассказывают, что Симеон долго жил, ожидая рождения Христа. Смысл его жизни, его предназначение и заключались в том, чтобы дождаться появления Спасителя.

Я увидела столь изогнутую доску, что шпонка, то есть крепление на оборотной стороне иконы, так называемый «ласточкин хвост», совершенно вылезла сбоку. Вот этой иконе, как объяснили мне Ирина и Сергей, надо вернуть прямизну, заменить шпонку, кстати, доска, по словам Сергея, здесь сделана из липы, а шпонка — из березы. Но главное, надо укрепить специальным составом доску, которую жук-точильщик превратил фактически в губку, в труху. Вот с этого и начинается реставрация. Потом — осторожно! — снимается слой потемневшей, испорченной временем олифы, чтобы из-под нее стали видны прежние, яркие краски.

Красочный слой тоже укрепляется, подновляется. Но вот что удивительно… Реставраторы наносят свежую краску на поврежденные, облупившиеся места особенно осторожно, не трогая то, что оставалось целым. Авторскую работу нельзя подменить, нельзя в ней что-то менять. Эти «добавки» реставраторов глазу обычного человека не видны, столь тонко они сделаны, а специалисты их, конечно, видят. За полтора века, по словам Ирины, реставраторская наука дошла до того, что главное — не навредить. Реставраторы — как врачи. Лечат, сохраняя то, что осталось от автора.

Кстати, как говорит Сергей, иконопись со временем тоже изменяется, развивается, если можно так сказать. К тому же она нередко связана с условиями жизни, с экономикой. Сергей вспоминает, например, что в Петербургском музее этнографии он видел икону, написанную на сушеной камбале. Это украинское творение. А там всегда было трудно с деревом.

Я, например, никогда не знала, да не знают, наверное, и многие другие, что в соборе Александра Невского на Вышгороде есть икона, как говорит Минин, написанная на металле. Это цветной металл — то ли цинк, то ли медь. И здесь своя, особая технология. Металл покрывается специальным суриком, антикоррозийным, защищающим от ржавчины, разрушения, потом по сурику наносится грунт, а дальше начинается работа масляными красками.

А краски… Об этом можно писать роман, поэму или, если хотите, детективную повесть. А вообще-то это удивительная, захватывающая романтика. Оказывается, старые иконописцы писали натуральными красками, сделанными из камня. Искали камень, с помощью которого можно получить определенный цвет: синий, или красный, или какой-то другой.

Этот камень долго растирали в чугунном горшке металлической ступой. Потом фарфоровой ступой добивались еще более мелкого, более тонкого дробления. Эту каменную крошку, превращенную фактически в каменную пыль, растирали на стекле вместе с маслом. При этом полагалось делать это рукой, голыми пальцами… Вот этой краской, этим пигментом из камня и писали икону.

Теперь уже, конечно, используют другие, обыкновенные краски, купленные в магазине. Другие времена, другие способы, методики, другие материалы…

Хотя, как говорит Ирина, и сейчас порой привозят камень для красок из Афганистана. Он страшно ценится и стоит сумасшедшие деньги, потому что после растирания дает совершенно особый, сияющий, сверкающий цвет. Наверное, как сказал бы геолог, это преломляют свет плоскости спайности, оставшиеся у мелких кристалликов в крошке. Я наслушалась этих рассказов так, что сама уже буду присматриваться к иконам. Ведь поразительное же искусство…

Удивительно, но в этой мастерской словно сошлись далекое прошлое и сегодняшний день. Рядом со старыми иконами, которым больше 100 лет, стоит весьма современный компьютер, с помощью которого Женя Аус фиксирует каждый, даже самый мелкий этап реставрационных работ. Здесь создается, по существу, история болезни каждой иконы, история ее выздоровления. Ничего подобного прежде не было, а уж об иконах из храма Варнья вообще не было никогда никакого материала. Сейчас все документируется точно и тщательно. Мастерам будущего, быть может, уже не этим девушкам, а тем другим, которые когда-нибудь придут им на смену, продолжая и расширяя работу этой мастерской, будет на что опереться, восстанавливая иконы разных православных храмов и создавая новые.

Это, кстати, накладывает на мастеров этого небольшого коллектива особую ответственность. До сих пор я говорила в основном о реставрационных работах, об «излечении» икон, как выразился Минин. Но ведь в иконостасе церкви в Варнья отсутствуют 10 икон, украденных отсюда в разное время. Этим молодым мастерам, хочется назвать их всех — Ирина Лайранд, Евгения Аус, Юлия Вассина, Анна Кукушкина, Влада Жаркова, Инна Тюрикова, — пришлось провести огромную, поистине исследовательскую работу, изучить массу искусствоведческой, исторической, староверческой литературы, побывать во многих церквах и музеях, чтобы определить, какие именно иконы должны быть воссозданы на месте тех, украденных. Чтобы они гармонично вписались в этот иконостас, не нарушая его смысла, стиля, значимости, чтобы они не зияли одиночными чужеродными вкраплениями. Надо ли говорить, какого мастерства, знания канонов иконописи и уважения к ним, уважения и даже восхищения трудом иконописца, создававшего когда-то, более 100 лет назад этот иконостас, уважения к традициям старообрядчества потребовало все это от молодых реставраторов, сегодняшних иконописцев.

«Вот закончится этот проект восстановления, оживления старых икон храма в Варнья. А что дальше?» — спросила я у Ирины Лайранд. Но она только улыбнулась в ответ: работы еще очень много, в настоящей, серьезной, научной реставрации икон нуждаются многие церкви в Эстонии. А еще частные собрания, там ведь тоже есть бесценные иконописные творения, которые не должны погибнуть с течением времени. Многие владельцы частных собраний просто не знали до сих пор, куда обратиться.

Что ж, теперь будут знать…

И в заключение:

Я не успела рассказать о многом из того, что делают в этой уникальной мастерской молодые реставраторы. О том, например, как производится экспертиза старых икон, а это отдельная, поразительно интересная история. Или о том, как восстанавливается деревянная часть иконы, или как создается впечатление пышных драпировок на одеяниях святых. Или о древнем кресте, который сами реставраторы нашли случайно на чердаке церкви. Но когда они сняли налет, накипь вековой пыли, грязи, разных наслоений с какой-то части креста, то поразились его необычайной красоте. И теперь тоже стараются восстановить — бережно, любовно. Сергей Иванов, один из главных инициаторов и создателей Русского музея, нынешний его руководитель, сказал, что эта реставрационная мастерская — только часть большого замысла, хотя она важна и сама по себе. Но уже три года назад, по словам Иванова, был разработан полный проект реконструкции музейного здания на улице Койдула. Пока власти не торопятся вложить сюда деньги, возможно, у них есть какие-то другие приоритеты, хотя Сергей Иванов уверен, как, впрочем, и все мы, что создание полноценного Русского музея — тоже один из приоритетов развития культуры в Эстонии.

Тем более, что в этом здании, пока еще мало приспособленном для музейной деятельности, работа — и немалая! — все же идет. Уже есть свои художественные фонды: картины русских художников, живших и работавших здесь до 1940 года, и нынешних мастеров живописи, ценные книги, выходившие в Эстонии в разное время на русском языке. Пюхтицкий монастырь передал в дар музею картины известной, и не только в Эстонии, художницы Ирины Бржеской. Последнее время своей земной жизни она провела в монастыре и оставила здесь свое наследство — картины. Теперь их тоже надо реставрировать, готовить к выставкам. Кстати, как говорит Сергей Иванов, есть идея устраивать выставки в залах бывшей Национальной библиотеки на Вышгороде. Хорошо, если бы эти замыслы осуществились.

Ну, а о работе сотрудников Русского музея в школах надо рассказывать отдельно…