"МЭ" Суббота" | 06.06.08 | Обратно

Человеку нужен другой человек

Николай ХРУСТАЛЕВ

Гость рубрики – двукратный обладатель российской национальной кинематографической премии «Ника», лауреат премии Британской Академии кино и телевидения режиссер Евгений ЦЫМБАЛ.

- Евгений Васильевич, одной из ваших последних работ стала документальная картина «Сны сталкера», посвященная Александру Кайдановскому. Чем в данном случае был обусловлен выбор героя?

- Саша Кайдановский, смею думать, был моим другом. Мы с ним оба ростовчане, но познакомились только на картине «Сталкер», где Саша играл главную роль, а я был сотрудником Тарковского, вторым режиссером и ассистентом. А потом выяснилось, что мы во многом совпадаем во взглядах на жизнь, что у нас похожее чувство юмора и, конечно, немало общих знакомых.

- Однажды вы выразились в том смысле, что чувствуете себя в большом долгу перед Кайдановским. Почему?

- Знаете, когда уходят наши друзья, то, у меня во всяком случае, возникает ощущение, что я им недодал. Недодал внимания, возможно, какой-то заботы, недодал собственного умения слышать и слушать, что считаю разными вещами. И я постарался это в какой-то мере компенсировать. Не знаю, насколько это удалось, но что-то все же сделал – передачу в филатовском цикле «Чтобы помнили», сделал этот фильм, выпустил большой альбом «Александр Кайдановский в воспоминаниях и фотографиях», где уместилось 160 фотографий и 45 рассказов-воспоминаний. Можно только представить, что стоило собрать под одной обложкой таких людей, как Никита Михалков, Кшиштоф Занусси, Отар Иоселиани, Маргарита Терехова…

- Я не случайно вспомнил о ваших отличиях и премиях, дабы следующий вопрос не показался вам некорректным. А состоит он в том, что большую часть своей жизни в кино вы, будучи вторым режиссером на многих картинах, находились у кого-то за спиной, Но при этом на вашем личном счету есть, к примеру, картина «Повесть непогашенной луны» по Борису Пильняку, которая стала заметным явлением в российском кинематографе начала 90-х. В статусе второго вы себя таковым чувствовали?

- Начну с банального: никогда в жизни я не занимался тем, что мне было неинтересно. Жизнь одна, и она достаточно коротка, и тратить ее на неинтересное считаю глупостью. Потому, если требовалось, я шел работать администратором. Но в кино, и это мое занятие там не было единственным. Я не мог сразу пойти в режиссеры, потому пошел в администраторы. Отработал два года, перешел в ассистенты, после семи лет ассистентства стал вторым режиссером, потом учился сразу на режиссерском и сценарном отделениях в мастерской Рязанова на Высших курсах и уже сам снимал кино. К тому же в годы «за спиной», как вы сказали, я выбирал самых не простых режиссеров. 8 картин у меня с Рязановым, как минимум 5 с Михалковым, я работал с Ларисой Шепитько, Эмилем Лотяну, Марком Захаровым… И шел к ним сознательно, мне хотелось учиться, а у кого было учиться, как не у Шепитько или Тарковского, два года с которым было отдано на «Сталкере». Или у Михалкова, Захарова.

А потом наступал момент, когда я понимал, что ничего нового в своем очередном кинозанятии я не узнаю и пора что-то менять. Уходить. И я уходил, менял. Единственная должность, в которой я все же испытывал определенный дискомфорт, это второй режиссер. Ну не люблю я заниматься организацией, а второй режиссер в кино - это своего рода начальник штаба, координатор, главный диспетчер и плюс ответственность за второй план. За второй план мне отвечать было интересно, а заниматься сведением графиков занятости артистов, возможностями операторской техники, каскадерами, транспортом, осветителями – неинтересно. Но я понимал, что это неизбежный этап, через который надо пройти, если хочешь стать постановщиком.

- Вы работали и на «Сталкере», процесс его создания знали изнутри. Не удивлюсь, узнав, что это ваш любимый фильм у Тарковского.

- Естественно. Если ты работал на фильме, он и твой ребенок.

- А какой из фильмов Тарковского вам ближе всего, если отстраниться от факта участия работы на «Сталкере»?

- Думаю, «Солярис». Хотя на «Сталкере» Тарковский отзывался о «Солярисе» не лучшим образом, что объясняю его ссорой, причем ссорой жестокой, со Станиславом Лемом, который считал «Солярис» «ужасным фильмом», впрочем, в вышедших его воспоминаниях писатель признается, что собственно фильма он не видел, видел только отдельные пробы и они ему категорически не понравились, так как Тарковский в сценарии сместил акценты. Смысл, заложенный Лемом, был в том, что «среди звезд нас ждет неизвестное», а Тарковский делал фильм о том, что человеку не нужен космос, а нужен другой человек.

- У вас была редкая возможность наблюдать Тарковского вблизи. Насколько, по-вашему, тот, какого знаем мы, отличался от того, каким он сам себя сознавал?

- Кто же это знает? Могу только сослаться на один из его ответов в интервью, где он сказал, что другие люди знают нас лучше, чем знаем себя мы. Судить о Тарковском я не могу. Сейчас, когда опубликованы его дневники, мы видим, как он пытался ответить себе на трудные вопросы, как сильны были его переживания, связанные с религией. В то же время, когда чиновники говорили ему, что в «Зеркале» шевелящийся от ветра куст напоминает «неопалимую купину», он отвечал: не знаю, Библию не читал. А он не просто ее читал, но делал это весьма внимательно.

- Однажды вы организовали научную конференцию, посвященную Тарковскому и собравшую массу народа не только из России, но и из Италии, Англии. Лично для себя вы на ней что-то новое открыли?

- Я ведь почему ее делал. Так случилось, что езжу преподавать в Англию, приезжаю, допустим, в большой университет, 20 тысяч студентов, а библиотека, кстати, работает круглосуточно. В любой час дня и ночи приходишь туда, бродишь среди стеллажей и вот оказываешься возле полки с надписью «Тарковский», а там стоит книг сотен шесть, изданных в Австралии, Америке, по всему миру. Между прочим, впервые дневники Тарковского были изданы в Калькутте… И тогда видишь не только интерес, но масштаб исследований и задумываешься: как же так, ну почему же на его родине и десятка достойных исследований не наберется. Ну, Зоркая, ну, Туровская, ну, еще несколько имен, но это же в ситуации, когда речь о Вселенной. И стало обидно, и подумал о конференции. Начал говорить о ней, о том, что Тарковскому исполняется 75, а в ответ услышал: что ты, это невозможно, надо столько денег, все так хлопотно. И тогда я сказал: возьмусь - и один сделаю. Взялся и сделал. Не один, конечно, ивановский человек Вячеслав Океанский тоже может по праву называться равноправным организатором конференции. А у ивановцев тут свой резон. Во-первых, Андрей Тарковский провел в здешних местах несколько детских лет, военных лет, а, во-вторых, когда он потом приехал сюда в октябре 1976 года, то два его выступления произвели огромное впечатление, и сейчас те молодые люди, которые тогда сидели в зале на встрече с ним, олицетворяют собой местную интеллигенцию, преподают в местных вузах, а вузов в Иваново, если посчитать, семь. Они тоже стали участниками конференции вместе с крупнейшими российскими и зарубежными специалистами.

- Зарубежье на конференции представлялось людьми из Англии, Италии, Сербии, Черногории, Испании. Чем их привлекает Тарковский?

- Самым разным. Например, британец Джереми Хикс сделал чрезвычайно любопытный доклад о показе и восприятии «Иванова детства» в Италии. Тут довольно затейливый сюжет. Дело в том, что на родине картина Тарковского была встречена довольно кисло, но в Венецию на фестиваль ее все же послали. Итальянская компартия тогда шла в одном строю с КПСС, и фильм поэтому и там получил прохладные рецензии. Заступился за картину Жан Поль Сартр, и «Иваново детство» получило «Золотого Льва». Согласны с Сартром оказались не все, ему возразил сам Альберто Моравиа, началась полемика. Когда художники такого масштаба спорят, находясь на разных позициях, в спор хочешь не хочешь приходится ввязываться и тем, чей масштаб поменьше. Дело кончилось тем, что газета Unita опубликовала по поводу картины ни много ни мало семь статей. Теперь дискуссия привлекла внимание половины интеллектуалов Европы. При этом в СССР об этом никто знать не знал, а статья Сартра, опубликованная в нашей печати, была на треть сокращена…

В нынешней России Тарковский воспринимается в первую очередь как религиозный философ. На Западе же в нем видят мастера, владевшего удивительным мастерством, объединяющего своим общечеловеческим мышлением, что помогает людям, живущим в другом измерении и в других условиях, наконец, воспитанным иначе, обнаружить в русской душе нечто такое, что заставляет пытаться вникать, всматриваться в его фильмы, а заодно и в ту страну, которая его подарила, в ее людей. Потому Тарковский и стал классиком мирового кинематографа.

- Мы немало говорили сейчас об Андрее Тарковском, и ни разу в разговоре не прозвучало слово «счастье». Потому и кажется, что Тарковский снимал обо всем, кроме счастья.

- Но ведь в одном из своих последних интервью Тарковский прямо спросил: кто сказал, что человек рожден для счастья? Однажды Короленко произнес, а потом Горький часто любил за ним повторять, что «человек рожден для счастья, как птица для полета». У Тарковского было другое мнение. Тут можно вспомнить и Мандельштама. Когда жена стала жаловаться ему на трудную жизнь, он заметил: а кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива? Если оглянуться, то много ли счастья вокруг? Совсем нет. Счастья хочется, но ведь оно понятие, скорее, ретроспективное. Почти никогда не скажешь: сейчас я счастлив, такие мгновения крайне редки. Но проходит время, и, оборачиваясь в собственное прошлое, думаешь: Боже мой, как тогда было хорошо!