"МЭ" Суббота" | 09.05.08 | Обратно

Покупательницы и продавцы

Гость рубрики – документалист Алена ПОЛУНИНА

Николай ХРУСТАЛЕВ

— Алена, имея в виду сюжет нашего дальнейшего разговора, хочется поинтересоваться, какой вы были в детстве – напористой, смирной?

— Была задирой, мальчишек лупила, наверное, существовал какой-то внутренний конфликт, который проявлялся подобным образом.

— Существует расхожее мнение, которое, не скрою, разделяю, что в режиссуру в 20 лет приходить не стоит, требуется определенный жизненный опыт. У вас такой был перед тем, как решили, что станете строгим голосом командовать: «Мотор!»

— Конечно. Я же поменяла три профессии, по первому образованию живописец, по второму – киновед, работала в глянцевых изданиях, так что к моменту прихода в кино мой жизненный опыт, как мне кажется, был уже перенасыщенным, накопилось, что сказать. Теперь я знаю: любая, даже не очень удачная картина – это очень трудоемкий, забирающий все твои силы процесс, не сравнимый по напряжению с написанием пусть даже самой блестящей статьи. Потому мне иногда кажется, что кинокритикам было бы здоровски самим немного поснимать, чтобы знать предмет письма. В таком случае они приобрели бы запас некой толерантности.

— Однажды вы сказали, что документалистам в отдельных случаях приходится ходить по лезвию ножа, потому что иной раз можно и схлопотать. Вспоминаю об этом, имея в виду вашу картину с несколько двусмысленным названием «Женщины сверху», по поводу которой хотелось бы пообщаться отдельно.

— На самом деле это уже восьмая моя картина, и мне сейчас кажется, что схлопотать я могла почти за все, за что бралась. Но мне, вероятно, везло, и в конце концов я встречала понимание моих «документальных» героев. На самом деле это достаточно болезненный вопрос — отношение героя к интерпретации его личности на экране в форме документального высказывания. Но документалист, по-моему, должен погружаться, ходить по лезвию, быть в какой-то степени экстремальщиком. Это, на мой взгляд, входит в профессию.

— Но при всем том вас же не отнести к папарацци?

— Не отнести, хотя, не скрою, я бешено уважаю папарацци, стрингеров, они мне симпатичны, им в России не хватает, по-моему, настоящего класса, если о журналистике. Мне бы хотелось снять какую-то работу таким методом. Он мне кажется очень драйвовым, и здесь не стоит говорить об этике или не этике такого способа, потому что документальное кино уже изначально неэтично. Либо ты идешь в это осознанно, либо рефлексируешь, когда встаешь перед конкретным выбором.

— Итак, один из ваших последних фильмов называется «Женщины сверху» и погружает в мир женщин и мир мужчин. Но на этот раз речь о женщинах, которые мужчин покупают, и мужчинах, которые себя продают. Это был заказ или собственный замысел?

— Сейчас, во всяком случае в Москве, появилась категория женщин, которую можно назвать доминирующей. По сути кино про них было заказным, у одного известного канала появилась идея снять серию фильмов на «горячие» темы, и, зная его скандальность и безбашенность, я принесла им эту тему уже после того, как познакомилась кое с кем из тех, кого собиралась снять. То есть идея была моя, но каналу она понравилась. Другое дело, что мою версию они для эфира не утвердили, расценив кино как авторское. Это уже другая тема, «разборка в песочнице», но вначале у меня была отличная ситуация, когда можно было на более или менее нормальный бюджет делать документальный фильм пусть даже с поправкой на телевизионность. Главное, делай, как находишь нужным, и никто не контролирует. По-моему, не так уж плохо…

— Итак, вместе с вами мы попали в мир, о котором средний человек практически мало что знает, – ночные клубы, завсегдатаи, нравы, правила игры… Для вас этот мир был внове?

— На самом деле у меня был молодежный период жизни с клубами, где тусовалась, со знакомыми разных ориентаций… Это, мне кажется, прошел каждый московский или другой человек 90-х годов из любого большого города. Не было так, что пришла в валенках из глухомани, а тут – о-па – стриптизеры в стрингах. Хотя со стриптизерами, с темой как бы двойной мужественности, я до этого напрямую действительно не сталкивалась, мне попадались больше экзотические персонажи – трансвеститы в гей-клубах, скажем, среди которых у меня были даже знакомые, но со стриптизерами или мужчинами, зацикленными как бы на теме своей мускулинности, не сталкивалась. Мне, как и любой нормальной женщине, это казалось неправдоподобным и карикатурным.

С другой стороны, я испытывала какое-то странное, близкое к жалостливости чувство к женщинам, что платили деньги за возможность близкого общения с накачанными мужиками, которые по жизни их наверняка не хотят, не желают, а за глаза еще про них, этих женщин, еще и много чего говорят. Я же это видела, слышала, и на самом деле стриптизеры в выражениях не стесняются, они вовсе не пластилиновые. Мы с моим замечательным оператором фильма Натальей Павловской нередко пребывали в легком шоке, наблюдая, насколько легко подобное отношение женщинами воспринимается. А одной из героинь, купившей однажды стриптизера, настолько это понравилось, так она прониклась, что, собрав четверых «цыплят» по своему вкусу, создала мужской стриптиз-коллектив, пестует его, возит на гастроли и всем этим ужасно счастлива.

— Основных героинь в вашей картине три, говорю о них, потому что стриптизеры в «Женщинах сверху» показались менее интересными. А вот женщины – олигархесса, как вы сами ее называете, гламурная писательница и та самая создательница стриптиз-ансамбля — показались по-настоящему занимательными. Такой «кастинг» получился случайно, спонтанно или все же в соответствии с замыслом?

— Если возникает ощущение спонтанности, то это здорово, хотя изначально я думала о трех непохожих героинях. Первая действительно сверху, летает на своем частном самолете, и у нее действительно огромные деньги, она же одна из самых богатых в стране. Вторая — с хлыстом, на каблуках, вся такая в золотом платье и порно-романистка. Третья пытается взобраться, вскарабкаться наверх. Это три такие ипостаси, которые я попыталась вычленить для себя, три типажа, показавшиеся близкими к истине. Можно было бы найти еще десять сторон явления, но в данной ситуации число три показалось самым разумным. И зритель не путается в бесконечных сюжетных переплетениях, и мне проще строить. Сложнее всего было с олигархом. Она произвела на меня такое впечатление, что я сразу сказала себе: хотя бы два дня для съемок я от нее получу. Это было практически невозможно, но я месяц добивалась.

— Она произвела на вас впечатление счастливой женщины?

— Она произвела на меня впечатление очень цельной женщины. Вызвала бесконечное уважение абсолютной внутренней стройностью. Это действительно железная леди. Я случайно подглядела, как она заключала одну сделку, и видела, как женщина обычных форм с негромким голосом буквально укатала своего партнера. Это надо было снимать.

Огромное впечатление произвело на меня и ее великодушие, прекрасно же понимала, что на экране может получиться любое, что может возникнуть разное, но великодушно сказала: я не боюсь острых моментов. Понимаете, она находится в такой степени финансовой и человеческой свободы, масштабности и развития, что собственная философия дает ей особую степень покоя. При этом своей собранностью и прагматичностью она мне показалась даже не очень русской женщиной. А показалась ли счастливой? Не знаю. Создалось впечатление, что она сумела четко выстроить свою жизнь, а стоит ли за этим счастье — уже следующий философский вопрос.

— Как вы определяли для себя жанр картины?

— Сначала я думала о документальном комиксе, такие приветы Альмодовару с большим присутствием красного в кадре. Сразу же было понятно, что я не могла высказываться слишком серьезно, получилась бы тупая феминистическая публицистика, что было бы нелепо при такой деликатности, двусмысленности и, главное, нерешаемости темы. Ведь это то, что уже происходит, одна из примет времени при том, что ненормально для тех, чьи взгляды на то, какими должны быть отношения мужчин и женщин, традиционны. Но мы уже давно живем в изменившемся мире и соответственно ничего не можем с ним поделать, это, как цунами, с которым не сладить. Другое дело, что кино не место для сведения личных счетов, я всегда абсолютно люблю своих героев, иногда эта любовь может принимать разные обличья, но она все равно любовь.

— И вот теперь тот самый сакраментальный для обывателя вопрос: так что же за жизнь там, где блеск и мишура, мужчины, которых покупают, и женщины, у которых есть на это деньги, где можно, кажется, получить что угодно?

— Знаете, одна замечательная книга называется «Ярмарка тщеславия», одна из моих самых любимых. Вот, собственно, и ответ. Я ничего не отрицаю и принимаю все, как есть, но те, кто на такой ярмарке начинает воспринимать все по-настоящему и всерьез относиться к установленным ею правилам, теряют, как мне кажется, что-то важное. К подобной жизни необходимо относиться с известной иронией, не ставить ее во главу угла.

— Наверняка вы оказались разочарованы судьбой своего фильма?

— Конечно, разочарована. Можно снимать документальное кино для фестивалей с их специфической профессиональной аудиторией. Тут была возможность встретиться в телеэфире с миллионной аудиторией. Не получилось, и обидно, потому что это кино я очень люблю. А в эфире будет другая версия, не моя, на мой взгляд, чудовищно обезображенная, но тут уже диктат формата и четкое убеждение, что продюсер умный, а зритель нет.

— Насчет зрителя вы тоже горячитесь: один, посмотрев ваш фильм, наверняка выскажет все, что думает, про тех, кто «зажрался», а другой примется гоготать. Как вы относитесь к такой реакции?

— Абсолютно нормально. Все, что мы видим, мы всегда считываем и понимаем в собственном контексте. И гоготать — нормальная реакция, а уж «зажрались» — так просто замечательная. В стране, где получают триста долларов зарплату, просаживать на стриптизеров тысячи – аморально. А в самой истории про распухшую от долларов Москву есть вообще что-то от апокалипсиса.