"Молодежь Эстонии" | 19.05.08 | Обратно

Встреча с Европой состоится в Ханты-Мансийске

Дмитрий КОСЫРЕВ,
политический обозреватель «РИА Новости»

Фото Владимира РОДИОНОВА

Следующий саммит Россия — ЕС будет проходить в Ханты-Мансийске (север Сибири, столица Ханты-Мансийского автономного округа). Состоится он в июне. Москву на саммите будет представлять президент Дмитрий Медведев.

Здесь, конечно, возникает два вопроса. Что такое Ханты-Мансийск и что такое саммит Россия — ЕС?

Выбор для саммита именно этого города с двойным и не слишком звучным даже русскому уху названием можно, наверное, считать эманацией гения российских чиновников. «Встреча России с Европой» в этот раз произойдет в Азии, за Уральским хребтом, что лишний раз подчеркнет евразийский характер России. Это город, не знающий, куда еще девать деньги. И символ того, что российское процветание не ограничивается Москвой и Санкт-Петербургом. Деньги эти — нефтяные, потому что Ханты-Мансийск – административная столица ключевых нефтяных месторождений России. А значит, это великолепное напоминание о том, что без российских нефти и газа Европа не обойдется.

Саммит Россия – ЕС, несмотря на свое громкое название, это, в сущности, встреча двух высших чиновников (а вовсе не всех лидеров) Евросоюза с президентом России. Едут на такие саммиты обычно глава государства, председательствующего в ЕС, и верховный комиссар по внешней политике Евросоюза. Это мероприятие, проводимое дважды в год, один раз в России, другой раз — в каком-то из европейских городов. Злые умы могут заметить, что саммиты – бюрократический протез для постоянно хромающих российско-европейских отношений.

Впрочем, что такое эти «российско-европейские отношения», и все ли они, то есть целиком ли, хромают?

Товарооборот России только с членами ЕС превысил в прошлом году 270 миллиардов долларов (в сравнении с 58 миллиардами в 2000 году). То есть Россия вошла в первую тройку ключевых торговых партнеров Европы. А для самой России на ЕС приходится 55% внешней торговли.

Среди всего прочего это означает, что сотни тысяч бизнесменов ЕС и России ничего не имеют против того, чтобы регулярно общаться друг с другом и зарабатывать при этом деньги. Даже при том, что они могут не одобрять стиль поведения своего партнера в чем-то, бизнеса не касающегося. Это – экономическое пространство, и здесь отношения не так уж плохи, не считая постоянной конкурентной борьбы. Пространство это постоянно фигурирует в обсуждаемых на саммитах России и ЕС документах.

Есть также европейские и российские театры, музеи, ансамбли. Они, то есть люди и предметы искусства, пересекают границы регулярно, и «общее культурное пространство», насчет которого тоже постоянно совещаются чиновники из Брюсселя и Москвы, так или иначе, существует. Их, пространства, бесспорно, можно сделать более комфортными для обитателей. Главное, они уже есть. А еще есть туризм, обучение студентов, значительные общины русских эмигрантов, в том числе тех, что выехали жить в Европу уже в 90-е годы. И есть небольшая, но растущая община европейцев, живущих в Москве и не особо стремящихся домой: странно, но факт.

Все вместе это – миллионы людей, имеющих между собой какие-то жизненно важные для них связи. И об этих людях надо помнить, говоря о постоянно возникающих проблемах между Россией и европейцами. То есть проблемы есть. Но для них, похоже, существует отдельное пространство – политическое, и еще масс-медийное.

Получается такая картина: у России ни с кем нет таких тесных отношений, как со странами Евросоюза. И ни с кем нет настолько острых, эмоциональных проблем. Видимо, эти вещи взаимосвязаны и неизбежны. В том смысле, что обе стороны хотели бы, чтобы их ближайшие соседи и партнеры были бы немного другими. Почему хотят? Потому, что мы находимся слишком близко друг к другу.

Дмитрий Медведев унаследовал ситуацию, в которой мы видим все это переплетение дружеских связей, идейных споров, проблем. Он хорошо знает суть европейских претензий к России: европейцам не нравится избиратель, который предпочитает единогласие вместо конкурентной борьбы; не нравится нежелание Москвы расширить доступ европейцев к российской энергетике; неприятны противоположные с ЕС позиции по законности признания независимости для Косово и многое другое.

Суть российских претензий к Европе почти зеркальная. Только здесь на первые места выступает упорное желание если не «европейцев вообще», то многочисленных неправительственных организаций насаждать вдоль российских границ какие угодно режимы, лишь бы они носили антироссийский характер; ставить у российских границ радары систем американской ПРО и многое другое. Оба списка очень длинны и хорошо известны.

Здесь можно вскользь заметить: настроения тех европейцев, что критикуют Россию, были бы понятнее, если бы Россия стремилась присоединиться к Евросоюзу и должна была бы отчитываться на предмет своего соответствия критериям этого странного образования. Но вопрос так не стоит (что не все европейцы успели понять). Это в последние годы советского коммунизма Европа (или вообще Запад) были образцом и мечтой, по крайней мере, для части советского общества – наиболее образованной и активной части. Но обрисованное выше поведение европейцев в 90-е годы (включая Югославию и Косово) резко изменило ситуацию внутри России. Прозападная часть ее общества, и без того небольшая, в результате потерпела страшное поражение на нескольких подряд выборах, фактически лишившись своих партий. Это поражение подтверждается и опросами общественного мнения, причем здесь данные официальных и независимых социологических служб не расходятся.

Если внимательно всмотреться в список взаимных претензий, то россияне (политики и просто граждане) хотели бы быть самими собой на своей территории. И хотели бы, чтобы европейцы были другими не вообще, не внутри общеевропейского дома, а только в отношении России и ее ближайших соседей. Европейцы же недовольны по большей части тем, как русские ведут себя у себя дома.

В российской традиционной политической культуре нет этого стремления — изменить (ну, пусть — улучшить) другие народы. Здесь перед нами уникальный европейский феномен, за столетия истории проявлявшийся несколько раз — в форме то христианского миссионерства, то колониализма. Россия другая, в этом отношении она ближе к китайской или индийской (или африканской и латиноамериканской) цивилизациям, которые тоже никого за своими пределами менять не стремятся. Европейцы в своем стремлении сделать других такими, как они сами, чем-то напоминают мусульман. Но не всех, а лишь наиболее радикальных и агрессивных, создающих проблемы даже существующим в мусульманском мире режимам.

Непохожесть европейцев и россиян — проблема из тех, что решаются лишь столетиями общения. В том числе в таких необычных местах, как Ханты-Мансийск. И не следует надеяться, что Дмитрий Медведев, при всех его очевидных симпатиях к Европе, резко изменит процессы, в которых участвуют миллионы людей.