"Молодежь Эстонии" | 02.04.09 | Обратно

И подвиг наш нельзя у нас отнять...

Нелли КУЗНЕЦОВА

фото Алексея СМУЛЬСКОГО

Вчера мы проводили в последний путь замечательного человека, Героя Советского Союза Арнольда Константиновича Мери. И это наше всеобщее горе. Эта рана долго будет болеть. Слишком значимой для большинства из нас он был фигурой.

Мы прислушивались к его голосу, до самого последнего времени он сохранял ясный ум, способность к здравому и точному анализу, а главное, твердую позицию. Недаром он был так любим народом. И недаром в день похорон на кладбище Лийва было так много людей, самых разных людей, эстонцев и русских, так много цветов и венков. И недаром так горько пела скрипка в течение всей траурной церемонии, словно вобрала в себя слезы многих и многих людей.

Здесь были венки от антифашистов Финляндии, от польских антифашистов и т.д.

Венки возложили представители посольства России и других дипломатических ведомств. И вспомнилось, как в тот последний день рождения Мери, который он отмечал вместе с друзьями, близкими ему людьми, он встал, когда с приветственным словом поднялся посол РФ Николай Николаевич Успенский. «Что вы, Арнольд Константинович, — говорили ему, — сидите, пожалуйста». Но он сказал, сказал твердо и отчетливо, хотя мы знали, конечно, знали, что он уже болен: «Устами посла говорит сама Россия. И я не могу сидеть, слушая ее голос!» Россия действительно говорила с ним — письмами, телефонными обращениями, статьями в газетах, посвященных ему, Мери.

У поэта Юрия Левитанского есть замечательные строки: «Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу...» Арнольд Константинович увидел свою будущую жену во время войны в тифозном бараке, она, врач, помогала больным, и он выбрал ее на всю жизнь. Так же, как на всю жизнь выбрал свою дорогу, никогда не изменяя себе, ничего не боясь и не ломаясь. И жизнь эта оказалась подвигом.

И мы всегда будем помнить его такого, каким он был, такого, каким его знало и любило множество людей. Всегда подтянутый, элегантный, со Звездой Героя на лацкане пиджака, которую он носил даже в самые глухие и темные времена, когда другие стыдливо прятали свои награды. С мягкой своей, чуть старомодной галантностью, за которой всегда ощущалась и редкая стойкость, и убежденность, и мужество. И гордость, которая во все времена, и тогда, в 41-м, когда он один встал перед наступающими фашистами и бегущими в панике солдатами, чтобы остановить это бегство, это отступление, и потом, когда его приглашали в президиумы всех собраний, и когда приглашать перестали, та гордость, которая никогда не позволяла ему пасовать, опускать голову перед недругами.

Прощайте, дорогой наш человек!