|
"Молодежь Эстонии" | 17.02.09 | Обратно
В начале было слово
Лев ЛИВШИЦ
Держитесь слов.
Да, словам соответствуют
Понятья.
И.В.Гете
Недавно, копаясь в рядах своих книжных полок, натолкнулся на потрепанную книгу старого петербуржца Льва Васильевича Успенского «Слово о словах». Открыл наугад и прочел:
«Хуже всего дело с другим слоем «языкового мусора», так называемыми «варваризмами». Еще в середине XVIII века поэт и драматург Александр Сумароков в пьесе «Пустая ссора» изобразил щеголей того времени и их подруг, модных дам, изъясняющихся «птичьим языком».
«Деламида: Вы так флатируете мне, что уже невозможно...
Делюш: Вы не поверите, что я вас адорирую.
Деламида: Я этого, сударь, не маретирую.
Делюш: Я думаю, что вы достаточно ремаркированы быть могли, что я опре вас в конфузии.
Деламида: Я этого пансэ не имею, чтобы в ваших глазах эмабль имела...»
Прочитал и невольно подумал: как мало мы изменились за два с половиной столетия! По-прежнему уродуем и засоряем свой язык электоратами, консенсусами, ваучерами, капитал-шоу, брейн-рингами и прочим «словесным мусором», будто не было в истории русского языка Пушкина и Даля.
Первое слово
...По снежному насту сани идут легко. Ямщик, укутанный в тяжелый тулуп, понукает лошадь и через плечо поглядывает на седока. Тот жмется от холода. Новая, с иголочки, мичманская форма греет плохо. Мысли у мичмана Владимира Даля далеко... Ямщик тычет кнутовищем в небо и басит:
— Замолаживает...
— То есть как «замолаживает»? – спрашивает мичман.
— Пасмурнеет, — объясняет ямщик. – К теплу.
Мичман суетится, вытаскивает тетрадку, карандашик, греет за пазухой закоченевшие пальцы и записывает: «Замолаживать — иначе пасмурнеть — в Новгородской губернии значит заволакивать тучками, говоря о небе, клониться к ненастью».
Морозный мартовский день 1819 года оказался самым главным в жизни мичмана. На пути из Петербурга в Москву, где-то у Зимнегорского яма, затерянного в новгородских снегах, Владимир Даль застывшими пальцами начал первую страницу книги, ставшей делом всей его жизни, записал первое из 200 тысяч слов «Толкового словаря великорусского языка».
Самое невероятное, что собрал слова, объяснил их смысл и создал этот многотомный труд не кабинетный ученый-филолог, а человек своеобразной судьбы.
В «Общем морском списке» есть такая запись о мичмане В.Дале: «1822 г. Был в кампании на военной брандвахте у Очакова. 1823 и 1824. Находился при Николаевском порте. 1823. Был под судом за сочинение пасквильных писем». Его обвинили в авторстве появившихся в Николаеве глупейших стихов, высмеивавших любовницу командующего Черноморским флотом вице-адмирала Алексея Грейга (сына Самуила Грейга, похороненного в Домской церкви Таллинна). Крестник Екатерины II, блестящий морской офицер, одержавший немало побед в морских сражениях, удостоенный похвал Сенявина и Нельсона, не нашел в себе снисхождения к молодому тощему офицеру, вина которого не была толком доказана. И Грейг продиктовал: «Лишить чина и записать в матросы на шесть месяцев». К счастью, Морской департамент отменил разжалование, и Даля перевели на Балтику да еще присвоили следующий чин – лейтенант.
И снова дорога, пыльные степные тракты, возницы, хозяева постоялых дворов, старики-странники и слова, слова...
Щелкают вожжи. Басовито и весело ямщик кричит вслед:
— Добрый путь, да к нам больше не будь.
Даль спохватывается — надо точно записать. Дорога до Питера длинная, и слов набирается порядком. Владимир Даль, как свидетельствует формуляр, «1 января 1826 года уволен со службы тем же чином – лейтенантом».
Дерптский студент
«Я почувствовал необходимость в основательном учении... вышел в отставку, вступил в Дерптский (Тартуский) университет студентом».
Добротные дома прижимаются к холму, окутанному густой зеленью. Как дома к холму, так и весь городу – к университету. Всюду студенты: на площади перед Ратушей, в аллеях парка. На старом мостике латинская надпись «Otium reficit vires» – «Отдых возобновляет силы». Собирались на холме, пили, пели, прыгали через костер, с факелами в руках спускались в город, шли по улицам, тревожа ко всему привыкших горожан. Но те же бурши (студент-старшекурсник, член корпорации), по словам друга Даля, будущего великого хирурга Пирогова, «... потом как будто перерождались, начинали работать так же прилежно, как прежде бражничали, и оканчивали блестящим образом свою университетскую карьеру».
И Владимир Даль за три дерптских года из лейтенанта превратился в искусного хирурга. Здесь узнал человека, чье имя живет в благодарной памяти и жизнеописаниях его великих учеников, – врача-хирурга, доброго наставника, профессора Иоганна Мойера. Здесь Даль подружился с Жуковским и Языковым, Пироговым и Иноземцевым. Эти три года остались светлым и добрым воспоминанием всей его жизни.
Но почему только три года? Полный курс медицинского факультета значительно больше. Пока Владимир оперировал, зубрил латынь, проводил вечера у Мойеров, в тысячах верст южнее русская армия готовилась перейти Дунай. Весной 1828 года началась русско-турецкая война. И тут выяснилось, что планы Даля навсегда поселиться в Дерпте рушатся. Вышел приказ послать на войну студентов-медиков: в армии не хватало врачей. Даль недоучился положенных лет, но ему разрешили как одному из лучших студентов защитить диссертацию на степень доктора медицины, и в армию он поехал врачом.
И все-таки Далю повезло с Дерптом. Не оттого ли годы спустя Даль в вицмундире, в «тесной ливрее», будет вспоминать восторженно: «Нет! Ничто в мире не может заменить эти три года, протекшие в безмерном бескорыстном рвении усвоить себе науку», время «стремления и познания высоких и полезных истин, время восторга, золотой век нашей жизни».
Товарищи торжественно, по студенческому обычаю простились с Владимиром Далем: развели костер на главной площади, выпили пунша за здоровье отъезжавших потом, освещая путь факелами, вели их до заставы.
Военный лекарь
На Балканах шла война. Ординатор, военный лекарь Владимир Даль не ждал сложа руки в аптеке или у операционного стола. Ходил между ранеными, резал, перевязывал, извлекал пули, ходил в атаку. «Не на кафтане честь, а под кафтаном», — записал Даль в «Толковом словаре». И когда под Сливно бросился с передовым отрядом в бой, звала его, видно, та честь, что «под кафтаном».
В ту пору в горах Балканских солдат было из шестидесяти губерний. Солдат же русский за словом в карман не полезет. «Он языком и клочит, и валяет, и гладит, и копает, и шьет, и порет...» Сколько раз среди жаркой беседы записывал оборот речи и какое-нибудь незнакомое слово. Записок этих стало так много, что требовали особой для себя подводы.
За ратные подвиги наградили Даля Орденом святой Анны. Война закончилась, но началось Польское восстание, и корпус, в котором служил военный лекарь Даль, был отправлен на подавление метяжа.
Польская кампания вписала в биографию Даля неожиданную страницу. В корпусе не нашлось инженера, который взялся бы из подручных средств навести мост через широкую Вислу. Эту задачу решил лекарь Даль. Решил своеобычно: «Понтонов не было; он употребил бочки, плоты, лодки, паромы и навел мост, да так, что артиллерия и тяжести проходили оный...» — пишет в докладной командир корпуса генерал-лейтенант Ридегер. К этому следует добавить, что когда русские части уже закончили переправу, к мосту прорвался вдруг большой отряд повстанцев, конные уже доскакали до середины моста – и в сию минуту Даль, находясь на мосту с несколькими рабочими, перерубил в мгновение ока несколько якорных канатов... и мост быстрым течением унесло вместе с конниками, под выстрелами Даль доплыл до берега и остался невредим.
«За труды, понесенные в минувшую Польскую с мятежниками войну, всемилостивейше пожалован бриллиантовым перстнем с аметистом».
Далю к этому времени только тридцать лет. Впереди еще долгая жизнь, в которой он будет чиновником, достигнет высоких постов, получит множество наград, встретится с удивительными людьми. Вместе с Крузенштерном, Бэром, Чихачевым и Литке учредит Географическое общество. Станет известным писателем. Но самыми памятными и горькими останутся всего одни сутки в январе 1837 года у постели умирающего Пушкина.
Пушкин сжимает руку Даля:
— Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!
Руки Пушкина холодны и белы, как снег.
— Подними меня.
Даль берет его под мышки, приподнимает повыше.
Пушкин, будто проснувшись, широко раскрывает глаза, произносит ясно:
— Кончена жизнь.
От неожиданности Даль переспрашивает:
— Что кончено?
— Жизнь кончена...
Как реликвию до конца жизни хранил Даль перстень-талисман поэта и простреленный сюртук его с маленькой дырочкой.
Далю шестьдесят, семьдесят... Он ходит, пока позволяют ноги; пока уши слышат – не перестает слушать; ему все еще нужны слова. Сколько воды утекло с того вьюжного дня, когда, повинуясь внезапному порыву, нацарапал он себе в тетрадке знаменитое «замолаживать»; уже вышел «Толковый словарь великорусского языка», Академия наук России присвоила ему Ломоносовскую премию, Географическое общество увенчало словарь Константиновской золотой медалью; Дерптский университет также отметил его почетной наградой. Но пока жив, Даль продолжает дело.
Говорят, перед смертью он позвал дочь, попросил: «Запиши словечко...» Кажется, это предание. И все-таки нужно, чтобы последнее слово Даля было о словах.
|
