Я вспомнила Женьку-Эжена, когда француз по имени Франк возил нас по Парижу, классно изъясняясь на языке Пушкина и Толстого. Его единственную ошибку вполне мог сделать и русский: рассказывая о Монмартре и его обитателях, Франк образовывал занятное прилагательное - "монмартровский". Зато в рассказах Франка оживала история белоснежных куполов базилики Сакре-Кер, торжественно венчающих Монмартрский холм.
Сияя девственной чистотой, Сакре-Кер словно бросает вызов Парижу, тронутому паутиной времени. А Франк повествует о Монмартре - "холме мучеников": именно здесь были казнены парижский епископ Дени и два его сподвижника. По преданию, обезглавленный Дени прошел около шести километров, держа в руках свою отрубленную голову. На том самом месте, где он упал и был похоронен, впоследствии построили королевскую усыпальницу Сен-Дени.
А на "холме мучеников" в XI веке расположилось крупное аббатство, которое во времена Великой французской революции почти полностью было разрушено, и только в конце прошлого века здесь возвели базилику Сакре-Кер. Но все почему-то считают, что к Монмартру восходит история лишь артистического Парижа, что бродят здесь только тени Тулуз-Лотрека и Ван-Гога, Пикассо и Модильяни, и вращает воображение красную мельницу знаменитого Мулен-Руж...
"...Зря вы играете во французский двор, - выговаривал мне Женька Королев, который учился в параллельном классе, а потому "Тремя мушкетерами" не болел, хоть и был отъявленным франкофилом. - Отравитесь на всю жизнь духом сплетен и интриг! Надо играть в Конвент. В общем, будешь писать когда-нибудь мемуары - выведешь меня представителем революционного дворянства. И пусть свои последние часы я проведу в суровом замке Консьержери и разделю участь прекрасной и гордой королевы Марии-Антуанетты. А если совсем честно, не к лицу тебе притворяться этой дурочкой Луизой де Лавальер и проливать слезы по "королю-солнцу", который давным-давном выбросил тебя из своей монаршей головы. Хочешь, будешь Марией-Антуанеттой? Тебя будет обожать Париж! Потом возненавидят и заточат в камеру Консьержери. А утром ты обрежешь волосы, сядешь в повозку, и тебя отвезут на эшафот, с которого почти год назад скатилась голова твоего супруга Людовика XVI. Кто сегодня помнит эту плаксу Лавальер? А Марию-Антуанетту помнят все! - патетически восклицал Женька. - Хочешь войти в историю? Соглашайся!"
Я ни за что не соглашалась и упорствовала изо всех сил: не хочу в историю. А спустя много лет увидела на берегу Сены величественный замок Консьержери - и содрогнулась. "Хотите зайти?" - "Не хочу, спасибо". Никакого не возникло желания даже на минуту оказаться в этих мрачных стенах, хранящих память о кровавых временах.
Зато глядя на Отель-де-Вилль, где располагается парижский муниципалитет, ни за что не поверишь в то, что это увенчанное куполами в форме усеченных пирамид оригинальное здание со множеством статуй было свидетелем важнейших исторических событий, что именно здесь Девятого Термидора заперся со своими соратниками Робеспьер и пытался застрелиться, когда солдаты Конвента ворвались в комнату, но промахнулся. И был схвачен, доставлен в Консьержери, а утром следующего дня - казнен. Нарядное здание Отель-де-Вилль хранит черты исключительно радостного Ренессанса, а примыкающая к нему площадь с изящными фонарями и фонтанами не оставила потомкам даже намека на то, что именно она звалась Гревской площадью и в течение пяти столетий служила местом публичных казней. Между прочим, лейтенант королевских мушкетеров шевалье д'Артаньян, скопив небольшой капитал, купил себе дом именно на Гревской площади. Но не затем, чтобы жить в нем, а чтобы в дни казней сдавать окна обожающим зрелища парижанам. И однажды чуть было не простился со своей доходной недвижимостью: сюда привезли накануне казни двух именитых преступников, а их друзья вознамерились подпалить этот дом на Гревской площади, чтобы пленники, воспользовавшись суматохой пожара, смогли бежать. Но они плохо знали месье д'Артаньяна! Подумав, что пленников хотят сжечь заживо вместо того, чтобы по-человечески повесить, а заодно спасая свой дом, он решил облегчить несчастным участь. Пленники были повешены, дом - спасен. Но это уже - литература. А историческая Гревская площадь помнит не только казни, но и народные гуляния, которых во все времена было великое множество. Веселый город - Париж.
...Мы живем в центре, и из нашего окна под самой крышей открывается самый что ни на есть парижский вид. Окна в Париже - высотой с балконную дверь. Кажется, распахнешь створки - и выйдешь на балкон. Но хотя перед тобой решетка, выходить некуда: под ногами - обыкновенный карниз. А дышать воздухом, стоя на карнизе, как-то не принято. Даже если это благословенный воздух Парижа.
Буквально все дома в Париже снизу доверху усеяны балконными решетками, и город кажется узорчатым. Это впечатление усиливает изящное кружево каменных церквей и соборов. И глядя на взметнувшиеся ввысь ажурные шпили и башенки, забываешь о мастерстве архитекторов. Такое ощущение, будто под небом Парижа основательно поработали вышивальщицы.
Франк привозит нас в Собор Парижской Богоматери и выкладывает ворох хрестоматийных сведений про знаменитый шедевр мирового искусства, про идеальную гармонию стиля и формы, про ирреальный мир химер, погруженных в раздумья о судьбах человечества, про оконные витражи, ослепляющие магическим сиянием. Кажется, Франку нечего добавить к тому, что хорошо известно из книг. Впрочем, кажется, что и собору тоже нечего больше рассказать о себе, потому что все его красноречие находится в безраздельном владении Виктора Гюго: суровые монстры неусыпно бдят за полетом нашей фантазии. Но Франк огибает собор и подводит к тыльной его стороне. И от этого архитектурного великолепия захватывает дух! А ведь Женька Королев, изнемогая от заочной любви к Парижу, говорил, что у собора тысяча лиц! Интересно, все ли парижане знают, что есть еще и такой Нотр-Дам, вроде бы не имеющий ничего общего с открыткой, на которой изображены две прямоугольные башни с парными стрельчатыми окнами? А Франк улыбается и позирует нам для фотографии. На память, неизмеримо долгую.