- В моем лице вы имеете дело с представителем самого консервативного направления в театре, идущего от Мольера. Для театра есть сарай, в котором стоят стулья или обрубки деревьев или просто на полу сидят люди, или сидят в королевских креслах, с одной стороны, а с другой стороны, как могут, будят воображение этих людей артисты...
И вот, словно в продолжение этих слов Сергея Юрского, большие, грандиозно обещанные гастроли Московского театра имени Моссовета превращаются для таллиннской публики в "Школу жен" Мольера в постановке Б.Мильграма. Спектакль идет два вечера подряд, сопровождаемый истерическими криками "браво!", что в нашем городе происходит непременно, какой бы ревизор к нам ни приехал - хоть театр Моссовета, хоть театр Маяковского...
А что до простоты оформления, то об этом писать попросту не смею. Незатейливость сарая и бревен очень часто появляется на нашей гастрольной сцене совсем не потому, что сценограф впал, как в пастернаковскую ересь, в неслыханную простоту, а от экономии. Да-да, накрывают сцену, как стол в небогатом доме, чем бог послал. Скажем, весь спектакль крутится вокруг баснословного кресла, прикупленного неким лордом и сэром для украшения замка, а зритель любуется предметом для сидения из красного уголка - отданного на бедность москвичам сердобольными коллегами из принимающей стороны. А если и привезут что-то оригинальное, как было на спектакле театра Табакова по "Бобку" Достоевского, то немедленно провинциальные городничие от критики начинают визжать: "Не вертьте своим глазам! Вам не могло понравиться то, что вы увидели! Вам вообще ничего не должно нравиться, пока я не разрешу!" Ну, натурально, страшно ужасно, однако все-таки смотришь, хотя и с оглядкой. Словом, так и не знаю, одела ли художник А.Кожевникова именно так, как мы видели персонажей, или иначе: кто в кринолине из минувшего века, кто в пушкинском каррике, кто в панталонах из эпохи Мольера, но столь стареньких и заштопанных, словно и впрямь хранятся они в театре с той поры, а кто и просто в черной несвежей майке, как бы, может быть, издеваясь над эпохой, когда не мылись. (Они-то не мылись, но белье носили белоснежное.)
...Один человек, пожелавший остаться неизвестным, сказал мечтательно в антракте: "А домашнее задание команды КВН Луганского политехнического института было, как всегда, совершенно прекрасно!"
А другой человек, который о-очень хочет быть известным, заявил: "Для того, чтобы быть театральным критиком, нужно иметь кой-какой инструментарий!" Чего сама не видела, того не видела - судить о его инструментарии не могу. Пусть мои слова прокомментируют те, кто видел.
А лишенная природой инструментария, даже кое-какого, рискну предположить, что КВНновский уровень сегодня для театра - некая принципиальная установка, как американский ширпотреб для кино, как детективный ширпотреб для литературы.
"Школа жен" - спектакль-капустник, а, точнее, тот домашний спектакль, который могли бы устроить скучающие на даче дамы из рассказов Чехова. Милые куплеты, танцы, баловство, прелестно работают артисты - Е.Глядинский, В.Яременко, Ю.Черкасов, М.Кондратьева, Е.Крюкова, А.Межулис, заслуженный артист России Л.Евтифьев, заслуженный артист России А.Леньков и пианист М.Косталевский.
(Не могу в скобках не сказать все-таки, что одно обстоятельство в трактовке текста, при всей понятной мне капустной вольности, поражает: там, знаете ли, герой-любовник всячески подчеркивает свою "голубоватость", как сегодня положено для успеха. Да, для успеха, но не в любовных же приключениях с девицей?!)
* * *
А в последний вечер больших гастролей мы увидели совсем другой театр - театр Сергея Юрского. Новую программу Мастер назвал "Черный юмор в белую ночь".
В минувший свой приезд Сергей Юрьевич говорил:
- Эжен Ионеско - великий поэт нашего века. Он поэт одной темы - единственной, которая его волновала, темы смерти. Он писал свои пьесы о приготовлении к смерти, о страхе смерти, о бессмысленности жизни. Так трактовались его пьесы, такими они и были, когда он их создавал. Почему только об этом и только так? Я много об этом думал. Может быть, он так писал, чтобы оттолкнуть страх смерти, преследовавший его... Но сегодня, как мне кажется, Ионеско выглядит уже не таким черным. Наоборот. Он, как мне кажется, преодолевает мрачность сюжета...
Как преодолевается страх? Как преодолевается одиночество? Истина имеет отношение к разделенному одиночеству; гений смеется над всеми запретными темами именно потому, что он знает цену трагизму.
И в этот вечер проза Даниила Хармса в устах Юрского вновь оказалась сценичной, вызвала гомерический хохот, граничащий с истерикой. Безумная, изумительная нелепость жизни, ее чудаковатость и придурковатость, ее утомительная, дикая серьезность, переходящая в надутый пафос; обида на жизнь, вырастающая в гипертрофированные цветы себялюбия, - все нашлось и все высмеялось в текстах Хармса, все это открыл в нем Сергей Юрский - напугал, отряхнул нас от сора повседневной суеты, пригласил с собой и каждому пообещал: ты талантлив, ты просто забыл об этом...
Одно из самых больших потрясений вечера - чтение Пушкина и чтение Пушкина во французском переводе Цветаевой. (Попробовал ведь Владимир Набоков перевести Пушкина на английский, но дрогнул, не будем сейчас спорить, почему это произошло; но для Цветаевой не было иного способа общения, чем стихи, чем ритмы, чем рифмы, она и в полиции Парижа изъяснялась стихами; она о Пушкине сказала: "Царственную руку жму, а не лижу".) Соединение двух гениев наглядно отменило разницу меж языками. И с абсолютной, гениальной точностью показал это Юрский, выделив в поэзии то, что делает Человека Богом.
Щемило сердце, когда Сергей Юрьевич читал: "А Таллинн на рассвете, как первая любовь" или "Мы шли втроем по Виру, теперь иду один" - стихи Евгения Рейна, включенные теперь во все антологии, прославленные, а когда-то отпечатанные на машинке и носимые по таллиннским редакциям...
...На следующий день мы сидели с Сергеем Юрьевичем у моря, и он нам с Эллой Аграновской читал свои новые стихи. Они вскоре выйдут в свет в одном из издательств Риги. Сергей Юрский особенно читает свои стихи - не так, как читает стихи других поэтов, но по-особенному глухо, без интонаций.
Но тут я забегаю вперед и предвосхищаю события - все это вы увидите в одной из телепередач "Короткие встречи" на "Канале 2".
Первое, что неизменно бросается в глаза, когда видишь Сергея Юрского, - простодушие. Абсолютное простодушие великого артиста. Но это простодушие не беззащитно, оно моцартовской силы, оно потом на сцене устроит каждому такую "Мышеловку", что захочется быть безгрешным.
Он соединил на сцене Достоевского и Бабеля, Маяковского и Рейна, Пушкина и Бродского, он преображал пространство и ткал звук, он комкал время и выбрасывал его, как черновик, он тиранил, и при этом сидел за столом в жилете, в очках, под настольной лампой. Ему нельзя подражать, но им можно восхищаться.
Елена СКУЛЬСКАЯ