Русский драматический театр Эстонии и Эстонский Театр драмы одновременно поставили пьесы двух английских драматургов-современников. И перенесли зрителей в тридцатые годы нашего столетия, предложив им расположиться в первом случае в спальне, а во втором - в гостиной. В обоих случаях в домах, где нет забот, хоть мало-мальски волнующих сегодняшнего зрителя в его реальной жизни. Но люди ведь и приходят сегодня в театр, чтобы отвлечься от достоверности своих бед и несчастий.
Почему, собственно, именно английский стиль заворожил двух столь разных режиссеров - петербургского Александра Исакова и таллиннского Микка Микивера? Может быть, потому, что английский свет, как и знаменитый английский газон, самый труднодоступный, традиционно-чопорный, лелеемый столетиями и закрытый для нуворишей. То есть о нем можно говорить все, что угодно: в силу незнания зритель готов допустить любой изыск воображения; зрителю будет приятно попасть туда, куда он попасть не может (не может попасть и его оппонент ни за какие "новые" деньги)...
Впрочем, оба драматурга - и Ноэл Кауард, и Джон Пристли, как и положено истинным англичанам, были глубоко равнодушны к изысканным завоеваниям английской чопорности, сдержанности, ко всем этим сэрам с вопросительной интонацией при обращении и ко всем этим леди с их чашечками чая в тончайших пальчиках. На то они и художники, чтобы все вывернуть наизнанку.
Салонные комедии Кауарда, как и парадоксальные, в духе анекдотов и притч детективы Пристли появляются на сценах театров мира в моменты растерянности, в моменты, когда страна еще не знает, что именно ей суждено, но волнуется и ждет перемен или хотя бы - стабильности.
Александр Исаков лишил происходящее каких-либо, пусть самых минимальных примет времени. Художница Марианне Куурме показала события в двух ракурсах: в первом действии она подчеркнула легкость, симметричность, как бы плоскостную заданность всего, что суждено героям, зато во втором все продвинулось вглубь, создав тоннель, коридор, дальнюю перспективу с роялем, который от начальной гаммы пьесы увел нас в сложные гармонии игры.
Любовный четырехугольник в исполнении Вероники Ковтун, Эдуарда Томана, Юлии Яблонской и Сергея Черкасова выстроен по строгому комедийному принципу: пара лирическая смешивается с парой водевильной, а затем любовники разбираются вновь по вторичным жанровым признакам. И еще, добавляет Исаков, между водевильной и лирической парой нет на самом деле никакой разницы, а потому перемены и подмены можно продолжать до бесконечности.
Удовольствие, которое артисты получают от игры, сравнимо (позволю себе такое игривое предположение в духе постановки) с тем, какое они получали бы и в жизни, позволь она им развлекаться именно так и ни о чем больше не заботиться. Во всяком случае ясно, что играть под аплодисменты и крики восторга зала приятнее, чем в атмосфере скуки и равнодушия.
И Эдуард Томан и Сергей Черкасов впервые выступили в амплуа героев-любовников, придав своим персонажам яркие черты характерности и показав, что женщин завораживает блеск острот и темперамент легче, чем кукольные лица или голливудские бицепсы. Не побоялись шаржировать своих героинь и Вероника Ковтун и Юлия Яблонская. И они предпочли покорять оригинальностью, неожиданностью, вдохновенными переменами настроения, чем некими стандартами из мира подиумов.
От всего стремительного и веселого представления веяло сквознячком, по которому так соскучился верный Русскому театру зритель.
Микк Микивер, напротив, сделал свой спектакль медленным, почти заторможенным, состоящим из долгих, накладывающихся друг на друга пауз; он как бы подчеркивал, что ужас раскаяния и расплаты, подстерегающий нас, хотя и подбирается неторопливо, но настигнет неизбежно.
Сценограф Эрвин Ыунапуу создал в полумраке пристойную английскую гостиную с камином, с колпачком для тушения свечей, с тихим застольем: очень долго семья Берлинг сидит за столом, переговариваясь так, что зрители ничего не слышат - этот тихий разговор не для них, он только для избранных, для этих чопорных англичан, к которым не попадешь в дом.
Тем поразительней, что никто из членов семьи не пытается разоблачить самозванца инспектора (Эвальд Хермакюла), ввалившегося в гостиную в шляпе и плаще, не снимающего перчаток и резко говорящего с уважаемыми гражданами города.
На программке название написано девять раз! "Инспектор идет", "инспектор идет", "инспектор идет" (по-русски мы привыкли к названию "Визит инспектора"). То есть истерика живет где-то внутри всех героев, все ждут разоблачения, все понимают, что даром им не пройдет их благополучие, что как ни шепчи, а кто-то вдруг заговорит в полный голос, даже, может быть, закричит...
Тыну Карк и Мария Кленская играют свои роли, смакуя слова, словно дорогое вино. Они показывают настоящую классическую школу психологического театра, где все можно ощупать придирчивым зрительским взглядом и убедиться на ощупь, что все безусловно настоящее и натуральное. Артисты, играющие молодежь, несколько уступают этой паре, впрочем, дело даже не в "уступках", а в несколько иной манере игры - с подчеркнутыми акцентами, резкой жестикуляцией; уж если Кюлли Койк хочет показать, что у нее истерика, то она и изображает истерику со всеми криками, всхлипами и беганием по сцене.
Александр Исаков своим спектаклем поманил нас в несуществующее пространство легкой и приятной жизни. Микк Микивер своим несколько сумрачным, затененным спектаклем настойчиво утверждал, что скрыться от себя невозможно - ни в реальности, ни в вымысле, ни в мечте, ни в забаве. Везде найдут и разоблачат. То ли совесть, то ли самозванец.
Свет у Микивера играет особую роль - огонь в камине то успокаивает и утешает, то жжет: лампа то открывает пространство соседних комнат, то ставит между ними крепкие стены.
Оба спектакля, как и положено спектаклям про высший английский свет, чрезвычайно демократичны и доходчивы. Они призваны не потрясти основы, но доставить удовольствие. Не мучительное, не через катарсис, а просто удовольствие приятно проведенного вечера.
Не так уж мало по нынешним временам.
Елена СКУЛЬСКАЯ