Литература, как и история, меньше всего заботится о справедливости. Бывают достойные, благородные, выполненные ясными и прозрачными акварельными красками женщины, до которых нет ни малейшего дела художникам, а есть создания нервные, невнятные, нарисованные то в кроваво-страстных тонах, то в скрежещущих зеленых, до оскомины бирюзовых, но о них веками продолжают писать и писать, сочинять, придумывать, пробовать.
Мария Стюарт, королева Марго, принцесса Грейс, леди Ди... Или из другого ряда: Мерелин Монро, Элеонора Дузе, Матильда Кшесинская, Айседора Дункан...
Нет ничего прелестней, наивней и неожиданней, чем личные дневники, предназначенные для публикации, или специальные мемуары прославленных нимф сцены. Не так давно мы смогли прочесть "Воспоминания" Матильды Кшесинской, сводившей с ума не только выдающихся ценителей балета разного звания, но и всю царствующую семью Романовых накануне гибели самодержавия в России. Впрочем, Матильда Феликсовна, в юношестве отмеченная еще Александром III, дожила в Париже до семидесятых годов нашего века, незамутненно размышляя о своих триумфах и драгоценных царских подарках.
Затем мы смогли несколько лет назад прочитать книгу Айседоры Дункан "Моя жизнь", где прославленная танцовщица так описывает пробуждение и становление своего гения: "Я проводила долгие дни и ночи в студии, стараясь создать такой танец, который передавал бы движениями тела различные эмоции человека. В течение целых часов я простаивала совершенно безмолвно, скрестив руки на груди. Мою мать часто охватывала тревога при виде моей полной неподвижности в течение долгих промежутков времени, словно я была в трансе; но я старалась найти и, наконец, нашла первоначало всякого движения, чашу движущей силы, единство, из которого рождены все разновидности движения, создающие танец, - из этого открытия родилась теория, на которой я основала свою школу".
Более точного описания этой особенной школы мы, в общем-то, не имеем. Наши мемуаристы в большинстве своем настаивают на том, что Айседора была женщиной полной (Анатолий Мариенгоф в своем "Романе без вранья" рассказывает о спине, плотно обложенной жиром, о некотором чувстве стыда, которое охватывало его при метаниях босоногой Айседоры в тунике по сцене); есть сведения, что в восторге от Айседоры был Станиславский, но, впрочем, злые языки настаивают на том, что она страшно напугала великого артиста и режиссера своим темпераментом и как бы языческим отношением к любви, и он позорно ретировался, бормоча что-то о боязни иметь детей...
...Но Дункан всегда особенно интересовала советского читателя не столько даже своими танцами, попыткой открыть в голодной и холодной Советской России свою школу свободного движения, сколько внезапной, страстной и загадочной любовью с Сергеем Есениным, поэтом ("небольшой, но ухватистой силы", - как говорил он сам о себе), поэтом, которого обожали, перед которым преклонялись и вслед за которым огромное количество людей покончило с собой.
"И какую-то женщину сорока с лишним лет..." Сергей Есенин полюбил вне слов, что величайшая загадка, если учесть, что ничего, помимо слов, у Есенина не было. Айседора, чрезвычайно способная к языкам, как все музыкально одаренные люди, так и не выучила ни черта по-русски, помимо "Люблю", "Золотая голова", "Ангел", "Черт" и еще нескольких слов, которые вполне могли бы быть заменены междометиями, а Есенин и не пытался овладеть каким-нибудь языком, кроме того, на котором создавал стихи...
Только совершенно уж ленивые люди не оставили воспоминаний о скандальной любви и скандальном браке русского поэта и американской танцовщицы; она вывезла его в Европу и Америку, а он бил ее, издевался, изменял, обворовывал... Или, напротив, он любил ее, восхищался ею, писал ей стихи, а она сделала из него мужа-мальчика, мужа-слугу из жениных пажей...
Последнее, с чем познакомился русский читатель, - книга двух близких Айседоре Дункан людей - Ирмы Дункан и Аллана Росс Макдугалла "Русские дни Айседоры Дункан и ее последние годы во Франции". Книга была издана в Лондоне и Нью-Йорке еще в 1929 году, но впервые переведена на русский язык только теперь.
Надо сказать, что не иссякает и поток книг, посвященный Есенину. Сейчас, в частности, достаточно актуальна версия о том, что Есенин не повесился в белой горячке, но вскрыл предварительно вены, чтобы кровью написать "До свиданья, друг мой, до свиданья", но был убит агентами НКВД, на которое он не хотел работать.
Всякое литературное самоубийство всегда сопровождается массой версий, превращаясь постепенно в убийство, в обвинение, в требование возмездия. (Параллельно с самоубийством Есенина расследуется до сих пор и самоубийство Маяковского, и выводы часто делаются именно с нквдэшным уклоном.)
Яркость сюжету Дункан - Есенин придает, бесспорно, и тот факт, что и смерть Айседоры во многом походила на самоубийство. Ее знаменитый красный шарф - символ свободы, независимости, красной правды искусства - задушил ее, обмотавшись о колеса автомобиля, на котором она решила тем роковым утром прокатиться. Но... перед поездкой она каким-то особенным, долгим и подробным образом простилась со всеми близкими...
Воспоминания рисуют Айседору Дункан артисткой эксцентричной, взбалмошной, категоричной, восторженной, противоречивой. Она играла всегда - и в жизни, и на сцене, и всегда она играла совершенно искренне. Когда в голодной России пришлось разделить тяготы со многими бедствующими, Айседора не просила для себя ни малейших привилегий: она спала, когда надо было, в избе, иногда просто на голой земле, сидела на хлебе и воде, обходилась без зимней одежды (ей сначала посулили шубу, но потом передумали и предложили эту шубу купить за безумные деньги); она агитировала за коммунизм и советскую власть не хуже партийного активиста. Станиславскому она посоветовала либо покончить с собой, либо стать коммунистом...
Долгое время Айседоре Дункан казалось, что именно советская власть поможет ей создать школу свободного танца, где за государственный счет будут учиться смелому и передовому искусству сотни и тысячи юных танцовщиков.
В книге "Русские дни..." авторы так описывают отношения поэта и танцовщицы: "Он был капризным, упрямым маленьким ребенком, а она была матерью, любящей его до такой степени, что прощала все и смотрела сквозь пальцы на его вульгарные ругательства и мужицкое рукоприкладство. И сцены любви и счастья обычно следовали за сценами пьянства и побегов с Пречистенки".
Порой, хлопнув дверью, Есенин посылал ей телеграммы от имени соперниц, с которыми якобы был счастлив, а она отвечала с холодной злостью, что-де телеграмму от служанки получила...
...По способу письма, по отношению к событиям чем-то эта книга напоминает воспоминания Марины Влади о Владимире Высоцком. И там и тут много обиды, много частностей, много деталей, принижающих облик больших поэтов. Хотя, конечно, Марина Влади, русская, вполне могла оценить талант Высоцкого, в отличие от Айседоры Дункан, которая только любовалась Есениным.
Впрочем, разговор обывателя об избранницах поэтов - вечен, как поэзия и как сам обыватель.
Вот, например, вдова Иосифа Бродского тоже ни слова не знает по-русски...
Елена СКУЛЬСКАЯ