Любимчик

А ведь жизнь Александра Михайловича началась не в 1987 году. Он успел родиться и вырасти в семье выдающегося советского разведчика Михаила Любимова, впоследствии автора остроумной публицистики на шпионские темы. Маленький Саша иногда даже применялся в разведывательных целях, что ему самому доставляло массу удовольствия: об этом он вспоминает в позднейших интервью, уже тогда иронизируя над собственным тогдашним романтизмом. Тем его романтизм и кончился: факультет международной журналистики МГИМО отфильтровывает людей случайных и закаляет оставшихся.

Надобно заметить, что с улицы в МГИМО и теперь не поступают, а тогда, да тем паче на международную журналистику, туда попадали взбитые сливки тогдашнего общества. Установка у тех молодых людей была предельно прагматическая, в андроповском духе (Андропов, думается, был не столько фанатиком, сколько прагматиком): бороться с системой бессмысленно, усовершенствовать - безнадежно, надо с ней сосуществовать, по возможности используя ее сомнительные плюсы. Заметим, что именно эта прагматичная генерация дала большинство успешных деятелей современного телевидения - да и только ли телевидения? Не из той ли компании Борис Немцов? Но мы отвлеклись...

Путь Александра Михайловича с его скандинавскими языками лежал далее, по традиции в сферу контрпропаганды - в редакцию иновещания. Оттуда, кстати, вышло много людей весьма достойных: для своего времени редакция отличалась либерализмом, ибо с иностранным слушателем приходилось говорить не столь суконным языком, какой был принят в советской прессе. Но ведь не боги горшки обжигают: будущий руководитель "Взгляда", нынешний центр "ТВ Центра" Анатолий Лысенко получил госпремию не за свои шестидесятнические новаторства, а за участие в цикле "Наша биография", который условно можно было бы назвать "О людоедах - по-людоедски!"

Так что Лысенко знал, с кем начинать "Взгляд" - беспрецедентную публицистическую программу, вскоре оставившую далеко позади (хотя рейтингов как таковых еще не было) все остальные передачи тогдашнего ТВ. Сагалаев, Любимов, Захаров, Листьев, Мукусев, Боровик - созвездие, как еще не говорили тогда...

Особенно выделялся на этом фоне Любимов - с его ДОБРОЙ улыбкой (вот это подчеркнем сразу) и пулеметной речью. И улыбка, и скороговорка оставались при нем, о чем бы он ни говорил. Даже когда речь заходила о вещах страшных, болезненно острых - их тогда в программе хватало, чуть не каждый выпуск приоткрывал новые язвы самого человечного из обществ... И если Захаров был всегда мрачен и подчеркнуто зануден, а Боровик-мл. - энергичен и напорист, как одноименный гриб, то Любимов выделялся профессиональной невозмутимостью. Уже тогда за ним замечалась и другая склонность: любовь сталкивать лоб в лоб особо непримиримых собеседников.Тогда Любимов буквально расцветал. И чем злее грызлись гости, тем шире он улыбался. Вот тогда бы нам почувствовать, что профессионализм здесь вытесняет все: сострадание, больную совесть, любовь к пресловутой свободе... Да и на тот момент любить свободу было ПРОФЕССИОНАЛЬНО. И не более того.

Такой профессиональный цинизм заставляет вспомнить о комсомоле, который недаром считался одной из самых циничных организаций СССР. Когда Тальков спел: "Комсомольская бригада назвалась программой "Взгляд", даже его поклонники недоумевали. Напомню, однако, предысторию песенки. В 1998 году "взглядовцы" пригласили Талькова принять участие в концертах "ВЗГЛЯД" представляет" (тогда он кого только не представлял - весь рок, почитай, через них получил доступ на экран, да комсомол ведь роком тогда и руководил...) Тальков обрадовался, что нашлась передача, не побоявшаяся выпустить в эфир именно социальные его песни. Однако в списке номеров он обнаружил только одну свою вещь - "Примерный мальчик", которая не прошла во "Взгляде" в 1987 году, но в исполнении Леонтьева стала хитом. Тальков вышел на сцену, точно зная, чего он петь не будет. За столом сидели любимцы страны. Как они ни старались прервать Талькова, он спел все, что хотел при общем ликовании зала и при криках "взглядовцев" "Хватит!"

Конечно, в этой ситуации и Тальков не ангел, но Любимов тоже предстал не в лучшем виде. Интересно, что список выступающих был утвержден знаменитым "четвертым отделом", как, по воспоминаниям Талькова, сообщил ему администратор. Видимо, ненавязчивое кураторство все-таки имело место. Не вполне понятно в этой связи, от каких иллюзий избавился Любимов: он на десятилетии "Взгляда" больше всех сетовал на то, что иллюзий, мол, не осталось.

Потом, когда относительная гласность сменилась безотносительной свободой слова, "взглядовцы" явственно забуксовали. Скандальных разоблачений уже не было, привычка быть в центре внимания осталась, и скандалы стали возникать уже вокруг самой программы: сначала состоялся ее раскол, потом "Взгляд" и вовсе закрыли (в январе 1991 года программа заняла резкую антигорбачевскую позицию в связи с вильнюсскими событиями).

В последний раз Александр Михайлович предстал в своем прежнем имидже во время вещания из Белого дома в августе девяносто первого. Куркова, Ростропович, Любимов, Листьев, Карякин... Надо было обладать каким-то особенным талантом, чтобы в бурях последующего времени остаться на плаву, и есть что-то общее в тех, кто на нем остался. Есть своя закономерность в непотопляемости Ростроповича и в закате Курковой, в полном исчезновении Карякина с политического горизонта и в неизменно победной улыбке Александра Любимова. Эволюция его, впрочем, была предопределена: "взглядовцы" привыкли быть первыми. Были первыми в эпоху романтических разоблачений - остались ими же в эпоху первоначального накопления капитала.

Как читатель наверняка помнит, после 1991 года "Взгляд" - лишь составная и не самая успешная часть блока программ "Взгляд и другие", то есть "ВиД". Переименование "Взгляда" в "ВиД" тоже не так случайно: в самом слове "Взгляд" присутствует некая волевая составляющая, выбор, что ли, - а "вид" и есть "вид", то, что есть, объективная реальность. Впрочем, налицо и второе значение: делать вид. Они и делали.

Именно тогда в политических программах Любимова (вроде "Красного квадрата" и впоследствии "Один на один") зрелищность становится важнее содержания. Именно Любимов в сентябре девяносто третьего, когда страна уже жила предвкушением иных бурь, умудрился сделать скандал из запрета на свой "Красный квадрат" - там в достаточно невинной форме показывался митинг у стен российского парламента. Тогдашний начальник "Останкино" Брагин показать программу забоялся, он вообще человек робкий, и Любимов собрал пресс-конференцию в Доме журналиста. Скандал снова привлек к слабой программе общественное внимание. Тогда коллеги его поддержали очень бурно. Чтобы через неделю тем грубее вытолкнуть из своих рядов.

Здесь полагалось бы посочувствовать Любимову, на котором явно вымещали зависть, ненависть к его тогдашнему успеху. Но я все-таки лучше думаю о коллегах. Думаю, не зависть двигала теми, кто не мог простить Любимову его поведения в ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Это была неприязнь к столь быстрому перерождению. Или к себе, заблуждавшимся: никого мы так не судим, как собственный молодой идеализм. Видеть, как Любимов, рыцарь перестройки, в роковую ночь призывает граждан спокойно ложиться спать... и занимает при этом надсхваточную позицию... нет, как хотите, это было больно. Потому что профессиональнее и благоразумнее было поступить именно так, как поступил Любимов. А по-человечески - надо было дать рядовому гражданину хотя бы иллюзию своего участия в жизни страны. И еще один важный момент - может быть, ключевой: на лице Политковского, сидевшего в студии в неизменной кепке и шарфе рядом с Любимовым, была мучительная неловкость... А Любимов - улыбался. Широко. Точно так же, как во время знаменитой дуэли Немцова с поливалкой-Жириновским. Профессионал в тот момент целиком заместил в нем человека (однако, Любимов, похоже, забыл, что гражданственность тоже входит в набор профессиональных качеств журналиста).

После этого уже не удивляла небрежность, с которой Любимов признавался, что входит в число богатейших теледеятелей страны. Не смущало и полное отсутствие содержания в "Один на один": программа окончательно превратилась в шоу, когда свидетелями беседы стали специально приглашенные зрители. Все происходящее напоминало бои без правил в присутствии нехотя улюлюкающего зала. Не последнюю роль в деградации собственной программы сыграл и ведущий - как всегда улыбчивый, но гораздо более упитанный. Упитанность, впрочем, не порок: в случае Любимова она внятно обозначала постепенное обретение благообразия. Но все это уже в прошлом, а в настоящем - человек, на вопрос журналистки "ТВ парка" о любимом блюде отвечающий:

- Тапаньяки. Это японское кушанье. Для него нужно специальное мясо - мраморное. Это когда бычков долго поят пивом, потом подвешивают их и аккуратненько бьют деревянными палками так, чтобы на мясе образовывалась красно-белая сетка. В общем, не просто все это...

Да уж, непросто. Глядя на сегодняшнего Любимова, не признаешь в нем не то, что мальчика образца восемьдесят седьмого (это как раз нормально, любой бычок, напившись пива, становится мраморным), а и мужа образца девяносто третьего. Ни один сюжет сегодняшнего "Взгляда" не становится сенсацией: и не потому, что общество пресытилось информацией или духовно оглохло, а потому, что Любимов в последнее время любит обывателя и не любит приключений. Именно установка на обывателя как главного зрителя, на снисходительную доброту как главную добродетель развела Любимова с Политковским, который сумел остаться журналистом.

Но по-настоящему Александр Михайлович удивил меня, выступая в "Акулах пера". Там он упрекнул мое поколение в том, что не та нынче молодежь. Вот они в свое время... Не то, что нынешнее племя, погрязшее в конформизме и буржуазности и откровенно плюющее на общественную жизнь. Здесь я испытала нечто подобное тому, что испытывал Воланд: "Этот мальчик едва не свел меня с ума, уверяя, что меня нету". Особенно трогательно слушать эти упреки от человека, прошедшего на наших глазах путь от разоблачителя до шоумена, от журналиста до магната. И коли такой путь пройден, то не надо требовать от других того, что давно уже смешно тебе самому. Единственным адекватным ответом на сегодняшнюю ситуацию может быть не конформизм и не нонконформизм, а тихое и сдержанное неучастие во всем происходящем, брезгливое отстранение от него - чем и занимаются лучшие люди моего поколения, родившиеся 22-24 года тому назад. И у них есть право на такую позицию: право, которого не было у рыцаря перестройки Любимова в 1993 году. Ему эта власть дала все свои пышки, нам от нее достались единственно шишки, хотя и не в том количестве, чтобы ими можно было гордиться. А недавно Любимов признался, что его мечта - жить на даче и выращивать розы. Это трогательно.

Нонна КИЦМАРИШВИЛИ.

("Собеседник").