Андрей Кончаловский притворяется обывателем. Иногда удачно

...Иногда Андрей Кончаловский себя страшно выдает и проговаривается. Никогда не читала более точного определения Бунюэля: "Что такое Бунюэль? Это Испания, испанское соединение страсти, образной безжалостности и раскаленного духовного пейзажа. До него я не представлял себе, что можно вот так, как липку, ободрать человеческий характер, заглянуть в то, что Достоевский называл "обнаженная бездна души". Наверное, это первый из художников, который не боялся быть таким жестоким в кино... Почему подобная жестокость имела право на существование?.. Потому что за ней всегда ощущалось содрогание художника от необходимости такое показывать. Когда смотришь фильмы Квентина Тарантино, видишь, что режиссер от жестокости не содрогается, он облизывается. Бунюэль, как и Бергман, обнажая бездны, страдает сам". И вот, вообразите себе, этот глубокий, точный текст, свидетельствующий и об образном мышлении в прозе, и о зрительском альтруизме, так редко отличающем художников, и о профессиональной чуткости и краткости (что почти одно и то же), текст уровня режиссера Кончаловского совершенно легко соседствует с пошлостями, лишенными даже намека на куртуазность.

Совершенно в духе сплетен и обывательских пересудов Андрей Кончаловский туповато рассказывает о том, как именно он утратил невинность (отец-де стал укорять его за рукоблудие и направил к даме, интересовавшейся юнцами); без вдохновения же повествует он о том, как любил в детстве плеваться, бить окна и воровать у родителей деньги. Словом, всеми силами пытается доказать автор читателям, что он такой же жалкий, примитивный, наглый и сладострастный, как и они. Порой, надо отдать автору должное, у него неплохо получается. Когда рассуждает он о зависти. Кончаловский думает, что сознающийся в зависти вызывает симпатию. Да. Но только в том случае, если это зависть не настоящая, если это самооговор, если читатель чувствует по некоторым намекам, что тут дело вовсе не в зависти, а в простодушии таланта, который и хотел бы быть как все, да не умеет, вот и завидует тем, кто умеет - как все. Ну, у Кончаловского этой игры нет, или она не получилась. Завидует и завидует. Более удачно, чем у него, облегающим чресла плавкам на пляже, более удачно прошедшей картине, более удачно сложившейся жизни... Да мало ли чему можно завидовать в свое удовольствие, накапливая обиду на жизнь и при этом белозубо восклицая: "I'm fine!"

Рассказы об Андрее Тарковском расположены точно посередине - между завистью и истиной, между дружбой и обидой, между восхищением и враждой. Но и тут есть точнейшие и глубокие наблюдения: "Андрей никогда не мог точно объяснить, чего он хочет. Всегда говорил о вещах, не имеющих отношения к характеристикам, к драматургии.

- Вот, - говорил он, - хочу это ощущение, когда клейкие листочки распускаются.

Попробуй из этого сделай сценарий!.. Знаете, что такое счастье? Это когда мы, окончив сценарий под названием "Андрей Рублев", сидим в комнате и лупим друг друга изо всех сил по голове увесистой пачкой листов...."

Вы могли раньше ничего не читать об Андрее Тарковском, но на вас здесь моментально пахнет правдой отношений и правдой искренности в творчестве. И, о Боже, насколько тошно читать после подобных заметок униженные описания встреч со звездами Голливуда - вечно хамски настроенными, дикими, вечно связанными с огромными банками то черной, то красной икры, и вот об этих банках автор непременно заметит, что они стоят дорого, что их с трудом провозили через границу, что в Америке только очень состоятельные люди могут позволить себе такое икровое изобилие. Столько лет прожил в Европе и Америке Кончаловский, а извечную советскую страсть к колбасе не изжил в себе. И к колбасе как таковой, и к теоретическим о ней рассуждениям, словом, после "Зависти" Олеши наступило время Аркадия Белинкова, а потом опять наступит время "Зависти".

Андрей Кончаловский очень много рассуждает в книге о благополучии. На мой взгляд, благополучие и неблагополучие совершенно интимные, субъективные вещи. И не нам сравнивать "благополучие" Салтыкова-Щедрина с "неблагополучием" Мандельштама. Но советское сознание очень точно всегда фиксирует именно внешние приметы благополучия, осуждая за него человека и как бы требуя его за это к ответу. И вот автор книги все время оправдывается за то, что не сидел, не страдал, ел досыта.

"Большим художником можно стать, только выстрадав на это право, - отрезав себе ухо, сев в тюрьму, сойдя с ума. Не отстрадав положенное, не много шансов стать признанным". Это грустное, но и смешное замечание. Ибо никто умышленно не ищет страданий, ибо горе само по себе не является творческим стимулом. Горе рождает слезы и безумие. Об этом знает человечество. Это знает история. И об этом прекрасно осведомлен Андрей Кончаловский.

Автор справедливо пишет, что не обо всем он может сказать правду. Но постарается не лгать. И все-таки в книге так много фигур умолчания, что трудно прочитать позицию режиссера по самым принципиальным для творчества вопросам, а не только о его чувствах к женщинам (автор несколько раз говорит, что просит прощения за отсутствие некоторых подробностей, о которых, как он полагает, будут сожалеть как читатели, так и сами возлюбленные, не названные в книге). Полностью отсутствует внятность по отношению к отцу и брату как к фигурам творческим. Отец его раздражает. Брат, видимо, соперничает.

"Образ очень приближает человека, из которого он творится, к окружающим. Все идолы всегда настолько знакомы, что к ним тянет обращаться по имени, хотя, быть может, в самой жизни никогда их и не встречал. Они уже родные тебе, ты их столько раз видел! Феномен масс-медиа в нашем веке заключается в том, что они рождают иллюзию близости между тобой и созданным ими кумиром. Отсюда общение с носителем образа приобретает характер панибратства". О чем это автор? Да о себе самом в первую очередь. Ему не просто хочется быть кумиром, ему не просто нравится быть кумиром, он тщательно и старательно оговаривает свое безусловное право быть звездой, идолом, кумиром, властителем дум. И тогда, если вы признаете за ним это право, он вам с удовольствием расскажет не только о том, что его волнует, но и о том, что, по его мнению, волнует вас - был ли он состоятельным полноценным любовником в такую-то ночь и могла ли такая-то дама от него в упомянутую ночь забеременеть, на чем эта дама настаивала...

Америка, американское кино, американский стиль творческой жизни многому научили Кончаловского, как бы он теперь ни отворачивался от своих учителей из-под статуи Свободы и как бы ни припадал к родным православным истокам. Он научился технологии, которая важнее искусства в деле достижения успеха. Он льстит обывателям, он говорит пошлости, он приоткрывает завесу над "тайнами", он блестяще рассуждает об искусстве и своих друзьях в искусстве, он снимает по большей части плохие фильмы, он входит в состав звездной семьи, окруженной (не без активной помощи своей семьи) сплетнями, он думает, страдает и мечтает о главной своей картине, которую только предстоит снять.

Книга-коллаж.

Елена СКУЛЬСКАЯ