Что значит полюбить?

- Сегодня вас знают как певца, обладающего уникальным голосом. В свое время вы были известны как талантливый танцовщик, а благодаря спектаклю Романа Виктюка "М.Баттерфляй" и как драматический актер. И все же в своей творческой карьере выбрали пение, отказавшись от танца и драмы. Почему?

- Просто я не мыслю себя без пения, которое затмевает все другие пристрастия. А заниматься параллельно вокалом, хореографией и драматическим театром крайне тяжело, потому что пение - это особый вид искусства, требующий максимальной концентрации нервов и, конечно, физического здоровья. Ведь нужно все время поддерживать голос, чистоту тембра, его красоту, наконец. На это уходит... (смеется) да просто очень много времени. И поэтому параллельно заниматься чем-то другим очень трудно, практически невозможно. Вообще мне кажется, что серьезно заниматься надо только чем-то одним. В принципе, можно в одном спектакле совместить хореографию, вокал и драматическую игру. Но только в одном спектакле! А если постоянно, это очень мешает пению. Если ты хочешь по-настоящему петь.

- Когда человек свою жизнь посвящает танцу, вначале это, наверное, почти всегда исходит от его родителей, потому что хореографией начинают заниматься в довольно юном возрасте. А как возникает пристрастие к пению? Как вы открыли для себя свой уникальный дар?

- А я его не открывал. Он был при мне все время. Просто лет в двенадцать вдруг очень резко увлекся вокальным искусством, оперным театром, классическим пением. И это настолько меня захватило, что уже было похоже на сумасшествие, доходящее чуть ли не до шизофрении.

- Но каким образом ребенок вдруг влюбляется в оперу? В таком возрасте его обычно интересуют совсем другие вещи, даже в искусстве.

- А что значит полюбить? Любовь всегда возникает неожиданно и спонтанно. Ее нельзя специально откуда-то вытащить. Это идет изнутри и непонятно откуда, понимаете? Рос я в западном Казахстане, довольно далеко от каких бы то ни было музыкальных центров. У меня не было какой-то особенной почвы, на которую мог бы опереться в этом смысле. Мои родители - врачи, в семье никто никогда не занимался классической музыкой и даже серьезно ею не увлекался.

- Значит, это и есть то, что называется божественным даром, да?

- Не знаю. Даже понятия не имею (смеется). Вполне серьезно говорю.

- Мне почему-то кажется, что у вас должны были трудно складываться отношения с педагогами по вокалу. При таком голосе они не могут быть простыми.

- Вы знаете, в моем случае педагогика действительно играет весьма посредственную роль. Но мне очень повезло: я встретился с выдающейся русской певицей Ниной Дорлеак и был принят ею. До сих пор у нас тесные дружеские отношения. Вы, конечно, понимаете, что означает для музыканта, для певца общение с такими крупными мастерами. Это огромная удача! Сама атмосфера общения здесь многое значит: вроде ты специально ничего не делаешь, а оно само в тебе естественным образом протекает, вливается, вселяется.

- В вашем репертуаре Вивальди и Бах, Чайковский и Гендель...

- Как говорится, от Баха до Оффенбаха.

- Но есть ли у вас какие-то особенные пристрастия? Для вас что важнее, богатство музыки или то, что интересно публике?

- Конечно, богатство музыки! Мне очень многое хочется спеть, но больше других люблю Баха и Генделя. У меня такое ощущение, что с Генделем мы просто старые друзья. Но вообще я люблю всех композиторов, которых в данный момент исполняю. А исполняю очень многих.

- Какое чувство вы испытываете, слушая безголосого певца: брезгливое ощущение или осознание собственной исключительности?

- Ну, так уж, чтобы совсем безголосых, таких певцов я не слышал. Другое дело, что встречаются певцы, которые технически поют очень хорошо, но сердце, что ли, не включается, не приводит их пение в трепет. Но часто бывает и так, что душа от чьего-то исполнения начинает колыхаться, и ты забываешь, что перед тобой певец с не самыми богатыми вокальными данными. По-разному случается.

- Как вы думаете, на ваш век репертуара, который мог бы вас заинтересовать, хватит?

- На мой век хватило бы только Баха и Генделя. Можно было бы даже не брать ни Россини, ни Рахманинова, ни Чайковского.

- А зачем берете?

- Я хочу! Хотя можно было сделать карьеру только на Бахе и Генделе - это уже, как говорится, выше крыши. (Смеется.)

- Вы много концертируете и совсем не заняты в спектаклях. Вам это не нужно?

- Просто говорить о постановке каких-то опер для меня сейчас практически невозможно. Разве что подвернется какой-то случай, какая-то особенная удача, и вдруг найдутся деньги, и тогда можно будет что-то сделать. Но в основном сегодня я выступаю с сольными концертами и занимаюсь концертным исполнением опер. И все же в глубине души надеюсь, что все впереди, и удастся осуществить какую-то постановку.

- Мне показалось, что вы не хотите говорить о своей работе в спектакле Романа Виктюка "М.Баттерфляй". По-моему, это была очень интересная работа.

- Да, конечно. Очень хорошо: была - и до свидания.

- Вы не хотели бы повторить подобный опыт?

- Нет.

- А если с другим режиссером?

- Конечно. Если все будет нормально, на базе Большого театра хотят поставить оперу-балет Жана-Филиппа Рамо "Пигмалион", где я как раз могу исполнить главную партию с привлечением каких-то хореографических номеров.

- Вы могли бы сейчас танцевать, или это уже забыто?

- Вообще-то у меня пластика природная, но, конечно, работать надо. Если этим заниматься серьезно. Если ты действительно хочешь, чтобы что-то получилось, нужно работать: каждый день к станку - раз, два, три, четыре, и-раз, и-два, и-три...

- Судя по интонации, вам сейчас это не очень интересно?

- (Пауза.) Очень много забирает пение. Много времени нужно уделять голосу. И даже если нет концерта, каждый день два-три часа занимаюсь вокалом. Голос надо поддерживать: приходить к восьми часам в класс - и работать. Это же мышцы: они должны быть эластичными.

- Как в балете?

- Конечно. Очень правильное сравнение. Очень тонкое.

Элла АГРАНОВСКАЯ

Фото Николая ШАРУБИНА.

Эрик Курмангалиев с концертмейстером Ириной Кирилловой.