Рыцарь плаща и постели

Горький умирал долго и мучительно. Последние дни его жизни окутаны легендами, тайнами, множеством версий. Уж вряд ли теперь удастся когда-нибудь однозначно ответить на множество вопросов, оставшихся после него. И главный - сам ли он умер? Живуча легенда, по которой Сталин боялся Горького и распорядился послать "рыцарей плаща и кинжала", чтобы те поторопили писателя. Может быть... Да только зачем его торопить, если он прогорал на глазах?

Но вот же, выплывают любимые шоколадные конфеты писателя, присланные заботливым вождем. Коробка с ними якобы стояла на тумбочке возле постели умирающего Горького, и тот вроде бы даже угостил ими двоих или троих санитаров. И те где-то через час в муках скончались со всеми симптомами отравления ядом.

И еще выплывает одна фигура - женщина, пришедшая навестить Алексея Максимовича вместе с народным комиссаром НКВД Генрихом Ягодой, первейшим подручным Сталина. Ягода, говорили, заглянул ненадолго и вышел, а женщина осталась. И не выходила минут сорок или около того, а вышла - и скорым шагом удалилась вместе с Ягодой и его людьми. А еще через двадцать минут дежурный врач объявил, что Алексей Максимович скончался.

Эту женщину в ближайшем окружении Горького знали все. Ее звали Мария Игнатьевна Будберг, в девичестве Закревская. А потом у нее было столько разных фамилий... Горький любил ее. И, судя по всему, до последнего вздоха.

Откуда возникла она и как сумела - именно сумела - оказаться на видном, хлебном месте подле самого знаменитого и самого влиятельного советского писателя?

Как ни странно, первые скупые сведения об этой любвеобильной даме выплывают с самых далеких полок архива Российской службы внешней разведки: долгое время считалось, будто Будберг работала одновременно на три разведки - английскую, немецкую и советскую, потому к ней и приглядывались сразу с трех сторон, потому шепоток за нею тащился: "Сведущая и очень опасная женщина"... Она и в самом деле была и той, и другой.

Вообще-то говоря, она могла бы быть еще и графиней, ведь была замужем за графом Бенкендорфом, придворным Николая II. В этот свой период жизни она частенько выезжала за границу, одно время работала даже в русском посольстве в Берлине, выполняла какую-то секретарскую работу. Английским и немецким языками владела свободно. Но еще в Петербурге она подружилась с дочерью английского посла в России Бьюкенена и с английским же дипломатом-разведчиком Локкартом. Поэтому, судя по всему, Мария Игнатьевна не особенно огорчилась, когда узнала, что ее мужа убили в 1918 году не то белые, не то красные: она уже по-свойски себя чувствовала в постели сэра Роберта Брюса Локкарта. Поговаривали, будто тот относился к ней вполне серьезно и предлагал даже руку, сердце и счет в банке. Как бы то ни было, но именно из постели англичанина ее и вытащили чекисты по подозрению в шпионаже в пользу Англии и упрятали на Лубянку. Джентльмен Локкарт помчался ее выручать, но и сам угодил под арест и лишь через несколько недель был освобожден и выслан из России за организацию "заговора послов" против Советского правительства.

Мура, как звали друзья Марию Игнатьевну, с Горьким еще не знакома. Но с Яковом Петерсом - правой рукой железного Феликса - она уже очень близка. Красавицей Мура не была, но, видимо, обладала каким-то шармом, раз брала кого хотела, и мужчины ей не умели отказывать. Вот выдержка из оперативной сводки:

"Осенью 1920 года М.И.Бенкендорф получила разрешение на выезд в Эстонию, где вышла замуж за барона Николая Будберга. Находясь за границей, снова сошлась с Локкартом, была близка с итальянцем Руффино, а в 1935 году с писателем Гербертом Уэллсом".

С Уэллсом связь была долгой - целых 14 лет. А что же барон, большой любитель развлечений? Вскоре после свадьбы он отправляется за океан, в путешествие по Южной Америке. И с тех пор никто не слышал о нем ничего.

Сомневаться в том не приходится: Петерс завербовал Муру и заставил ее работать на ЧК. И лично на себя тоже, конечно. Впрочем, тут ее заставлять навряд ли пришлось. И уговаривать тоже: не тот человек. Мария Игнатьевна всегда с понятием и уважением относилась к мужским потребностям.

Но вот выплывает на свет один любопытнейший документ - письмо Горького Григорию Зиновьеву с такой краткой припиской: "Позвольте еще раз напомнить Вам о Марии Бенкендорф - нельзя ли выпустить ее на поруки мне? К празднику Пасхи? А.П." И хоть на письме стояло только число, въедливые исследователи вычисляют: именно в 1920 году Пасха приходилась на 11 апреля. Значит, в это время Горький и Будберг были уже знакомы. Зиновьев пошел навстречу Горькому, и тот получил Муру в подарок к празднику.

Выясняются и такие подробности. Корней Иванович Чуковский, добрейший человек, откуда-то знавший Муру, рекомендовал ее секретарем издательства "Всемирной литературы", которое затеял Горький. Ну а уж она своего не упустила.

Впрочем, работала она добросовестно. Вела переписку, готовила выборки из прессы, много печатала на машинке и посильно помогала нестарому еще писателю в отдохновении после совместных трудов. Они едут вместе в Сорренто, живут там долгое время. Горький, хотя и тяжко болен, плодотворно работает - она его вдохновляет, он рядом с ней молодеет, пишет рассказы о любви.

А что же дальше? Дальше - возвращение в Москву, неотвратимое развитие болезни, все учащающееся кровохарканье, астма - все это делает его жизнь мучительной. Но и в это время он любит ее! И в конце концов Горький ни с кем в жизни своей не жил так долго, как с ней. Но она давно уже охладела к нему. И того не скрывает.

Она уехала. Живет с Уэллсом - и тот в ней что-то находит неведомое, - но отвечает на все письма Горького. А тот шлет одно за другим... И в этих письмах - и страсть, и надрыв, откуда только берется... Знал, понимал: он потерял последнюю женщину в своей жизни. Потому в тех письмах боль сильнее всего.

В день смерти она появилась. Вызвал Ягода по приказанию Сталина? Разве скажешь теперь... Но она слишком долго для такого его состояния оставалась с ним наедине. Одно ясно: Будберг стала последним человеком, который видел Горького живым.

Будберг приезжала в Москву на 100-летие со дня рождения писателя. Она превратилась в грузную женщину с отекшими ногами и лицом, выдававшим явное пристрастие к крепким напиткам. Сама ходить она уже не могла, ее поддерживали с обеих сторон.

Этой женщине Горький посвятил самое крупное и самое значительное произведение из всего, что он написал: "Жизнь Клима Самгина".