Консервированные эмоции
Наша первая встреча с (поэтессой?) Марией Шадриной
запомнилась нам обоим бурной перепалкой. Нет до драки дело,
конечно, не дошло, но наговорили мы друг другу изрядно... Может,
и хорошо, что вышло именно так, а не иначе. Ведь быстрая дружба
кончается долгой враждой.Мы охотно читаем разные разности из жизни великих и знаменитых и не замечаем тех, кто живет рядом с нами. Потом мы их оценим. Потом, когда, откровенно говоря, бывает уже поздно. Прошу прощения за столь многословный элегический запев, ведь вам наверняка хочется узнать, кто такая (поэтесса?) Мария Шадрина, да и мне, честно говоря, тоже. - Мне не нравится само слово "поэтесса". Поэтесса - баронесса - принцесса... От него отдает чем-то богемным, а я, надо признаться, очень плохо отношусь к богемным людям. Нет, "плохо" - не то слово. Я их недолюбливаю. Эти потуги на элитарность - вычурные позы, разговоры намеком, стремление всячески подчеркнуть (иногда за счет унижения другого человека) свою значимость. Я пишу не стихи (тут Мария явно лукавит. - С.К.). То, что ты называешь стихами, на самом деле - мой дневник. У меня, допустим, что-то случилось - приятное-неприятное - не важно! Мне необходимо выразить свои эмоции, вытеснить, избавиться от них. Ты спросишь, зачем все это надо? - Нет, не спрошу. - А я все равно скажу: потом через какое-то время я возвращаюсь к событиям прошлого, вспоминаю, переживаю все заново - и, знаешь, чувствую, как со стихами уходит время. Казалось бы, вот оно вчера еще было живое и яркое, а сегодня все по-другому, от вчера остался пепел воспоминаний. - Получается, ты рассматриваешь свое творчество как консервирование эмоций? - Отчасти ты прав. Правда, в отличие от консервов, стихи всегда свежи. И то, что я написала, - уже навсегда. Я даже ничего в них не исправляю: ведь ничего нельзя изменить в прошлом. Да и зачем менять какие-то слова, если ничего уже нельзя исправить в жизненной ситуации. Стихи ведь бывают о и от неразделенной любви. - Ты мне когда-то сказала, что все лучшие вещи написала легко. Эдак - раз! - и пролились строчки на бумагу. Любовь - мучительное чувство, безответная любовь - еще более мучительное: трагедия, мир рушится, а пишется об этом, ты говоришь, легко? Как же так? - (Долгая пауза). При неразделенной любви мир не рушится, не падает - это я падаю и мне плохо. Любовь меня ломает, съедает, я тону в омуте своих эмоций, они меня переполняют, мне надо выплеснуть их. Как? Отдав их бумаге. И чем мне хуже, тем лучше получались стихи. - Своего рода сублимация... Сейчас, когда, тьфу-тьфу - не сглазить, любовь твоя разделенная... - Ага. Разделенная. Границей: я здесь, а он - в России... Понятно, к чему ты клонишь. Действительно, стихи теперь случаются нечасто. Три года, которые я всегда буду помнить как самое кошмарное время в моей жизни, породили массу стихов. Все они относятся к состоянию души, близкому к депрессивному. Есть у меня и другая категория стихов - взгляд на мир не то чтобы сквозь розовые очки, а умиротворенно-благодушный, - я их тоже люблю. И есть третья категория: лирика с налетом такой грустинки. Такое нравится моим знакомым, а сама я довольно скептически отношусь к этой стороне своего творчества. Подобное пишет масса девчонок от семи до семидесяти - так мы постигаем жизнь. - Мы неизбежно, говоря о постижении жизни, скатимся к констатации неизбежного "жизнь бьет ключом, и все по голове". Поэтому давай сделаем ход конем и пропустим "моралите". - Ты явно намекаешь на то, чтобы я говорила о своей "творческой кухне". - Ну, если ты настаиваешь... - Хорошо. Я бы могла порассказать о ночных бдениях при свечах, о розовых восходах и закатах - р-романтика! Но все гораздо проще. Стихи - суть квинтэссенция одиночества. Мы все играем роли. Вот ты сейчас скажешь: "Маша, что я слышу?! Тебе ли говорить об одиночестве, если ни одно "мероприятие", ни одна "вечеринка" без тебя не обходится!" Понимаешь, свое одиночество острее всего ощущается как раз в таких шумных компаниях. Все вроде классно и даже местами весело, а в душе шевелится червячок сомнения размером с питона - что-то не так, что-то неправильно. Иногда бывает больно от фальши. - А если тебе кто-нибудь, причем совершенно искренне, скажет: "Знаешь, стихи-то твои того...". - Было дело. На экзамене по стиховедению надо было проанализировать чьи-то стихи. А я из чисто хулиганских побуждений подсунула профессору свои. Было интересно, что он скажет. Отделалась легким испугом и "трояком" по предмету. Надо ли говорить, как я возмущалась. Стихи ведь такая же часть меня, как рука или нога. Сказать, что они плохие, - все равно что в лицо сказать человеку: "Ты - урод!" Живого человека оценили на "удовлетворительно". Меня оскорбили. В следующем семестре я перестала учиться и, как следствие, - сдала все экзамены на отлично. И сразу ушла: если я проваляла дурака, четыре месяца и отлично сдала сессию - чему там могут научить? Так была воспринята первая критика. - Знаешь писателя Григория Климова? - Нет. - А я вот тоже не знал, пока не прочитал "Князя мира сего". Речь там идет о модной теме - существовании дьявола. Дьявол-то, оказывается, есть. Он триедин: физические уродства, половые извращения и психические отклонения. Поэтам Климов приписывает в основном психические отклонения, хотя не отказывает и в первых двух составляющих комплекса дьявола. Из всех русских поэтов Климов делает реверанс только перед Пушкиным, а всех прочих смешивает с грязью. - Я так скажу: собака лает, ветер носит, караван идет. Поэты очень остро ощущают. Как будто с души сорван защитный панцирь: им некуда спрятаться. Большинство людей - другие. Их мы почему-то считаем нормальными. Всякое отклонение от нормы "нормального" большинства вызывает обычно целый шквал эмоций: от любопытства до гнева. На поэта показывают пальцем: для современников он не более чем юродивый. Потомки, понятное дело, помещают их стихи в учебники, пишут о них монографии и одаривают посмертными припарками в виде вечеров памяти. Кем были классики при жизни? Ненормальными. Их мы сегодня и читаем, а от "нормальной" массы тычущих пальцем не осталось ничего. - Стихи бесследно не проходят. Все, что написано в строчку, однажды может бумерангом дать по затылку. Не боишься? - Когда я про это узнала, очень испугалась. Стихи отражаются почему-то не на мне, а на судьбах тех людей, кому они посвящены. И, как правило, мои отношения с ними в силу тех или иных причин прекращались. Видать, если пишешь стихотворение человеку - уже что-то не так. Можно объяснить это интуицией, проделками подсознания, еще чем-нибудь, но рациональной причины я найти не могу. Все-таки есть какая-то связь между стихами и судьбой. - А вот если я тебе скажу: "Маша, у нашей общей с тобой знакомой завтра юбилей. Черкни пару строк, а?" - ты мне скажешь... - ...Легко. Но это не стихи. Так, нарифмовано что-то, типа "ботинок-полуботинок". Кстати, когда "Радио-100" исполнился год - я написала нечто подобное. До сих пор весело! - Тебе смешно, а у "Радио-100" после твоих стихов начались неприятности. А ведь ты - добрая. - Я?! Меня дома называют Дуча: нечто среднее между "доча", "туча" и "дуче". Люблю командовать, причем из самых добрых побуждений. Иногда я сама себе противна: когда не знаю, как жить, что делать дальше, - пытаюсь сменить обстановку, окружение, бегаю туда-сюда (и всех поучаю, как надо жить). Я могу простить человеку многое, но никогда не пойму намеренного обмана. Мне с таким человеком не по пути. У меня есть девиз: "Говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! Но не всю". Так и живу. Сергей КОНЯХОВ. * * *
Я бесстыжая снаружи, я бессовестна внутри, |