Неоговоренная территория Михаила Барышникова

Элла АГРАНОВСКАЯ

И тогда он побежал. Как будто разом полетели все торомоза, и уже ничто не могло его удержать. Повинуясь инстинкту, ноги сами понесли его. Еще мгновение назад толпа обступала кольцом, заключив его в одно душное объятие, из которого было не вырваться. Он пытался шутить, подписывал автографы, улыбчиво щурился в нацеленные фотообъективы. "Mischa, Mischa, please!" - скандировали балетные девочки, протягивая ему через чьи-то головы буклеты, чтобы он подписал. "Все пропало". Паническая мысль, не покидавшая его все дни канадских гастролей, наконец-то обрела свое реальное воплощение в виде этой пылкой, праздной, обожающей и готовой растерзать его толпы. Всего лишь в двух кварталах от театра была припаркована машина, которая должна была увезти его в новую жизнь. Только одно мгновение отделяло его от того, что станет этой жизнью, - мировая слава, лучшие сцены мира, богатство, свобода. Только долю секунды он, как приговоренный, безнадежно глядел в глаза своей судьбы. "Все пропало..." И тогда он побежал.

Всем телом бросился, как с обрыва, на толпу, рассекая ее уверенными взмахами тренированных рук. Толпа дрогнула. Скорее даже от растерянности, чем от неистовой колотьбы локтями. Куда он так спешит? Почему он так побледнел? О, эти русские! Какие они все-таки странные! "Mischa, Mischa, please!" И они весело побежали за ним вдогонку.

Когда о Барышникове будут снимать кино, то этот ключевой эпизод его биографии - бегство на Запад - следовало бы решить в духе комедий-погони. Чтобы было смешно и страшно, как у Чаплина. Но тогда, 29 июня 1974 года, в Торонто, Барышникову было не до смеха. Спасаясь от поклонников, он едва не проскочил мимо поджидавшей его машины.

Михаил Барышников: "Сбежать от них было не самое трудное. Гораздо тяжелее было во время спектакля. Я пришел в театр и танцевал весь вечер, прекрасно зная, что решение необратимо. А когда побежал, просто не чуял под собой ног, был только страх и пустот в желудке. Я уже почти спасовал, когда прыгнул в машину. Но нужно сворачивать с твердой, ровной дороги в топь. Я понял, что не хочу жить в России, не хочу танцевать в Кировском. Мне не нравилось все время изображать то, чем на самом деле не был".

Тоска по родине

- Миша, я вас не узнала.

- К богатству, к богатству, - весело закаркал он, хлопая себя по бокам, изображая ворону или какую другую птицу.

Еще никогда его близкое присутствие не ощущалось так остро. Он приехал на родину, и эта родина не была Россией. Его нежелание побывать следом в Петербурге (час лету!) выглядело слишком отчетливым, чтобы делать вид, что так и надо, так и должно быть.

Барышникова многократно звали в Россию. В Соединенные Штаты засылали гонцов с заманчивыми приглашениями на гастроли. Ему делали предложения - вплоть до руководства Мариинским театром, - от которых, считалось, нельзя было отказаться. Отечественные журналисты пытались получить хотя бы интервью. Барышников оставался непоколебим. И эта стойкая неколебимость демонстрировала, что российский магнит все-таки притягивает его к себе. Притягивает тем сильнее, чем безнадежнее откладывается сама встреча.

Существует легенда о том, как Иосиф Бродский и Михаил Барышников одновременно оказались в Швеции и уже стояли в очереди, чтобы взять билет на паром в Петербург. Но в последний момент Бродский сказал: "Я этого не переживу", и они остались. Мне Барышников рассказывал ее по-другому, без надрыва и намеков на то, что больное сердце поэта могло не перенести встречи с родиной. Они действительно провели с Бродским вместе несколько недель в Швеции. Гуляя, пришли в порт, где увидели паром Стокгольм - Петербург. Бродский спросил: "У тебя паспорт с собой?" Они улыбнулись друг другу и пошли обратно.

При мне Барышникова приглашали приехать в Россию дважды. Первый раз в 1991 году, когда я прилетела в Нью-Йорк с моим мужем балетмейстером Андреем Кузнецовым. Мы ему тогда предлагали организовать гастроли только что созданной группы White Oak ("Белый дуб"). Барышников не возражал, только заметил, что, даже если не учитывать его гонорары, ежедневное пребывание компании в России будет стоить 25 тысяч долларов в сутки. Тогда этих денег мы не нашли. Они обнаружились спустя четыре года, и мы снова полетели в Нью-Йорк, уже специально за согласием Барышникова. Он попросил время на раздумье, а в конце сказал: "Мне это не по нервам". Имелись в виду, конечно, не больное сердце, трепетная душа или непереносимость встречи. Барышников не понимал, как российская публика воспримет его в modern dance.

Из семьи военнослужащего

Судьбу Барышникова не объясняют ни генетика, ни происхождение, но кое-что, может быть, приоткрывает семейная драма - самоубийствo матери. Она была родом из деревни Котово под Нижним Новгородом. Судя по немногим фотографиям, простая русская женщина. Отец - подполковник. В Риге родители оказались по служебной надобности. Миша родился в большой коммунальной квартире на улице Сколас, 36-а, совсем немного не дотягивающей до строчки Высоцкого: "На сорок восемь комнаток всего одна уборная". С отцом - человеком жестким и нервным - отношения не задались, видимо с самого начала. Среди многочисленных подруг мамы была бывшая балерина Большого театра. Мама же приучила сына к театру. Ходила с ним в оперетту и латвийскую драму, где сын оказывался в роли переводчика. Она так и не выучила латышский. Свою маму Барышников очень любил.

Михаил Барышников: "Я никогда не думал о причинах самоубийства матери до самого недавнего времени, когда стал более хладнокровно к этому относиться. Мама умерла, когда я был совсем еще мальчишкой, мне было 11 лет. Был отец, с которым я несколько лет провел вместе... Потом у него появилась новая семья, и я скоро понял, что я там лишний. Но я был не один. Меня приютили две семьи. Миша Майский из школы Эмиля Дарзиня, его семья с одной стороны. С другой - семья Витиньшей, так как Андрис Витиньш был моим одноклассником. Эрика, мама Андриса, вообще была мудрая женщина. Она заменила мне мать. Одна семья была еврейская, другая - латышская, а посередине я, русский".

Вся его жизнь потом будет иметь свой внутренний отсчет, оказавшись поделенной на две неравные половины - до и после смерти мамы. И в Ригу Барышников приехал прежде всего для того, чтобы посетить ее могилу. Все остальное станет лишь следствием.

Михаил Барышников: "Я чувствовал, что принадлежу к чему-то серьезному. Что гонять мяч - это тоже искусство, но, конечно, относительное. Есть магия спектакля, когда сорок - шестьдесят человек выходят на сцену, собирается оркестр и происходит какое-то странное действо. Когда это хорошо получается, возникает чувство гордости, принадлежности к чему-то такому... дельному, загадочному и не осознанному даже до конца. Я знал, что у меня получается иногда лучше, чем у других, но особенной заносчивости или гордости не было. Просто тяжелая работа. Я самозабвенно делал все эти ужасные упражнения - опускался в позу йоги, а на каждое колено садилось по человеку. После такой нагрузки на суставы и связки боль нестерпимая, невозможно заснуть".

Позже он превратит свое тело в послушный инструмент. Когда сейчас он ежедневно проводит по два часа на массажном столе, где ему перебирают каждую мышцу, каждый сустав, это куда менее удивительно, чем то, как он начал заниматься собой в десятилетнем возрасте.

Он мог не стать солистом. Он был маленького роста. Но его педагог Хелена Тангиева сказала: нужно дорасти. И он добрал, дотянул эти три-четыре сантиметра, решившие его будущее. Что-то ему помогло - сила намерeния, Божье благоволение. И Барышников до сих пор гордится этой победой.

Михаил Барышников: "Это именно Тангиева мне сказала: если вырастешь, то станешь. Она не надеялась, но очень хотела. Так-то вот. Она все видела. Замечала, когда у меня что-то получалось. Например, хорошо станцевал в "Щелкунчике", и она мне за кулисами дает шоколадку... Я был на седьмом небе. А когда я уехал в Ленинград, она приезжала смотреть на мой класс. Занятия в школе начинались рано, в восемь тридцать, сугробы были до ушей, а она все равно приходила. Память почему-то сохранила эту картинку с сугробами. Может быть, потому что сугробы и женщина в них - красивый, благородный образ, разве нет?"

Когда другого десятилетнего мальчика привезли из Уфы в Ленинград, вряд ли кто-нибудь мог предположить, что потом будет значить его фамилия - Нуриев. Кроме одного человека - Александра Ивановича Пушкина. Позже именно он взял к себе Барышникова, определив его судьбу. Миша появился в хореографическом училище, когда Нуриев остался за границей.

В Петербурге

Михаил Барышников: "То, что я попал в Петербург, было почти случайностью. Конечно, я хотел пойти в училище сам, но у меня была покровительница, которая сама училась несколько лет в Петербурге в Вагановском. Она знала Александра Ивановича Пушкина и тайком, поскольку была близкой приятельницей Тангиевой, моего педагога, организовала эту встречу. Все. Остальное - это уже вопрос истории. Пушкин отвез меня к Шелкову, директору Вагановского училища, и заставил сделать два тура перед его носом, прямо на каблуках. Маленький экзерсис в кабинете, и Пушкин просто сказал: "Беру!" Шелков, естественно: "Надо подождать, посмотреть. Пусть он придет на экзамен!" Но потом, когда мы уже спустились вниз, Александр Иванович успокоил меня: "Не волнуйся, я записал тебя к себе в класс".

Спустя тридцать лет они снова вернутся в Петербург. Наталья Макарова и Рудольф Нуриев - гастролеры, перелетные птицы большого балета, великие русские звезды, товарищи Барышникова по эмигрантской судьбе и партнеры по западным подмосткам. Нуриева публика тогда еще Кировского театра приветствовала как героя. И его первый жест в "Сильфиде" был прекрасен и величествен. Дальнейшего могло не быть вовсе: возраст и болезнь, сведшая его скоро в могилу, уже слишком давали себя знать.

Возвращение Натальи Макаровой стало куда более значительным с точки зрения искусства. Адажио из "Онегина", которое она станцевала в Мариинке, - шедевр. При личном общении она напоминала дореволюционных балерин - со своим скованным русским, то и дело выскакивающими английскими словечками, белозубым мужем-арабом и знаменитыми чалмами на голове. Потом Макарова появилась в Петербурге вторично, сыграв драматическую роль в спектакле Виктюка, и ее существование на родине стало естественным и привычным.

Искушение присоединиться к ним, оказаться в одном ряду со знаменитыми "невозвращенцами" Барышников выдержал. Впрочем, его и вытолкнуло из России иначе. Он не знал в театре такого репертуарного голода, как Макарова, у него не было сугубо личных обстоятельств, угрожавших разрушить карьеру, как у Нуриева. Но что-то в нем не могло удовлетвориться положением кировского солиста, дипломами международных конкурсов балета и съездами комсомола, куда его исправно делегировали как молодого лауреата. Он был слишком индивидуалистом, чтобы покорно стоять в очереди, ожидая прибавки к жалованью, званий и поездок за границу. Он был слишком уверен в себе и знал себе цену, и она явно не совпадала с тем, на что он мог здесь рассчитывать.

Слава

Однажды на приеме в Белом доме он оказался за одним столом рядом с принцессой Уэльской. Диана обратила к нему затуманенный взор и самым трогательным из своих голосов спросила:

- Вы меня, конечно, не помните?

- Простите, Ваше Высочество?

- До замужества я не пропустила ни одного вашего выступления в "Ковент-Гардене". А однажды вместе с другими вашими поклонницами дождалась вас после спектакля , и вы мне даже дали автограф.

- И что же я вам тогда написал?

- Только фамилию. Мне кажется, вы тогда очень торопились.

Барышников, кажется, не может простить себе эту оплошность, как и то, что Траволта, а не он танцевал с Дианой в тот вечер. И тут же хмыкает: "С ее метром восемьдесят мы вместе выглядели бы, наверное, комично".

Теперь он только по необходимости пользуется своей славой. Например, предпочитает ужинать в центре Манхэттена в ресторане "Русский самовар", одним из владельцев которого является. Надо же периодически оправдывать ожидания посетителей, всегда жаждущих нечаянно встретить звезду, чтобы потом всем рассказывать: "Вчера, когда мы ужинали с Мишей..." И его балетная компания тоже существует исключительно за счет магического эффекта, производимого одним только именем Baryshnikov.

А раньше любовь к славе была для него самым сильным стимулом. Наркотиком, без которого он не в состоянии был продержаться и дня. Барышников не просто хотел славы. Он ее жаждал.

Михаил Барышников: "О, это мгновенно развращает! Оркестр, юпитеры, запахи грима, пудры, публика. Ощущение, что ты совершенно особенный человек, в какой-то момент осознаешь магию театра - и ты пропал. Успеха в театре никогда не бывает достаточно. Это как с аппетитом. Ешь, но на следующий день снова голоден".

Рижские каникулы

В Риге Барышников чувствовал себя отлично. Он приехал с двумя старшими детьми, чтобы показать им город, в котором он родился. Сын Питер от брака с Лиз Рейнхардт, мальчик десяти лет. Непоседливый, блондинистый, чем-то неуловимо похожий и не похожий на маленького Мишу, каким я его видела на детских фотографиях.

Александра - дочь знаменитой голливудской киноактрисы Джессики Ланж - от отца унаследовала только прозрачные светлые глаза, а от матери несколько тяжеловатый, тевтонический тип лица и золотистые волосы. Типичная фройляйн, любящая ходить в мешковатых длинных юбках и грубошерстных свитерах.

О своем давнем романе с Ланж Барышников однажды заметил: "Я сожалею, что с Джесси у нас все сложилось не так, как мы оба хотели. Это останется со мной на всю жизнь. Она одна из очень немногих женщин, которых я любил". Спустя десять лет он добавил, что Джессика - одна из самых талантливых женщин, встречавшихся на его пути. Но похоже, что Ланж не слишком-то подходила ему. Может быть, потому, что одна независимость плохо уживается рядом с другой. Двум суперзвездам, озабоченным прежде всего собственной карьерой, сосуществовать было трудно. Тем более когда расстояния гастрольных маршрутов только разъединяют. Чтобы понять и принять подобное положение вещей, понадобилось почти шесть лет. Ровно столько длился их союз. Теперь с Ланж их связывают добрые отношения...

Последние десять лет Барышников женат на Лиз Рейнхардт, внучке знаменитого театрального режиссера Макса Рейнхардта и бывшей танцовщице труппы Мэрса Каннингема. Эта стройная, светловолосая женщина с россыпью бледных веснушек, озаряющих тонкие черты, существует рядом с Барышниковым почти неощутимо. Она тихо появляется и тихо исчезает. Почти всегда безмолвная, кроткая, незаметная. Встречаясь с ней, скорее постигаешь серьезную осознанность этого выбора: Барышникову нужна была именно такая женщина, идущая в его фарватере, всегда на полшага позади него. Но как бы там ни было, за десять лет у них уже трое детей: Питер, Анна и Софья. С такими же прозрачными светлыми глазами, как у отца и матери.

Может показаться странным, но, на мой взгляд, самая романтическая из легенд в жизни Барышникова связана вовсе не с женщиной.

Жил у Барышникова еще в России пудель Фома. И все было прекрасно, пока на гастролях, кажется в Австралии, Михаилу не подарили роскошного щенка афганской борзой. Назвали его, естественно, Еремой и доставили заграничного пса в Россию. При виде его Фома испытал форменный нервный стресс. Правда, скоро оправился и, выйдя из него, стал демонстративно игнорировать хозяина. Бойкот был так продолжителен и ультимативен, что Барышникову пришлось отдать Ерему в хорошие руки. История с Фомой на этом не закончилась. Через некоторое время после эмиграции хозяина сложными путями, через Финляндию покинул родину и его любимый пудель. В Штатах произошло пылкое воссоединение любящих сердец. И больше они уже не расставались до самой смерти Фомы.

В Риге Барышников купил боксера, девочку месяцев четырех, которая к вечеру того же дня с визгом вылизывала ему лицо и руки в гримуборной театра.

"Вы всегда хотели иметь много детей и собак?" - спросила я Барышникова. И он согласно заулыбался в ответ.

"Я давно уже не летаю"

После каждого выступления он минут пятнадцать держит на больном колене лед. Для концерта в Риге даже был изготовлен специальный настил по американским чертежам. Пол оперной сцены оказался слишком жестким, прооперированное колено могло не выдержать нагрузки. На самом деле легенда немного подвирает про необыкновенный прыжок Барышникова. Но впечатление необыкновенности от любого его появления на сцене было. И остается до сих пор. По мнению профессионалов, иллюзия высокого прыжка Барышникова шла за счет очень сильного маха, которым он поднимал себя в воздух. И еще - феноменальная скоординированность каждого движения, каждого жеста. С этим уже никто не поспорит.

К тому же при малом росте он очень пропорционально сложен. В его облике всегда была какая-то особенная аккуратность, точеность. Маленький принц с картинки, он хотел нравиться и нравиться всем подряд. Позже это желание куда-то исчезло, как и его прыжок. Он даже теперь сердится, когда его об этом спрашивают.

Михаил Барышников: "Это глупый предрассудок, будто танцовщики-мужчины должны уметь прыгать как обалделые! Ведь танец не только прыжок или пируэт, от которого у зрителя начинает кружиться голова. Не надо перебарщивать, пусть этим занимаются в спорте. Последние десять лет я больше не летаю. Мне гораздо интереснее ползать, чем прыгать, по крайней мере в танце. Кроме того, мужчине в моем возрасте прыгать просто неприлично".

В балете он долго искал чего-то, чему названия нет, и пробовал себя в разных жанрах: джаз, мюзикал, modern dance. Самое странное, что положение полубога в классике его не устраивало, он не хотел на всю жизнь оставаться балетным принцем из сказки.

"Нищие не могут выбирать"

Однажды его страшно рассмешила фраза, произнесенная кем-то из солистов Большого театра. Он и сейчас часто любит ее повторять, разговаривая перед спектаклем: "Эх, кабы не горькая нужда, разве стал бы я этим заниматься?"

Но это всего лишь фраза, Барышников уже давно может безбедно существовать, напрочь забыв о балетном станке и муках ежедневного экзерсиса. Его финансовое положение это позволяет. Как положено западной звезде, Барышников живет up-state New York в большом загородном доме, который напоминает хорошую русскую усадьбу. В его доме много коллекционных предметов, старинных картин, гравюр, антикварной мебели, в которых он знает толк. В 1995 году он снял со стены два рисунка Зинаиды Серебряковой 20-х годов и попросил отвезти их в Вагановское училище. В Риге он попенял моему мужу на то, что из этого устроил целую акцию с журналистами и телевидением.

Конечно, к нему постоянно обращаются с просьбами. Естественно, в большинстве случаев Барышников вынужден отказывать. И потому, что "денежные вопросы - всегда личное решение: кому, сколько и за что". И потому, что всех страждущих не накормишь. Но если Барышников берется помочь, то делает это результативно и без всякой огласки. Он давал деньги на издательские проекты в России, оплачивал лечение друзей, делал благотворительные взносы. Однажды ему в отчаянии позвонил Вадим Писарев. Американский импресарио "кинул", как говорится, Донецкий театр балета. Артисты сидели в американской глуши - в долгах, без денег и всякой надежды на лучшую участь. Барышников мгновенно обратился к своему театральному агенту, и через несколько дней труппа уже удачно гастролировала.

Михаил Барышников: "Слава богу, мне не приходится зарабатывать деньги на себя и содержание семьи танцем. Мой бизнес обеспечивает меня, чтобы я мог заниматься искусством. Между прочим, содержание балетной труппы While Oak Dance Project - дорогое удовольствие. Это частный театр, от правительства мы не получаем ни копейки. Я и мое имя отвечаем за все и обеспечиваем кассу этому театру. Когда денег нет, я их плачу артистам и музыкантам, всему театру - а их 25 человек - из собственного кармана. Вот так. Мне не приходится думать, на какие средства учить детей. Мне не приходится ездить на выступления только потому, что, о господи, надо платить за дом. По-моему, я избрал правильный путь: так проще, и разумнее, и честнее. Я танцую не потому, что мне за это хорошо заплатят. Я танцую потому, что мне это нравится и хочется что-то станцевать".

Теперь Барышников любит повторять, что его страна - Америка, что сам он американец, поскольку там его дом, жена и дети, но сам, может быть, тогда до конца не сознавая, он продолжает существовать как бы в двух измерениях, в двух культурах, намеренно стараясь их не смешивать и не пересекать. Его русские друзья у него в гостях никогда не встречаются с американскими. Кажется, эта ватерлиния еще не была нарушена ни разу. Барышников сам переходит из одной среды в другую, неуловимо в чем-то меняясь, так же как неуловимо меняется, переходя с одного языка на другой.

На территории своего загородного дома он построил двухэтажный домик для гостей. В Нью-Йорке, рядом с Метрополитен-оперой, держит квартиру - в основном для приезжающих друзей. Он по-прежнему любит застолье, хотя и организованное на западный манер. Любит байки, анекдоты. Как-то за общим столом вспоминали одного из петербургских артистов. Приятельница Барышникова со страшными глазами рассказывала, что на сцену один за другим выходили люди и прямо в лицо называли его "гением". "Ну представьте, Миша, вот мы бы сейчас вдруг начали говорить вам, что вы гений". После секундной паузы Барышников весело заблестел глазами: "Нет, а что? Давайте попробуем!"

...А еще было ужасно смешно, когда на Барышникова, замешкавшегося было перед входом в зал, где должен был состояться банкет в его честь, возмущенно зашикала какая-то важная дама из организаторов гастролей: "Тихо, там произносят речь!" И Барышников покорно замер, пристыженный, давясь от душившего его смеха.

Занавес

Сидели однажды Барышников с приятелем в "Русском самоваре" по соседству с шумно гуляющей компанией полубандитского вида. Приятель начал возмущаться их несдержанным поведением. Барышников засмеялся: "Да пусть, а то могут ведь выстрелить. Черт с тобой, в конце концов, но меня-то жалко".