Воспоминания детства

Детские молитвы

Княжата учились дома со своими французами и немцами, а в свободные часы приходили играть с нами. Один из них учил нас маршировать, как солдаты маршируют, варить кашицу на огне и копать землянки; а другой обучал нас охотничьему искусству: как охотиться на зверей - волков, лисиц и зайцев; как трубить в рога и трубы, давая знать о каком-либо звере. В этой игре я исполнял обязанности гончей, и дали мне кличку - "Галка". Я был картав, и, когда они меня вместе с учителями спрашивали: "Фединька! Как тебя назвали?" громко им отвечал: "Гайка". И все тогда очень надо мной смеялись, говоря: "Не гайка, а галка, - скажи: галка!" - Я не обижался, а смеялся вместе с ними, уверяя их, что так не могу сказать, потому что картав. И меня они за это всегда ласкали.

В училище нас учили от 8 часов утра до пяти пополудни, после чего мы шли домой обедать, а к другому дню нам задавали уроки. Уроки требовалось, как я уже говорил, отвечать наизусть. В свободное от уроков время нам дозволялось играть в разные детские игры. Из этих игр любимыми нашими были игры "в казанки" или "шлюцки" и "в крысы", то есть бегать друг за другом и ловить. Не знаю уж сам, как и почему, но все ученики, в случае своих детских ссор или драки, всегда обращались ко мне для разбора вины и умиротворения, и мне нередко случалось трепать до слез виновных, но они никогда на меня не сердились, а всегда оставались довольны моей справедливостью и беспристрастием.

Особенно много недоразумений и ссор происходило во время игры "в казанки": нарушались условия игры, били в кон произвольно, и старшие неправильно обыгрывали младших, часто за это бывала брань и драка. И вот в это время все товарищи обращались ко мне, крича: "Что ж это такое, Федя, делается! Это и играть нельзя!" И требовали не дозволять им бесчинничать или удалять их из числа играющих. Когда я, бывало, стану им говорить, они, поначалу, начнут мне противоречить и браниться. А у меня от детства был вспыльчивый характер. И, когда увижу, что неправильно обижают товарищей, да еще меня начнут бранить, говоря: "Да ты-то что за птица? Тебе какое дело?" - тут сердце мое вспыхнет, я хватался за их волосы и очень, очень чувствительно для них бывало мое наказание.

Дело всегда кончалось тем, что протестующие покорялись со слезами и криком: "Не будем, не будем! Федя, прости! Будет бить-то..." А товарищи с торжеством приговаривали: "Прибавь, прибавь им еще, Федя, чтобы они помнили, как нужно играть!" - Под мою сердитую руку попадало и княжатам, и я всем, не исключая и их, с криком гнева говорил: "Что же это вы делаете? Что вы старше нас, так и обижаете несправедливо. Ступайте, жалуйтесь учителям, - они лучше разберут, кто из нас прав и кто виноват!" - И меня все ребятишки хвалили: "Так вот им и надо, пусть идут жаловаться, а мы тогда оправдаем тебя".

На эти детские игры и проказы смотрели часто гувернеры и учителя и, улыбаясь, хвалили меня за справедливость.

Так продолжалось довольно долго, пока не пришлось мне за свою справедливость сильно перетрусить.

Как-то раз играли так-то вот мы, вдруг явился к нам посланный от княгини и потребовал, чтобы я к ней шел немедленно за ним в дом. Вот тут-то я и сробел. А щедрые на посулы товарищи мои, конечно, меня предали и стали мне вдогонку кричать:

- Вот тебе там достанется на орехи! Отдерут тебя на конюшне!

С большой робостью взошел я в зал дома, где княгиня с двумя своими дочерьми и мальчиками - сыновьями сидели за столом. Там же сидели и учителя детей - француз и немец. Кругом их стола лежали громадные собаки, и им наливали в миски, и подавали каждой собаке ее кушанье, но лакать из мисок они только тогда принимались, когда княгиня им по-французски даст на то разрешение. Тогда только, замахав ласково хвостами, собаки и принимались за свою еду...

В страхе и трепете, с крупной слезой на ресницах, подошел я к столу прямо к княгине... К великому моему изумлению, не с гневом, а с ласкою она обратилась ко мне и сказала: "Не бойся, мальчик Фединька, тебе ничего не будет. Эти глупые только пугают тебя. Мы призвали тебя - расскажи мне, как и за что ты бьешь детей, с которыми ты учишься и играешь в казанки?"

Я робко, заикаясь и картавя, рассказал, что бью их за то, что, нарушая условное правило игры, сильные пользуются своей силой и неправильно обижают меньших товарищей... Тут княгиня, как бы с гневом, обратилась к своим детям и громко, отрывисто, по-французски сделала им, по-видимому, выговор или замечание... Дети сконфузились, покраснели, а учителя улыбались и качали головой.

Сделав своим детям выговор, княгиня с лаской обратилась ко мне и сказала: "Не бойся, мальчик: ты прекрасно делаешь, что следишь за порядком вашей детской игры, и продолжай следить, чтобы старшие не обижали младших". - И с этими словами подала мне два больших апельсина, сказав:

- Вот тебе от меня гостинец за твою справедливость! - Тут и дочери ее, и учителя начали хвалить меня и давать с десертного стола кто - апельсин, кто - винограду, пряников, - словом, наложили мне полные карманы гостинцев. Я поцеловал руку у княгини, и она меня велела проводить обратно.

Вместо слез, таким образом, я из дома княгини вынес торжество и радость. С радостью меня встретили и товарищи и говорили мне:

- Ай да Федя, молодец! В какую честь попал!

Но мне моя честь не даром досталась: после княжеских подарков мне учителя стали задавать уроков вдвое больше, чем другим. Я это сразу заметил. Шли мы из училища с товарищами, я и обратился к одному из них, говоря:

- Ну-ка, Коля, покажи мне, сколько тебе задали к завтрему!

И тут я увидел, что мой урок гораздо более. До слез стало мне тогда и грустно, и обидно. За что это мне? - подумалось мне; и что мне теперь делать? Это мне уж и играть с товарищами не придется!.. Не пошел я тогда с горя домой, а пошел в сад. В саду стоял ометь соломы, а у соседа были цесарки. Заметил я по своим наблюдениям, что цесарки эти, взлетая на насест, долго на насесте не успокаиваются и час, а иногда и более, кричат и цыкают, пока-то умолкнут и заснут. Придя в сад, разложил я на земле между кустами смородины и крыжовника все свои книги. И, раскрыв их на тех страницах, где были отмечены карандашом мои уроки к завтрашнему дню, я упал на колени и горько заплакал, подняв руки кверху, и со взором, потемневшим от слез, стал молиться Богородице: "Матерь Божия, взгляни, что со мной делают учителя! Посмотри на мои книги - вот отметки карандашом, и все эти уроки я должен выучить к завтрему. Когда ж мне играть-то с товарищами? А не выучу, меня будут сечь розгами. Матерь Божия, Тебе все возможно, - умоляю Тебя, умножь мне память и помоги мне избавиться от наказания. Я не сейчас пойду играть с товарищами; буду твердить уроки под ометом до тех пор, пока цесарки не сядут на шест и не перестанут кричать, а тогда я закрою свои книжки и пойду к товарищам играть в надежде на Твое, Преблагословенная, милосердие. Слышишь, Матерь Божия? Выучу или не выучу я свои уроки, а уж как цесарки перестанут кричать, я уйду играть, а наутро Ты мне дай такую память, чтобы мне сказать свой урок без ошибки и чтобы не удалось учителям меня высечь. Помоги же мне, Преблагословенная Дево, Матерь Господа нашего Иисуса Христа в честь и славу Имени Твоего. Вверяю я себя Тебе и, как сказал, так, надеюсь на Тебя, и буду делать". Положил я три поклона Господу Иисусу Христу и Пречистой. Закрыл, по истечении назначенного срока, свои книжки и ушел играть с товарищами. Они уже меня дожидались и, увидя меня, закричали:

- Да, где ж ты был, Федя? Мы заждались тебя... Во что играть?.. Ну, давайте в крысы...

Наутро, к удивлению учителей, я отвечал все свои уроки без малейшей ошибки.

Игумен Феодосий