Тупики государственного языкознания

Инспекция по языку которую неделю не знает, как быть с директором русской школы, у которого все или почти все (любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого) в порядке со справкой, совсем не в порядке с языком.

И который месяц ведется судебное разбирательство по обвинению одного депутата местного самоуправления в подделке удостоверения о знании государственного языка. Такое вот у нас введение в эстонское языкознание.

На разрешение спора между парламентом и президентом по имеющимся сведениям может потребоваться до двух недель.

Напомним, что согласно принятым 19 ноября прошлого года поправкам, все лица неэстонской национальности, если они не получили образование на государственном языке, должны будут доказать владение оным перед специальной государственной комиссией, уплатив предварительно соответствующую государственную пошлину. Ранее безусловного владения языком требовали от депутатов всех уровней, государственных служащих. Теперь же к ним добавили тех, кому по роду деятельности приходится общаться с другими людьми или документами. К таковым при желании можно отнести всех: от парламентариев до ночных сторожей м сантехников.

Заодно напомним, что представители организаций русскоязычного населения Эстонии расценили эти поправки как своего рода языковую инквизицию и обратились к президенту республики с просьбой не вводить их в действие. Обретя силу закона, говорилось в обращении к главе государства, они могут не только затормозить процесс интеграции эстонского общества, но и заметно усилить межэтническую напряженность в стране, где около трети населения составляют лица некоренной национальности. Причем многие из них не имеют эстонского гражданства. Обновленный Закон о языке должен был вступить в силу с 1 января этого года. Но президент его не провозгласил ни с первого предъявления, ни со второго, когда парламент решил все-таки настоять на своем. Глава государства мотивировал свой отказ несоответствием вводимых поправок Основному закону Эстонии и тем, что очень многое дается на откуп правительству. Парламент же, напирая на своем праве, отказался вносить какие-либо дополнительные изменения, считая, что все поправки находятся в русле общей идеологии Закона о языке. Ничего принципиально нового они не несут и лишь уточняют уже действующие положения.

Каждая ветвь власти тут по-своему права. И если эту правду принять, то придется сказать о том, о чем никто в полный голос заявить не решается. Но вывод напрашивается сам собой. Это вывод о тупике, в который зашла официальная языковая политика.

Закон о языке, первенец законотворческой политики тогда еще не до конца суверенной Эстонии, с самого начала был отмечен налетом некоего заводящего в тупик реваншизма. Очень хотелось противопоставить нечто исконно свое тому, что на горячечной волне суверенизации пытались выдать за русификацию эстонцев. Если уж считать, что русификация имела место (хотя на самом деле это была хорошо продуманная и материально подкрепленная программа обеспечения эстонско-русского двуязычия), то противопоставлять ей надо было не просто эстонизацию как антипод, а продуманную и соответственно материально обеспеченную программу двуязычия проживающих здесь русских. Но дальше закона дело не пошло. Прокукарекали, а там - хоть не рассветай.

О благоглупостях (как писать по-эстонски "bistro" или "bistrоo", а по-русски - "Таллин" или "Таллинн") говорить не будем. Отнесем это к разряду курьезов, над которыми сегодня охотно смеются и сами эстонцы. Поговорим о другом. О том, что невозможность выполнить даже разумные требования Закона о языке породила формализм во всем, что касается его реализации. Это, будем честными, липовое, "от сих до сих" знание языка многими ходатайствующими о гражданстве в порядке натурализации. Это та же "от сих до сих" липа при получении "языковой категории". Не хочу никого обидеть, но чем-то все это напоминает те недалекие времена, когда за знание иностранного языка можно было выдать владение им на уровне "читаю и понимаю со словарем".

Причем вынужденным формализмом грешат обе стороны. И экзаменуемые, и экзаменующие. Последние, как бы пристрастны, принципиальны они ни были, понимают, что нельзя требовать того, чего нет и в данных условиях быть не может. А нет среды, в которой без знания эстонского не обойтись никак. Там, где она есть, например в глубинке, там нет языковых проблем. Кстати, не было и в годы советской власти. Знаю людей без капли эстонской крови, но владеющих эстонским как родным, потому что оказались в практически мононациональной эстонской среде. Кто - в Тюри, кто - в Вильянди, кто - на островах.

Проблемы русско-эстонского двуязычия, а вместе с ними и напряженность межэтнических отношений - удел регионов, где коренное и некоренное население составляют примерно равные части. Это прежде всего промышленный Северо-Восток и, конечно, Таллин(н). Здесь о наличии эстоноязычной среды можно говорить с очень большой натяжкой. Следовательно, с такой же натяжкой можно вести речь и об эстонском языке как единственном средстве общения и получения повседневной информации. А уж о почти поголовно русскоязычных Нарве или Силламяэ и говорить нечего. Там эстонский (родной или благоприобретенный) нужен не больше, чем латынь на курсах кройки и шитья.

Надо ли знать эстонский для того, чтобы работать в русской школе или руководить ею? Учителю - сомневаюсь. Директору - да. Но больше для "наружного" употребления, для общения с высшестоящими инстанциями - устного и письменного. Рядовому же учителю - вне зависимости от преподаваемого предмета, которым он должен владеть отменно, - надо знать родной язык учащихся, русский. Желательно отменно, как полагается человеку с высшим образованием. А этим, положим руку на сердце, может похвастаться далеко не каждый словесник.

Отсутствие изначальной потребности в знании языка снизу в сочетании с формальным требованием сверху и порождают коллизии, с которыми нам приходится сталкиваться в последнее время. Например, изобличение некоторых депутатов местных органов власти в преимущественно русскоязычном Причудье или на Северо-Востоке. Да, нехорошо подделывать справки и сообщать о себе ложные сведения. Но ведь не знанием языка ценен делегированный избирателями депутат. Не это, наверное, главное. Но выходит, что так. Поскольку государство ничегошеньки ровным счетом не делает для того, чтобы своему языку обучить, мы с полным правом можем заподозрить его в желании таким образом оттеснить от участия в государственных и общественных делах лиц, для которых эстонский не является родным. А это уже есть не что иное, как разновидность апартеида, в цивилизованном мире непоощряемого.

В целом, когда в очередной раз заходит речь о разного рода "языковых подлогах", хочется, чтобы звучали не только прокурорские нотки обвинения, но адвокатские, объясняющие, что же заставляет людей искать обходные пути. Списать все на нежелание знать эстонский не получится. Потребность достаточно велика, иначе не пестрели бы газеты и фонарные столбы приглашениями на разного рода курсы "на гражданство", "на категорию". Причем частной (в большинстве сомнительного качества) инициативы тут больше, чем государственной. Короче, и тут государство предпочитает только требовать, но не давать, не утруждать себя созданием условий, для выполнения предъявляемых им требований. Или за создание условий следует принимать фискальные налеты инспекции по языку?

А. ЭРЕК.