Молчаливое присутствие и говорящее отсутствие

Актер... Загадочность и магия профессии интересовали меня давно. Истинный актер в моем представлении ассоциируется с вечным Гамлетом: существование персонажа на грани мира аживых людей и призрачного, на остром осколке действительности, обнажающем не только ее язвы, но и ее "чудное мгновенье", более всего сравнимо с жизнью на сцене. Театральная сцена незыблема, как точка отсчета, позволяющая человеку расти.

Древние говорили, что открывшаяся истина может наложить печать на уста. Про Бориса Трошкина В РОЛИ невозможно было ничего сказать - можно говорить об образе, но только не о нем самом - он здесь отсутствовал: оставив бренную оболочку за кулисами, как бабочка куколку - он позволял родиться образу - и обсуждать можно было Шервинского, Чебутыкина и остальных его героев. Сам же Трошкин никогда не давал повода для критики: чистота ОБРАЗА вызывает поистине немоту. Ведь актер играет не столько для зрителя, сколько для жизни вечной: ему не так важно, сколько зрителей в зале - даже если спектакль играется для шести человек, он не может себе позволить играть спустя рукава. Ибо судит его не зал, не сидящие там критики - будь так, можно было бы поставить на театре крест, - а момент! И эта великая тайна момента, в присутствии которой зритель и актер будто приближаются друг к другу и взаимно освобождаются от себя самих - и есть театр: спонтанное таинство соприкосновения и сопричастности чему-то над нами, неизведанному, необъятному. Шанс измениться. Истинный актер посвящен в тайну: он - наш проводник в мудрость того щедрого, огромного мира, который приоткрывает зрителю только в театре; проводник по тонкому канату над пропастью человеческого невежества, порока, гордыни.

Безнаказанная насмешливость этого вида искусств сродни психоанализу, который показывает нам без прикрас наш страх и наше несовершенство - но чем наука отличается от искусства, тем и психоанализ отличается от театра: наука абстрактнее и потому может существовать в кабинете, а вот театра нет без другого, без зрителя. Театр подчас беспощаден и даже бесстыден, как жизнь - с бесстыдством заставляющая нас принимать свои правила игры, и беспощадная к человеку, в требовании смирения, помогая ему найти и познать себя, любовь, истину. От литературы театр отличается тем, что не дает уйти в спасительное уединение частного разговора, который, как считал Иосиф Бродский, исключая всех остальных, является "обоюдно мизантропическим": в театре человек наедине не только с собой и драматургическим материалом - здесь он со всеми людьми. Театр разоблачает неискренность и иллюзии, срывает маски и дразнит - но он и любит (ведь нельзя требовать любви, не даря ее!): знание этой тонкой грани сценического искусства требует от актера известного бесстрашия - например, перед штампами и авторитетами, бытующими сегодня в человеческом сознании. Театр тяготеет к вечным истинам, часто входящим в противоречие с сегодняшними; и зритель продолжает испытывать тягу к театру, интуитивно чувствуя, как театр каждому из нас помогает встречаться с собой и переосмысливать себя.

Светлана КРАССМАН: - Борису хватало признания. Он был выше этого. Был умным и ироничным. Актеры все-таки дети, а театр - не питательная среда, он от актера требует иногда отчаянной работы воображения. У Бориса с этим не было проблем - может, поэтому он никогда не давал повода для разговоров. Был замкнут - что неудивительно: на работе слишком много общения - "тусовка" и в хорошем, и в плохом смысле.

С.Я.: - Гораздо чаще в артистической семье муж бывает режиссером, а жена - актрисой. У вас - наоборот.

С.К.: - Обо мне, как о режиссере, можно говорить только с юмором. Дома, наверное, была режиссером. И в Русском театре оказалась исключительно из-за него, когда здесь освободилось место помрежа: я всегда испытывала за Бориса панический страх - знала, насколько он незащищенный - поэтому возможность вместе работать была счастьем. Кстати: он меня, как режиссера, не воспринимал почти до самого конца.

С.Я.: - Кем же вы были в вашем тандеме?

С.К.: - Марк Захаров как-то хорошо сказал, насколько важно то, чтобы тебя понимал тот, кто рядом. Я всегда обладала интуицией, она помогала мне найти себя рядом с ним. Борис - очень сложный, хоть и неконфликтный; и несмотря на явную предопределенность нашего брака, необходимая актерам способность верить в предлагаемые обстоятельства очень помогала нам в личной жизни. Принимала Борю вопреки всему - так любила! Это счастье - знать свое место и в призвании, и в супружестве: мы были очень разные, оттого и не надоедали друг другу. Он был грустным, серьезным мальчиком, и когда я спросила, почему он выбрал именно меня, ответил: "Ты была такая веселая!". Его никакие узы не могли связывать, кроме добровольных: слишком ценил свободу и сохранил свою независимость до конца. Никогда не просил. Поэтому и был всегда спокоен. Его волновали темы философские - смысл жизни, человек, власть; тема смерти в мою жизнь вошла с ним. Ведь важно выяснить отношение к этому предмету: отсутствие страха смерти, спокойствие и готовность ко всему помогает исполнить призвание, предназначение - а эти слова не были пустыми для него. Профессия актера обнажает - а внутренне он был очень благороден: он - цельный, что несвойственно для актера. Даже и не похож на артиста: слишком джентльмен.

С.Я.: - Кто из профессионалов был для него идеалом?

С.К.: - Вершиной был Смоктуновский. А раскрыл Борю и очень многое дал ему его учитель Массальский. В актере надо увидеть актера в самом выигрышном свете. Его изначальная раскрытость была причиной того, что у Бори все роли были не случайны. Он никогда не играл любовников - ведь все зависит от того, РАДИ ЧЕГО человек живет. Самокритичный и очень требовательный к себе, он был ответствен перед призванием.

С.Я.: - Вы согласны, что Бог призывает человека на судьбу?

С.К.: - Именно поэтому упаси Бог ставить задачи и цели. Все уже есть. Искусство не терпит насилия: ничего не должно быть сверх меры. Точная взвешенность у Бориса была: он был осторожен, как все Раки, и трудно сходился с людьми. Это - от четкого разделения между сценой и жизнью. Он стремился к гармонии в творчестве, зная, что ему отведено в этой жизни.

С.Я.: - Английский моралист Рескин писал: "Вы должны быть хорошими людьми ранее, чем рисовать и петь, и тогда краски и звуки дополнят в вас все то, что в вас есть хорошего". Что остается от актера, когда он снимает одежды многочисленных героев?

С.К.: - Он был чеховским героем, поэтому его мало интересовало наше время. Может быть, потому, что его мысли о смерти и принятие жизни в неком мистическом разрезе отсекало все наносное. Он многое переживал молча (сомнения и недовольство собой были ему свойственны) - а отдых находил в лесу, на море, где общался с молчаливыми зрителями, "сливался" с молчанием. У него и болезнь протекала в такой скрытой форме, что о ней стало известно лишь за несколько месяцев до смерти.

С.Я.: - Складывается впечатление, что он требовал понимания не столько от других, сколько от себя: старался понять любой образ так полно, чтобы это не вызвало сомнения уже ни у кого.

С.К.: - На сцене он был интереснее, чем в жизни. Хотя он и в быту занимался творчеством - резьбой. Никогда не избегал физического труда. Все делал с одинаковой ответственностью: это какое-то удивительное благородство человека. Ведь актер - очень зависимая от режиссера профессия: ты должен вывернуть себя наизнанку! А дома он восстанавливал свою целостность. В снах я видела его благородным оленем - и когда он умер, этому оленю во сне я сказала: "Теперь ты свободен" - и он ускакал. Хотя я точно знаю, что еще не все тайны раскрыты - и какой-то самый главный вопрос еще ждет своего разрешения.

Светлана ЯГОДОВСКАЯ.