Александр ЛАЗАРЕВ: Люблю уединение, но тоскую без близких

- Конечно. Сейчас молодые очень самоуверенны. Им кажется, что они все знают, а если и не знают, то предпочитают узнавать это самостоятельно. Мы всегда говорим сыну: "Англичане - умный народ. Они говорят: "Зачем нам учиться на собственных ошибках? Мы лучше будем учиться на ошибках другого". - "А я хочу сам", - отвечает он. Конечно, он так воспитан, что в чем-то прислушивается к нам, иногда даже пытается подражать, но очень оригинален. Мы смотрим друг на друга и испытываем счастье и гордость.

Когда встал вопрос о выборе профессии сына, я был против, Светлана - за. Я считал, что отправлять самое близкое мне существо на этот скользкий, с сомнительным результатом путь опасно. А потом смотреть на своего ребенка, как он всю жизнь выходит на сцену с подносом, - это трагедия. Сейчас, слава Богу, он снимается в кино, играет в театре - репетирует очень интересную главную роль - и даже получил премию "За стремительный взлет в театре". Ему вручил ее Олег Табаков. Но я все время испытываю тревогу за его дальнейшую жизнь.

- Как бы вы сформулировали свое жизненное кредо?

- Естественность. Человек должен оставаться самим собой в любых ситуациях. Без наростов, без ракушек социальных отношений. Нельзя заигрывать и придумывать себя.

- Что вы предпочитаете - одиночество, уединение, компании, книги, телевизор, музыку?

- Я люблю уединение, хотя ужасно тоскую без своих близких. Мне всегда их не хватает. Но когда остаюсь один, я обкладываюсь книгами, в основном историческими. В последние годы я покупал много книг. Теперь я вижу, что половину из них не читал. Они у меня просто стоят, я физически не успеваю их прочесть. Дело доходит до того, что некоторые романы я читаю по диагонали, чего никогда раньше не делал. Глупо, но другого выхода нет. К сожалению, от музыки я далек. Меня к ней никто не приучал, с музыкой у меня нет контакта. Но есть пристрастия. Я, например, переписал себе великую троицу итальянских теноров - Паваротти, Доминго и Карроса - и наслаждаюсь. Это что-то невероятное! Это - восторг, чудо! Моцарта, Чайковского, особенно "Пиковую даму", я могу слушать бесконечно.

- В театре, где вы проработали большую часть жизни, были уникальные личности: Сухаревская, Тенин, Свердлин, Бабанова, Штраух, Ханов, Козырева... Кто вспоминается чаще других? Кто вам был наиболее интересен и близок?

- Это целая плеяда выдающихся актеров. Но ближе всех был Лев Наумович Свердлин. Светлану и меня он взял под свое крыло и патронировал. Он и его жена пережили ужасную трагедию: у них на руках умер сын, 16-летний мальчик. Может быть, именно это сыграло свою роль. Они нас приблизили к себе, мы бывали на всех их семейных праздниках и стали как бы их детьми. Когда у нас родился сын, первый, кому я позвонил, поздно ночью, был Свердлин. Он, конечно, - выдающийся актер, фанатик театра. Ни о чем, кроме театра, он вообще не мог говорить. Он был заклинен на театре. Это был человек удивительной честности, порядочности. Для нас Свердлин - фигура номер один. Хотя были и Бабанова, и Штраух, и Ханов.

- Бывают случаи, когда актер так и остается невостребованным. Возможно, это вина режиссеров. В вашем театре таким примером может быть Бабанова. А как с этим у вас? Всегда ли вам сопутствовал успех? И где вы чувствуете себя комфортнее - на подмостках или на съемочной площадке?

- Комфортнее в доме своем, в театре. Тут тебя понимают и знают: если ты сегодня чего-то не можешь, ты сможешь завтра. А в кино надо сразу показать, на что ты способен. Иначе тебя больше не пригласят. Да и актеры проверяются именно в театре.

- Как я понимаю, кино не оставило глубокого следа в вашей жизни. А работа на радио?

- Нет, я люблю кинематограф и скучаю, когда долгое время не снимаюсь. Но мне важнее, что скажут о роли, сделанной в театре. Был период, когда я просто не вылезал с радио и очень много работал на телевидении. Потом это прошло. Я стал отказываться. Раз отказался, два, три. И все, выпал из обоймы. Но без работы я все-таки никогда не сидел.

- Кого из поэтов вы чаще всего читали на радио? Вы выбирали сами или вам предлагали? И кто из них вам ближе всех?

- Я очень много читал, в основном то, что предлагалось. Но больше всего любил читать Маяковского. Я его иногда и сейчас исполняю с эстрады. Трагическую лирику. То, что не читает никто. Маяковский - выдающийся талант, великий поэт, не до конца понятый. С потрясающим образным мышлением!

- Говорят, ничто в этой жизни не происходит случайно и во всем есть скрытая закономерность. А как вы относитесь к случаю? Были ли в вашей жизни моменты, когда он играл ключевую роль?

- Интересный вопрос. Я об этом часто думал. Случай может многое решить в твоей жизни, а иногда и изменить ее. Это не значит, что его нужно ждать. Ведь можно и не дождаться. В моей жизни случай сыграл роковую роль в хорошем смысле этого слова. Он определил мою жизнь. Я был обычным ленинградским школьником и даже представления не имел о существовании школы-студии МХАТ. Но поступил туда, параллельно сдавая экзамены на аттестат зрелости. А получилось это так.

В 1959 году был набор в студию. Прибывшая из Москвы комиссия должна была взять по разнарядке из Ленинграда двух человек. Была тогда такая метода. Мы как-то гуляли с товарищем по Невскому, и он говорит: "Сань! Ты хотел артистом стать. Смотри, какая-то бумажка висит: школа-студия МХАТ набирает студентов". Мы пошли на улицу Росси. Там я познакомился с Ромашиным, с которым потом мы вместе учились и много лет бок о бок проработали в нашем театре. За два дня мы прошли все три тура, и осенью были зачислены.

Потом был такой случай. Я хотел работать в Питере, но мой родной город от меня отвернулся. Под угрозой свободного распределения я должен был сам устраивать свою дальнейшую судьбу. Я воспитывался в стенах школы-студии МХАТ на системе Станиславского, в традициях Художественного театра. Естественно, что театр Маяковского, которым в те годы руководил Охлопков, казался нам образцом того, чего делать НЕЛЬЗЯ. Отсутствие занавеса, выход актеров на сцену из зрительного зала, чрезмерная условность в оформлении спектакля и так далее. С безапелляционностью молодости мы развешивали ярлыки направо и налево и твердо знали, что хорошо, а что плохо. Театр Маяковского - это было плохо.

Одна моя однокурсница хотела поступать в театр Маяковского. Я ей подыгрывал, и мы показали отрывок из дипломного спектакля по пьесе Горького "Последние". Я играл дряхлого, умирающего старца Якова Коломийцева. Меня приклеили к окладистой бороде, и мы предстали пред светлые очи Охлопкова. А в комиссии Свердлин, Штраух, Самойлов - ведущие актеры театра. Кончилось все тем, что поступить в театр предложили мне, а не ей. Я решил не испытывать судьбу и согласился.

- Но поймать случай тоже непросто. Во-первых, надо быть в форме, готовым к нему. А во-вторых, понять, что это тот самый случай. Ведь часто бывает, что лишь со временем становится ясно: ведь была же возможность...

- Американские актеры, например, всегда в состоянии готовности. Ведь шанс может выпасть внезапно. У нас же ситуация ленивая. Советская власть расслабила людей: с голода помереть не дадут, зарплату все равно выплатят. А в цивилизованном мире зарплату получают только те, кто работает. Потому актеры всегда собранны и в форме. Помню, мы репетировали спектакль Штейна "Между ливнями", и я серьезно заболел. Охлопков вызвал на сцену второго исполнителя, а он ничего не смог. Тогда Охлопков сказал: "Вы сейчас имели шанс доказать мне, что можете сыграть эту роль. А вы не готовы".

- У вас, конечно, есть друзья. Кто они? И как вы сами понимаете дружбу?

- Дружба - чувство ответственное. Наши друзья - это очень известные сегодня крупные художники. Мы столько лет вместе, что мыслим и чувствуем на одной волне. Что-то мы оцениваем по-разному, в чем-то сходимся, в чем-то нет. Но никогда не лукавим. Да и желания такого не возникает. Они, как лакмусовая бумажка, проверяют, чего ты стоишь.

- Часто ли вам удается видеться с друзьями?

- Достаточно часто. Они приходят на все мои премьеры, а я - на все их вернисажи. И дача нас связывает. Это круг духовных людей.

Павел МАКАРОВ.