Ночных полетов ВРЕМЕЧКО

Мы не видимся годами и встречаемся почти каждый вечер. Так уж сложилась моя жизнь, что ближе Максимовых, точнее, Андрея Максимова и Ларисы Усовой, у меня в Москве людей нет. И когда телевизор докладывает, что в Белом доме или у Белого дома что-то там не так, лично моя тревога обретает буквальные очертания: Максимовы живут напротив Белого дома. Но наступает вечер, и вместе с ним приходит "Времечко", и ведущий "Ночного полета" Андрей Максимов принимает в прямом эфире своего очередного гостя и ведет с ним неспешную беседу о вечных ценностях. Мне нравится, как он это делает. Впрочем, мне нравится все, что делает Андрей Максимов - и в журналистике, и в литературе, и в театре. Кто-то скажет, что я необъективна, и это будет сущая правда: нельзя быть объективным к тем, кого просто ценишь. И не надо.

Так вот, мы встречаемся почти каждый вечер, хотя и не видимся годами. И когда на днях ведущий программы "Времечко: ночной полет" Андрей Максимов попрощался со своими телезрителями, сообщив что уходит в отпуск, а потом позвонила Лариса и спросила, транслируют ли у нас на ОРТ чемпионат мира по футболу, я поверила, что мы, наконец, увидимся и тогда я скажу: "Андрей, мне за вас с Лариской страшно". А потом вспомню, что за время, которое прошло с тех пор, как Андрей Максимов ставил в нашем Русском драматическом театре "Расстроенную семью" драматурга Екатерины Великой, он успел стать известным телеведущим. А вспомнив, как разговаривают с известными телевизионными ведущими, перейду на официальный тон. Во всяком случае, постараюсь перейти.

- Не совсем. Недавно мы с Ларисой были в гостях у друзей юности, и туда пришел очень высокопоставленный российский чиновник, тоже старый друг нашей общей юности. И буквально все собравшиеся по отдельности задавали ему один-единственный вопрос: "Переворот будет в ближайшее время или нет?" Иными словами, всех тревожит, насколько стабильна наша нынешняя жизнь, не потечет ли она вспять. Но что касается меня лично, то я в своей жизни занимался многим, очень многим, кроме одного - политики. От нее всегда был бесконечно далек, в каковом состоянии пребываю и поныне. И когда прихожу в Государственную думу...

- Зачем?

- Например, купить билет на поезд. Или просто посмотреть. Так вот, у меня такое ощущение, что это место, где работать невозможно: очень странные там сидят и ходят люди. А касательно того, что по Москве ходят одни преступники...

- ...а также гомосексуалисты и проститутки...

- ...то это не так. Есть наши друзья и их достаточно много. Есть друзья наших друзей - их еще больше. Все дело в том, что журналистов привлекает ненормальность, и это на самом деле правильно. И если вся журналистика заполнена проститутками, лесбиянками и преступниками, значит они - пока - ненормальны: норма журналистов не интересует. И чем больше она занимается аномалиями, тем очевиднее понимание, что это ненормально. Когда об этом перестанут писать, как, например, за редким исключением, перестали писать про различные покушения на банкиров, на предпринимателей, станет ясно, что это вошло в норму.

- А вы, значит, в некоторым смысле - белая ворона, потому что не занимаетесь ни лесбиянками, ни гомосексуалистами?

- Дело в том, что я не журналист.

- Кто же тогда?

- Журналист - это Минкин, это Венедиктов, это Киселев. Это человек, который может проникнуть в какое-то невероятное место или добыть в свою передачу того, кто сегодня у всех на устах, привести его в студию и там поговорить. А когда в студии "ночного полета" разговаривают про любовь и смерть, про смысл жизни, про Бога и безбожие, это уже не журналистика.

- Не согласна. Просто это другая журналистика.

- Пусть так. Но мне лично кажется, что либо Киселев занимается на телевидении журналистикой, либо я ею занимаюсь. Но Киселев же явно, а не я. Это очевидно. Журналистика - это, например, то, что выходит в программе "Времечко", ее делают очень классные журналисты, люди, которые выходят в гущу нормальной жизни. Замысел же Анатолия Малкина, который придумал вслед за "Времечко" выпускать "Времечко: ночной полет", состоял в том, чтобы сначала было бурление жизни, а потом - ночной полет.

- Вы поднимаетесь над жизнью?

- Я пытаюсь. Пытаюсь подняться над этой жизнью и посмотреть на нее сверху. Или с другой стороны. И мне кажется, уникальность Авторского телевидения, которое выпускает "Старую квартиру", "В поисках утраченного", все программы Владимира Познера, "Пресс-клуб", "Времечко", "Времечко: ночной полет", как раз состоит в том, что все эти программы задуманы как попытка некоего осмысления жизни. И мне интересно этим заниматься.

- Как на фоне всего происходящего ощущает себя в Москве русский интеллигент?

- Да ничего трагического не происходит! Замечательно сказала недавно Ирина Купченко, мол, Шекспир жил в отвратительное время, гораздо более противное, чем наше, но писал замечательные произведения. Никогда и нигде интеллигенту хорошо не жилось. Мой отец родился в 18-м году и умер десять лет назад: он пережил 37-й год, войну и все последующее время - что, ему хорошо жилось? А жил по-людски. А что, в Эстонии интеллигенции хорошо живется? А где? В Америке хорошо? Везде плохо, всегда свои комплексы. Так вот, ничего особенного, ничего такого ужасного - пока, во всяком случае - в Москве не происходит. Все то же, что происходило всегда. Более того, есть масса хорошего. Например, я абсолютно убежден в том, что новые московские театры интереснее, чем старые. Когда я жил в застойные времена, никогда не мог представить ни то, что попаду во "Времечко", ни то, что будут ставить мои пьесы, ни то, что сам буду ставить спектакли. Сейчас все это есть, а возможностей еще больше. Трагичность ситуации состоит не в том, что сейчас плохо, а в том, что преследует постоянное ощущение: плохо - будет. Вот садишься в поезд Москва - Таллинн: ехать хорошо, но все время кажется, что ночью тебя начнут грабить. И даже если ничего не происходит, страх, что это может случиться, мешает в пути. То же самое происходит сейчас в Москве: боишься не того, что есть, а того, что может случиться. Я вообще не мастак говорить на политические темы, но мне кажется, мы не понимаем, в какой жуткой стране жили 70 лет. Нам хочется сразу жить в хорошей. Так не бывает.

- То есть, грубо говоря, вечером по улицам можно ходить безбоязненно?

- Грубо говоря, нет. Но страх же живет внутри человека. То есть либо живет внутри, либо не живет - это не зависит от внешних обстоятельств. У меня был период, когда гулял с собакой по вечерам с газовым пистолетом. Но если совсем уж грубо говоря, то в морду можно получить в любом городе мира. Может, я мало ездил по свету, но не знаю такого города, где гарантированно ночью не получишь в глаз. Бог знает, что творится на чемпионате мира по футболу в городе Париже: в кафе врываются английские болельщики и лупят всех, кто там сидит. Спросите меня теперь: страшно сидеть в этом кафе? Ну, страшно. Так что же, в Париж не ездить, а заодно в Лондон? Плохая там жизнь? Всякая. В свое время, очень давно, я понял, что нужно находиться на месте событий и только тогда понимаешь, как они происходят. Я находился в Кисловодске. Стоял прекрасный летний день: было тепло, светило солнце, по бульвару гуляли веселые люди. Я пришел в гости к знакомым, включил программу новостей, услышал, что в Кисловодск входят чеченцы, в городе паника, все в ужасе. И в этот момент понял, как переживают за меня родные и друзья. Поэтому и сейчас со всей уверенностью заявляю, что никакой реальной паники в Москве сегодня нет.

- Во всяком случае, вчера не было, потому что сегодня мы сидим в Таллинне.

- Хорошо, вчера не было. Во всяком случае, на бытовом уровне, потому что не знаю, что происходит наверху. Я не понимаю, что значит: рушится фондовый рынок. Потому что не знаю, чем мне это грозит. Или там, падает ГКО. Или, наоборот, не падает.

- Что такое ГКО?

- Государственные краткосрочные обязательства. Вот это порождает панику, потому что непонятно, что будет завтра. Ты как бы находишься в туннеле и не понимаешь - там свет в конце или стена. И отсюда возникает неприятное ощущение. Но в данный момент все нормально.

- В точности, как у нас: русским в Эстонии плохо. А что, эстонцам лучше? Кому плохо, кому хорошо - и среди тех, и среди других.

- Более того, когда я ставил "Расстроенную семью" в Русском драмтеатре, к счастью, только в конце постановки узнал, что, оказывается, не следует по ночам ходить в Старый город, потому что могут напасть. И мы с Ларисой гуляли по Старому городу, и все было замечательно. А потом перестали. Если бы нас не предупредили, гуляли бы дальше.

- В последние годы вашей темой стали "Диалоги о любви", которые из эфира "Радио Москвы" перекочевали в книгу "День Святого Валентина". Как вы считаете, эта тема исчерпаема?

- Да, конечно. То есть романтично было бы ответить: нет, никогда. Но на самом деле она, видимо, исчерпаема внутри меня, потому что надоедает долго делать одно и то же. Конечно, я понимаю, что это может быть интересно радиослушателям и читателям, но в действительности романтическая мысль, что любовь неисчерпаема, правильна лишь на уровне двоих: меж двух людей она, конечно, неисчерпаема, а когда это тема передачи и вопросы придумываешь ты сам, то когда-то надоедает.

- Видимо, и меж двух людей когда-то тоже исчерпаема.

- Нет. У меня есть пример моих родителей, которые прожили вместе тридцать с лишним лет, пока отец не умер, и у них были фантастические отношения, со скандалами, с уходами, с изменами, возвратами - это была такая яркая любовь! И это была настоящая любовь, какая бывает в кино и еще в жизни. И разговоры про то, что любовь переходит в новое качество, превращается во взаимное уважение - бывает, наверное, и так, но бывает и неисчерпаемая любовь. Во всяком случае, мне не хочется верить в то, что конкретно моя любовь превратится в нечто спокойное и тягучее. Любовь - это вообще тяжелое дело. Уж лучше не любить, чем любить. Не любить проще. Вообще, проще не любить, не иметь детей, не иметь собственных притязаний, быть нетщеславным, не быть честолюбивым. Но так - очень скучно.

Элла АГРАНОВСКАЯ