Ратушная площадь: вид из окна

Постепенно начинаешь понимать, что японцы самые лучшие технари в мире. Стоит на Ратушной площади японец и, никак не напрягая голосовые связки, рассказывает своим соотечественникам, сверяясь с путеводителем, историю Таллинна; при этом непонятные, чем-то напоминающие попискивания летучей мыши слова покрывают и заглушают всю площадь, будто любознательный японец и не обычный турист, но знаменитый оперный баритон, ждущий оваций. Объясняется все, разумеется, элементарно: у японца в петлице вместо бутоньерки (да и к чему она в солнечный полдень во время прогулки?) находится мощнейший мегафон, выполненный в виде крохотного пластмассового завитка. Японцы настолько убеждены в своей непохожести, исключительности и загадочности, что, по всей вероятности, думают, что простые смертные их не видят и не слышат. Во всех странах мира они ведут себя как инопланетяне, осваивающие новые космические пространства: они скрупулезны, последовательны и совершенно равнодушны к окружающему. В Лувре они пытаются не только осмотреть, но и сфотографировать как можно больше картин (желательно все); в Эрмитаже они ставят перед собой ту же непосильную задачу; в Таллинне они фотографируются группой, увенчанной в небесной голубизне флюгером Старого Тоомаса, затем по одному на различных камнях площади, затем у каждого дома на улице Пикк. С лиц их не сходит выражение сосредоточенности и труда. Может быть, им и не нравится наша столица, но уж раз приехали, то решили терпеть... В "Мулен Руж" на моих глазах японцы так зычно переводили друг другу текст песни французской певицы, что их соседи по столику - немцы не выдержали и сделали им замечание. Японцы были страшно поражены: разве их непонятный язык может кому-то мешать. Сдержанные таллиннские экскурсоводы, завидя японскую делегацию, просто замолкают без каких-либо пререканий, и терпеливо ждут, пока микроскопический мегафон не удалится в сторону площадок, с которых можно пересчитать всю черепицу крыш.

Туристы почему-то очень любят кричать. Сначала казалось, что кричат только финны, но теперь стало ясно, что кричат абсолютно все. (Мы-то, приехав в чужую страну, обычно не кричим, мы боимся, что в нас сразу распознают доцивилизованного советского туриста. Мы и одеваемся-то лучше всех, в самое дорогое, чтобы показать наше наплевательское отношение к дефициту. Мы едим, словно только что выехали из цинготной зоны; но не о нас речь.) Словом, кричат все. И, дико размахивая руками, толкаясь, откупоривая на ходу банки пива, все веселятся. Так именно весь мир понимает праздность.

Американские туристы в Таллинне, кроме обязательного веселья, еще любят поговорить. Желательно - громко. Они не японцы - пользуются обычными микрофонами. Перевод осуществляется на два языка - эстонский и русский. Традиционно в громком произнесении слов участвуют три женщины средних лет. Чаще всего они несут слово Божье. Слово, открывшееся американке в сложный период ее жизни. Несколько лет подряд под моими окнами дородная дама рассказывала, как ее растлил родной отец в штате Индиана, но она не растерялась и нашла путь к Господу, куда и приглашала в утренние воскресные часы, больше располагающие ко сну, чем к религии, жителей эстонской столицы. Нынешним летом привычную проповедницу сменила иная дама, звавшая к Господу от чистого сердца, не потревоженного семейными несчастьями. Но так же громко. (Справедливости ради стоит отметить, что синхронный перевод с английского на русский и эстонский становится все лучше и лучше.)

Еще одно новшество нынешнего лета: с горки Харью прогнали наркоманов. Теперь они валяются прямо на Ратушной площади, среди нехитрых своих пожитков. Они по-прежнему красят волосы пучками в разные цвета, на них по-прежнему что-то из кожи и джинсовой ткани, но девушки, согласно модной перспективе, становятся все дороднее и крупнее. То есть когда девушки падают наземь, молодым людям, сохраняющим в этом сезоне хрупкость и изможденность, очень трудно поднять подруг и куда-нибудь их оттащить. Они и не тащат, а оставляют все как есть - и нежный запах марихуаны с шиком источают углы площади, привыкшие к иным, менее изысканным испарениям.

Итак, все кричат. Немцы при этом одеты в шорты. Вся семья - папа, мама и дочка. У всех один размер - ХХL, что придает им уверенность в себе, а папиному шагу сообщает неторопливость, убедительность даже некоторую (мягкую) категоричность. Как бы полная демократия при абсолютной тирании. Они, хотя и смотрят по сторонам, но, в отличие от японцев и американцев, ничего не фотографируют. Они и так все знают. У них и так у самих в Германии все такое есть. Они, собственно, тут просто отдыхают.

Финны, шведы и датчане сидят в уличных кафе. Они не просто кричат, но и еще хохочут. Они приехали большой группой, а в такой группе всегда есть свой массовик-затейник, который еще на пароме начал острить, да никак не может остановиться, а попутчики никак не могут отсмеяться... В магазинах скандинавам почему-то сразу начинают предлагать дешевые вещи, прошедшие уценку, усушку и утруску. За ними (за скандинавами) сохраняется репутация людей бережливых и деньги на ветер не бросающих.

В картинных галереях, в изобилии разбросанных по Старому городу, совершенно пусто. Сюда лишь изредка заходят туристы из России, привыкшие осматривать все культурные точки во время поездок. На самом деле, душа их тянется к привычному китчу, в котором таллиннские художники ничем не отличаются от художников Европы, но тут наблюдается некоторое запустение - гораздо меньше стало продаваться видов древнего Вышгорода в туманной дымке, навеянной средневековьем. Зато нет никаких перебоев с продажей воздушных шаров. Что именно, какую-такую таллиннскую традицию они символизируют - мы не знаем, но туристы охотно их раскупают для поднятия и без того пьяненького настроения.

Птицы, в отличие от белочек в Кадриорге, ведут себя в центре города очень агрессивно. Они могут напасть на человека, покусившегося на мусорный бак, из которого они привыкли кормиться. Бакланы и чайки, отлетев неподалеку для разбега, несутся на обидчика с жестяными, гортанными боевыми кликами и могут протаранить ему голову, если он не отступится от отходов подобру-поздорову. Зато крысы в центре города пока вполне миролюбивы и ведут себя как резвые котята. Серые баловники бегают между столиками уличных кафе, хватают друг друга за хвосты, дети тянут к ним шаловливые ручонки, а родителей невозможно уверить, что это именно крысы, а не какая-нибудь другая живность, которую принято любить в цивилизованном обществе и гладить по шерстке. Во многих кафе по стенам открыто бегают откормленные тараканы. На них тоже интеллигентно никто не обращает внимания. Что твой Нью-Йорк!

К людям, пьющим пиво прямо на парковых скамейках, теперь обращаются хорошо или, как минимум, опрятно одетые люди в возрасте и интересуются: "Бутылку отдадите?". Получив учтивый положительный ответ, собиратели, нетерпеливо сглатывая и двигая (почти угрожающе) кадыком, становятся над душой и ждут обещанного. Если у выпивающего железные нервы, то собиратели рассказывают ему свою историю, берущую начало в недрах счастливой страны Советов, проходящую через школу, вуз, партийную организацию и впадающую наконец в пенсию, требующую бутылочного приварка. Пьющий на скамейке пиво не твердо знает, как ему следует реагировать на чужую беду. То есть бутылку ведь он уже отдал, а что еще он может сделать для социальной справедливости?!

Особую касту нашего города составляют собачники, выгуливающие своих любимцев. Они ходят группами, и их счастливый щебет не смолкает ни на минуту. Так страстно повествуют о ненаглядных членах семьи только бабушки, дождавшиеся внуков. Собаки, как вы знаете, похожи на хозяев, и видно, что благосостояние таллиннцев, несмотря на жалобы и причитания, растет.

Местная молодежь непременно вечером высыпает на Ратушную площадь. Именно здесь возникает чувство столицы и именно здесь хочется вдыхать дым отечества. Юное племя не прогуливается, не поет, не танцует, а просто стоит и смотрит по сторонам. Даже когда они разговаривают друг с другом, они все равно озираются и смотрят по сторонам, боясь упустить что-то важное, какое-то лицо, инкогнито плывущее в толпе. Не знаю, к чему приводит нервическое ожидание, - возможно, к романтической встрече, к перемене участи и судьбы, а возможно, ни к чему и не приводит, но вечер прошел не зря, ибо в молодости приятно ждать и не торопить события.

Иногда заезжий музыкант целуется с трубою или каким-нибудь иным инструментом. Вокруг него сразу собираются слушатели, радующиеся развлечению. Но деньги бросать никто не торопится, и музыканты раньше выдыхаются и устают, чем успевают заработать на обратную дорогу. Да и конкуренция с местными у них большая - почти на каждом углу играют "советскую ностальгию", растягивая меха баяна, как в любой стране, где есть большая диаспора русских эмигрантов.

Есть несколько привычных пожилых и величественно-презрительных дам, предлагающих прохожим нежные букетики или вышитые салфеточки или праздничные наволочки ручной работы, - и все в ожидании лучших времен. Такие дамы всегда живут в ожидании лучших времен. И всегда они ждут не жалости. Всегда они ждут, что их оценят по достоинству.

Коренных жителей в Таллинне очень легко узнать по мобильным телефонам, постоянно звонящим. Издалека такой прохожий вызывает странное, почти зловещее ощущение: кажется, что он говорит сам с собой, чуть склонив голову набок и несколько раздражаясь. Иной раз доносятся и обрывки самих разговоров: "Направляюсь в магазин. Думаю присмотреть брюки. Возможно те, о которых я тебе уже рассказывал (ла)" Словом, есть о чем поговорить...

А вообще-то город прекрасен, свеж, тепл и обещает неизбежные перемены к лучшему.

Елена СКУЛЬСКАЯ