Время танцора

- ...

- Раневскую однажды спросили: "Где вы видели настоящее искусство?" Она ответила: "В Третьяковской галерее". Искусство - это нечто общее. А мы, актеры, создаем живое искусство. Театр - это искусство искусства, перевоплощение, умение донести до людей то, до чего ты дошел и что сам чувствуешь.

- А до чего вы дошли... что познали в этом "общем и большом"?

- Я - до ручки. Я пока никуда не дошел. Все мы развиваем то, что нам дал Бог. Все мы, артисты, хотим быть нужными. Когда репетируем, где-то в одиночку, мы - очень большие актеры, мы все понимаем и чувствуем. Но как только выходишь на площадку, сразу начинаешь думать: "Боже мой, что я делаю? Зачем вообще стал заниматься этой профессией?" Это тяжело - быть актером. Вот я - обычный, средний актер. Если со мной работает хороший режиссер, я могу быть хорошим актером; если плохой, то актер и буду. Лично для меня каждая роль - это возможность отойти от себя: вправо, влево, выше, стать чем-то другим. А когда это удается, преодолена еще одна ступенька актерского мастерства. Настоящее искусство - это Феллини, Тарковский. А то, что мы делаем и довольны своей работой - это еще не попало в люди и во время.

- А вы...

- Я в панике, потому что многое не успел сделать, что-то не получилось, и наверняка уже не получится. А я чувствую, что еще многого хочу. Конечно, я могу это сделать, но только на другом этапе, потому что уже другой возраст, другое тело, другие мысли, другой жизненный опыт. Мне сейчас 38 лет. И вряд ли придется сыграть Ромео или других героев такого плана, возраста, потому что я уже другой. А в мое время эти роли проходили мимо меня к кому-то другому. Они ушли и никогда не вернутся. И ты оглядываешься и думаешь: "Вот можно было бы...". Но не везет: нет режиссера, нет человека, который увидел бы и сказал: "Ты бы мог сыграть эту роль, давай будем делать". Сейчас мы работаем с Романом Виктюком, и это счастье, потому что пришел человек, который перевернул систему работы над пьесой. И это интересно: надо заново понимать какие-то вещи. Это прекрасно, когда артист имеет возможность чему-то научиться вновь, а не ерзает на штампах, на обычной своей технике. Я должен понимать, чего режиссер хочет. Я - его краска, и он решает, как будет мною мазать, как он будет меня лепить. А моя задача - быть высококачественной, податливой глиной. И мое сильнейшее желание - попасть в руки хорошего скульптора.

- А назначение театра...

- Не быть развлекаловкой, к которой люди сейчас так привыкли. Самая страшная беда сейчас - это дети, которые цитируют не Пушкина, а рекламные ролики. Однако пришло время: людям не хватает настоящих чувств, человеческих взаимоотношений. И прекрасно, когда они могут увидеть это на сцене. Поэтому театр - это мембрана, он должен все время вибрировать. И мы всегда хотели работать именно в таком театре, а не в коммерции, которая привлекает зрителя только глупостью и пошлостью. Я живу не только ради того, чтобы театр заполнялся публикой, а чтобы, посмотрев спектакль, люди получали дозу того, что я на них затратил.

- А идеология театра, в котором вы работаете...

- Выжить. Виктюк, например, репетировал "Саломею" год. У нас же делают в год девять спектаклей. И поэтому надо обладать огромным актерским мастерством, чтобы пропустить все это через сердце и не стать обычным лицедеем. И ради этого я пошел в свою профессию. Иначе бы пошел в цирк.

- Но кроме профессии актера, которая занимает уйму вашего времени и сил, есть еще и увлечение степом. Почему...

- Это моя ниша. Это мое спасение. Это мое состояние и мироощущение.

- Спасение от чего?

- В России этот танец называют эстрадным. Для меня "эстрада" - пошлое слово, потому что все, что я вижу на эстраде - это опять-таки коммерция. А степ - это все-таки философия. Этот танец, подобно джазу, появился у черных как импровизация в тяжелое для них время, как средство выражения своих чувств, эмоций. То есть я выхожу и стучу, что чувствую, и в этом мне помогает специальная техника, ритмы. Мой отец был военным, и все убеждали меня, что я тоже должен идти в военное училище. А я говорил: "Не хочу зависеть от командиров". Пошел в артисты - оказалось, что все равно завишу от режиссеров, то есть от начальников. А степ - это свобода, потому что в этом танце я сам себе хозяин. Это выброс плохой энергии и накопление хорошей. Я прихожу на занятия, уставший после репетиций, с мыслью: "Не хочу, ничего не хочу". А за тобой - человек пятнадцать. Начинаешь танцевать, передаешь им энергию - и включаешься. И второе занятие провожу уже так, будто только проснулся: я бодр, свеж и могу танцевать до вечера.

- Давно вы почувствовали, что...

- У меня ощущение, что я не мог без этого всю жизнь. И все время пытался найти место, где обучают степу. А когда увидел, что его танцуют в России, нашел возможность достичь своей цели.

- Если на чаши весов поставить вашу работу в театре и увлечение степом...

- Я как-то пил кофе, подошла женщина: "Говорят, вы теперь не играете в театре, вы теперь танцор?" Да, ходят такие слухи. Я играю мало, но мне везет: сейчас у меня хорошие роли. Когда в шесть лет мама повела меня учиться игре на пианино, я спросил: "Почему пианино? А вдруг в кино мне понадобится сыграть на баяне?" Еще тогда я знал, что артист должен петь, танцевать, ходить на ушах, если это нужно. Чем бы ни занимался, все время старался обогатить свою актерскую палитру и всегда хотел быть синтетическим актером. Но так сложилось в жизни, что по большому счету не использовал всего, что мог. А в степе могу реализовать себя, это дает мне силы. Хочу сделать из степа не просто танец. Хочу, чтобы люди знали и любили его, и не просто восхищались трюками, а понимали ритм и музыку этого танца.

- Вы реализовали себя или все-таки...

- Надеюсь, у меня еще есть время пожить и кое-что сделать. Я очень многое хочу, поэтому постоянно бегаю, верчусь, но все не успеваю. Жизнь-то огромная, и все надо успеть. Хорошо, если получается. Но когда затрачиваешь массу усилий и все равно пробуксовываешь - это трудно пережить. Это подавляет, ломает. Очень жаль, когда это происходит с талантливыми людьми. Но у меня пока все нормально.

- Вы много общаетесь с журналистами. А какие вопросы вы бы сами себе задали?

- Не знаю. Если у человека что-то болит, он всегда выйдет на тему, которая его волнует. Меня часто спрашивают, танцуют ли мои дети. А у меня нет на них времени. Моя дочка занимается игрой на фортепиано, а я не могу с ней посидеть, хотя знаю, что, позанимавшись со мной перед концертом, она сыграла бы намного лучше. Я разрываюсь между необходимостью уделять им время и работой. Это моя основная проблема: из-за моего быстрого жизненного ритма дети не со мной, а как бы рядом...

Беседовала
Майя БУРЛАКА.