"Мокрая" осень

Что касается денежной стоимости человеческой жизни, то она порой оказывается смехотворной. От нескольких крон преступной поживы в кармане жертвы до нескольких тысяч, если речь идет о заказном убийстве.

Наше общество отказалось от смертной казни как наказания за такое тяжкое преступление против личности, как убийство. Иными словами, государство взяло на себя соблюдение известной библейской заповеди. Хотя, если быть честным и откровенным, руководствовалось оно отнюдь не благочестивыми мотивами, ниспосланными свыше, а рекомендациями со стороны. Дескать, не пристало в демократическом государстве ставить человека к стенке (сажать на электрический стул, вздергивать на виселицу, возводить на эшафот и т.п.). Мы послушно этим рекомендациям последовали, будто только наличие смертной казни в своде уголовного законодательства и отличает Эстонию от любого истинно демократического общества.

Справедливости ради следует отметить, что во многих государствах, почитаемых нами как образец демократического устройства общества, смертная казнь сохраняется не только в законодательстве, но и применяется на практике. Например, в Соединенных Штатах Америки.

Думается, в угоду Европе, куда мы стремимся, достаточно было отказаться от применения смертной казни, то есть не приводить в исполнение вынесенные приговоры. А с упразднением соответствующей статьи в уголовном кодексе повременить.

Конечно, содержание смертников за счет государства - весьма накладно для всех нас как налогоплательщиков. Но лучше уж платить деньгами, чем жизнями сограждан и постоянным страхом, в котором мы живем, боясь уже не только сумерек, но и пустых переулков в светлое время суток.

Смертная казнь была отменена в разгар роста преступности, нарастания числа не только тяжких преступлений против личности (убийств, изнасилований, похищений с целью выкупа), но и краж (от квартирных до разбоя средь бела дня), случаев хулиганства. И акт либерализации наказания был предпринят на фоне все более укореняющегося у преступников чувства безнаказанности. Тут достаточно сличить ежедневно публикуемую полицейскую хронику происшествий с числом также публикуемых случаев раскрытия преступлений. Процент до обидного мал, просто ничтожен.

Короче, либерализация уголовного законодательства по душе разве что самим наказуемым, но никак не законопослушным членам общества, которых государство со всеми его властными атрибутами и аппаратом принуждения сегодня не способно оградить ни от чего. Невольно вспоминается усвоенное из институтского курса политологии и социологии: государство возникло для защиты прав личности и ее собственности. С этими функциями наше государство справляется гораздо скромнее, чем нам всем того хотелось бы. То, что преступность есть и в других, более благополучных странах, нас волнует не больше, чем наличие или отсутствие жизни на Марсе. Мало утешает и то, что на остальном постсоциалистическом пространстве ситуация ничуть не лучше.

Хотя с правами личности в плане чисто демократических свобод оно в сегодняшней Эстонии, конечно, получше, чем в СССР в 1938-м или в Германии в 1934-м. Но там насилие если и творилось, то творилось государством, и обыватель мог оградить себя неукоснительным соблюдением правил тоталитарного общества. Сегодня же идет игра без правил. И нас не спасают ни высокий каменный забор, ни железная дверь, ни даже газовый баллончик или пистолет в кармане.

Декларативного, не востребованного самим обществом послабления уголовного законодательства нам оказалось мало. И потому пошли дальше. Власти решили, что у нас слишком много народу за решеткой. Сейчас наказание в виде лишения свободы отбывает чуть меньше четырех с половиной тысяч человек. А надо, как заявил на днях министр юстиции Пауль Варул, чтобы число обитателей всех тюремных камер и лагерных зон не превышало двух тысяч человек. При этом господин министр не утрудил себя аргументацией. Почему именно две тысячи? То ли эта цифра соответствует числу посадочных мест, то ли по идеальной статистике в нормальном обществе не должно быть больше случаев правонарушений, влекущих лишение свободы? То ли просто государство не в состоянии осуществить нормальный надзор за большим числом изолированных от общества элементов? В общем, ясности, почему заключенных должно быть две тысячи, а не больше, никакой.

На взгляд рядового обывателя, не обремененного знанием разного рода юридических и прочих тонкостей, за решеткой должно быть столько человек, сколько этого по решению суда заслуживает.

Общее число уголовных преступлений из той же полицейской хроники известно. Сколько раскрыто - установлены исполнители, - мы тоже знаем. Дальше - кому и сколько воздано по суду, в том числе и в виде лишения свободы, нам также известно.

По министру Варулю, лишенных свободы слишком много. Не следует ли из этого, что независимая судебная власть в Эстонии чрезмерно жестока по отношению к тем, кому закон не является помехой? Иными словами, возникает мнение, что суд при вынесении приговора руководствуется не только и не столько буквой закона, сколько какими-то субъективными соображениями, в том числе и эмоциями.

Думается, логика тут должна быть простой. Есть преступление - есть наказание. Суд определяет степень виновности и меру ответственности за эту провинность. Поскольку за все надо платить, то виновный должен непременно за совершенное правонарушение заплатить. Если это материальное возмещение ущерба, то - материально, если это лишение свободы - отбытием положенного срока, если и то и другое вместе, значит - и деньгами и лишением свободы. И от звонка до звонка.

Только такая перспектива способна воспитать в неустойчивой душе если не осознанную, то вынужденную законопослушность. И надежда на то, что кто-то не только раскается, но и непременно станет на путь праведный, ничтожна. Единицы на тысячу. Никак не сотни досрочно освобожденных на четыре тысячи заключенных. У нас же решили пойти именно по этому пути. Мол, провел человек три четверти срока за решеткой и если в тех условиях вел себя без нареканий, то вот - пожалуйста, изволь проследовать через широко распахнутые ворота на волю.

Сказано - сделано. В итоге, простите, за грубую параллель, получили "мокрую" осень девяносто восьмого. Потому что как бы примерно ни вел себя убийца, он все равно остается убийцей, насильник - насильником, а злостный воришка - воришкой. А примерное поведение в "зоне" - это совсем не то, что на воле, где и соблазнов меньше, и надзор не тот. Да и просто сдерживающих факторов меньше.

Досрочное, пусть и условное, освобождение лиц, совершивших тяжкие преступления против личности, для общества опасно. Тем более оно опасно в условиях роста преступности.

В наших условиях опасно досрочное освобождение даже более невинных с виду преступников, осужденных за квартирные кражи, вымогательства, разного рода хищения собственности. Ибо эта разновидность преступлений тоже составляет немалый процент в общей криминальной картине. А наказуемость (раскрываемость) крайне низка. Так что - давайте поощрять?

Слава Богу, тот же министр Варуль в четверг спохватился и лавину досрочных освобождений приостановил. Но для этого потребовался массированный протест общественного мнения, донесенный до властей не всплеском рецидивной преступности, а прессой. За это - честь и хвала эстонским коллегам. Это им оказалось по силам. Но кому по силам внушить нашим избранникам, что следование европейской моде без учета нашей горестной специфики не по средствам. Не указ нам с нашим разгулом преступности и бессилием власти ни шведский опыт, ни датский. Там, кстати, есть традиция, по которой над тюрьмой, в которой нет ни одного заключенного, вывешивается государственный флаг. Боюсь, нынешнему поколению не дождаться сине-черно-белых полотнищ ни над Батарейной, ни над новомодными, по евростандартам выстроенными тюрьмами.

Впрочем, можно выпустить всех на волю. В тюрьме будет пусто, а за ее стенами будут грабить, убивать и насиловать.

Э. ЭРЕК.