Жестокий декаданс конца тысячелетия... На выставке авангарда, открытой в Национальном Художественном музее, более всего поразила меня галерея фотопортретов - крупные, плоские, глядящие глаза в глаза лица обезьян. В конце тысячелетия молодые люди показали, чему нас научила цивилизация и как далеко мы продвинулись по пути, открытому Дарвиным. Лица обезьян серьезны, печальны, человечны, чем-то они, конечно, отличаются от лиц людей, но с первого взгляда и не разберешь, чем именно, - пожалуй, формой век - будто глаза выглядывают из неудачных, неровных, нервно и невнимательно выполненных разрезов в масках, спешно сделанных для карнавала.Разумеется, вспоминаешь "Планету обезьян" Пьера Буля, фильм, снятый по роману, но и в романе и в фильме человек отстаивал свое достоинство перед нагло-самозванным миром нуворишей в шерсти, а фотопортреты лишь показывают нам передовиков, например, труда с доски почета - коммунистического ли, капиталистического ли - не так уж важно. Или тех, кого разыскивает милиция-полиция, или тех, кто отличился в их розыске. Собственно, просто портреты, которые мы, в силу сложившихся условностей, принимаем за портреты животных, хотя и не можем отмахнуться от явного человеческого подтекста этих - ни в коем случае не морд - лиц. В маленьком, угловом зале помещен макет огромной коровы с легким намеком на агрессивность в духе, скажем, носорога, с которым, видимо, она состоит в дальнем родстве. Белая такая корова, примерно из пенопласта. Под хвостом у нее некоторое подобие проруби с неровными, обметанными красным краями. Внутри - огромное полое пространство с двумя экранами. На одном, в районе печени коровы, такой медленный кадр: совершенно голый кряжистый мужчина чинно танцует танго-фокстрот с девушкой, одетой в подвенечное платье. А на дальнем экране - свиньи, свиньи, свиньи - крупный план, средний план, мужчина с расстегнутыми брюками перед свиньями... Деревня. Быт. Корни. Земля. Есть маленькая квадратная комната со стенами, выполненными из ситца. В центре, с потолка, свисает на шнуре голая лампочка. Произведение искусства следует созерцать изнутри, то есть можно проследовать за ситцевое заграждение: служитель музея с тревогой следит за парочками, скрывающимися за занавеской... Реклама белья, домов мод сочетается с кадрами из "120 дней Содома" Пазолини и "Ночным портье" Кавани. Страшные, дикие подмены. Цитата из гинекологического кресла - два блестящих подколенника с дамскими ногами в черных чулках - дальше - экран телевизора. Очень много техники. Холодно от проводов и экранов. Мертвый мир живой природы. Живая природа мертвого мира. Натюрморты из мертвых предметов. Хочется закричать: "Все кончено?!" Какие-то обломки давно прожитых жизней, историй, поколений, будто здесь археологи произвели раскопки, да совершенно не знают, как им поступить с найденными черепками. Мир, где люди уже перестали быть только животными, но еще не стали только роботами. В этом промежутке чувствуешь себя очень неуютно, как в похоронной процессии, куда попал случайно, а выйти неудобно.
Что не подвластно мне? Как некий демон говорит Барон, перебирая золото в сундуке с видом рачительного хозяина, трезвого бизнесмена, заработавшего право на отдых, на интересную и красивую жизнь, и трудно с ним не согласиться... (А еще труднее понять, как это раньше изображали Барона чахлым старцем, полусумасшедшим, почти Плюшкиным, воздевающим костлявые руки над бессмысленным златом.) Со студентами театральной студии Русского театра мы читали "Моцарта и Сальери" и пришли к выводу, что сегодня Сальери кажется безумно похожим на Гамлета. Оба - убийцы. Сальери у Пушкина экономно лишает жизни одного гения - Моцарта; Гамлет с размахом начинает с Полония, Розенкранца и Гильденстерна и наконец изводит весь двор, включая невесту, мать, друга и отчима. Оба - бесконечно рефлексирующие убийцы.
Нет! Не могу противиться я доле Так примеривается к убийству Сальери, но еще долго тянет. А Гамлет:
Он молится. Какой удобный миг! Сальери испытывал искус суицида:
И часто жизнь казалась мне с тех пор .................................
Хоть мало жизнь люблю. Все медлил я. И Гамлет испытывает желание умереть:
И в смертной схватке с целым морем бед Но оба все-таки припасли себя для других дел - для убийств. Пушкин очень хорошо знал Шекспира и, можно предполагать, ревновал к нему. И занятно, что именно в Пушкинский год - год Моцарта и Сальери - одновременно идут премьеры одного "Гамлета" за другим. В одной Москве за последние несколько месяцев - три "Гамлета" - и все с шумом и помпой. Нам, живущим в атмосфере постоянных дворцовых убийств, трудно воспринять Гамлета интеллигентом и жертвой, талантом и художником; он невольно сближается в нашем сознании с Сальери, так же, как и Гамлет, решающим спор с помощью смерти. (Правда, Гамлет позаботился о том, чтобы оставить по себе Горацио, а Сальери не привлекает свидетелей, и некому за него заступиться.)
В идеале - и профессиональные артисты должны были бы непременно следить за работой своих коллег, но не так уж много актеров из Русского театра встречаешь на спектаклях эстонских театров, и обратный счет тот же. Что же до гастролей, то тут, полагаю, дело в ценах на билеты... Разумеется, там, где начинаются деньги, нелепо давать какие-то рекомендации, но все-таки знакомство с творчеством коллег, как кажется, одна из немногих для нашего пространства возможностей не погрузиться в провинциальное мироощущение... В случае со спектаклем "Счастливцев - Несчастливцев" важно не только и не столько - понравился ли спектакль, важно, что была возможность увидеть сегодняшний день Сатиры и посмотреть на то, как прекрасно работают любимые артисты (для тех, кто их любит). Мне показалось, что пьеса Григория Горина, определенная им по жанру как "театральные безумства", а по сути попытавшаяся объединить просветительскую лекцию и легкий капустник, - ниже того уровня, который когда-то был заявлен драматургом в "Поминальной молитве", "Том самом Мюнхгаузене" или "Доме, который построил Свифт". Когда-то молодой Григорий Горин с молодым Аркадием Аркановым начинали именно с реприз, шуток, капустников; Арканов, несмотря на все отступления к серьезной прозе, остался приверженцем эстрады, а Горин, казалось, ушел из нее навсегда, разочаровавшись в ее доступности и демократизме. "Счасливцев - Несчастливцев" в какой-то мере тоска по молодости, в которую, как в реку, как ни старайся, трудно войти дважды. Далее показалось, что Сергей Арцибашев не совсем точно определил линию и цель постановки - часто текст пропадал, затушевывался, не ясно было, ради чего умирают на сцене артисты. (А умирают они ради Искусства! На чем, предположительно, и должен был бы держаться этот веселый спектакль.) Но Александр Ширвиндт и Михаил Державин весьма снисходительно отнеслись и к драматургу, и к режиссеру, в которых эти мастера, по честности, не особенно нуждаются. Зал был в восторге, хохотал и рукоплескал. Александр Ширвиндт и Михаил Державин поиграли во многие знаменитые пары: от Сталина - Ворошилова до Дона Гуана - Лепорелло. Они привлекли к игре зрителей, и в прямом, а не в переносном смысле слова сделали их участниками спектакля - вывели на сцену. И вот что важно: они не смеялись над теми, кого вывели на сцену из зала (как это непременно делают наши сатирики), не вступили с ними в амикашонские отношения (как непременно в таких случаях делают эстрадники), но позаботились и о человеческом достоинстве людей, и о своей дистанции с ними, лишний раз продемонстрировав не только свою звездность, но и интеллигентность, которую невозможно сыграть. Спектакль состоял из множества цитат: Шекспир, Пушкин, Островский, Чехов. Многие зрители цитаты узнавали.
Обзор подготовила |