Хочу меняться вместе со временем

- Эндрик, клубок вашей творческой жизни состоит из многих нитей, и за каждую хочется потянуть. С какой из них вам сейчас хотелось бы начать?

- Наверно, с той, что связана с режиссурой, ею занимаюсь теперь больше всего. Иногда, правда, я еще играю, но не танцую уже давно, потерял квалификацию.

- А про мюзик-холл не хотите вспомнить? Все думаю: вы ведь числились в серьезных танцовщиках, были солистом театра "Эстония", где выходили в классических партиях, даже Хозе из "Кармен" на вашем счету. И - мюзик-холл. Он чем остался в памяти?

- Это было невероятно... Кажется, первый и последний раз в жизни я понял и пережил, что это значит 600(!) раз подряд, каждый Божий вечер выходить на сцену, иногда даже по 2-3 раза в день. Это нелегко, но как еще почувствовать себя профессионалом? И все же серьезный балет и мюзик-холл - это два полюса танца, и я бы не сказал, что одно исключает другое, скорее, дополняет.

- По всей вероятности, вас увлекало и то и другое?

- Увлекало. Но за полтора года мне мюзик-холла хватило, я же попал в него, как говорится, по семейным обстоятельствам, жена была приглашена туда на главную роль в спектакль. В это время я танцевал в "Эстонии" и немного заскучал. Все было спокойно, нормально, никаких всплесков, было хорошо известно, как все сложится сегодня, завтра, чему дальше быть. Заслуженного артиста уже получил, впереди, значит, очередное звание. Если какой-то правительственный концерт, а таким концертам придавалось особое значение, то знал: в Москву обязательно пошлют Керге. Так что и до пенсии, и до гроба все будет неизменно. А тут возможность поработать в ленинградском мюзик-холле, и я с легким сердцем расстался с театром и намеренно с легким сердцем переменил жизнь. Я не сожалею об этом: живя полтора года в Ленинграде, я сумел посмотреть на нашу маленькую Эстонию со стороны. Из большого, почти пятимиллионного города она со своим миллионом виделась тихой, спокойной. Ленинград поражал размахом, масштабом, он был, как бурное море, а Эстония рядом лежала красивым, родным озером. В конечном счете я благодарен этому времени, оно помогло осознать, что есть большой мир, большие проблемы, есть иные взгляды, точки отсчета на жизнь и искусство.

- Мы не случайно начали разговор с вашей разнообразной, пестрой (в хорошем смысле) судьбы. Вам, наверно, никогда не бывало скучно?

- Скорей всего, нет. Человек ведь сам делает жизнь интересной или скучной. Она может получиться мучительной, радостной, как случится, но зависит это только от нас самих, от кого же еще? И еще очень важное: если ты умеешь посмеяться над собой, тогда начинаешь понимать, отчего порой бывает трудно. А смеяться нам еще только предстоит научиться. В особенности в нелегкие времена. Разве сейчас другие?

- В последние годы вы немало занимаетесь режиссурой, и с опытом драматического артиста вам легко понять, что происходит с творческим человеком в процессе репетиции, работы. При этом в течение пяти лет вы возглавляли "Ванемуйне" в Тарту, и, не знаю, можно ли назвать эти годы самыми плодотворными в вашей биографии?

- Это было тоже полезным опытом. Действительно, совсем не мое - руководить. Это требует таких человеческих качеств, которые у меня есть, но проявлять их желания мало. Руководителю театра иной раз требуются решительность, жесткость даже, он должен направлять и менять судьбы людей, а я ничего менять не хочу, не хочу брать на себя ответственность, говоря артисту, что с завтрашнего дня он у нас не работает. Это моя логика, наверно, есть и другая, но ведь режиссеру всегда в какой-то степени легче, он может работать с теми артистами, кто ему подходит, кто согласен с ним. А как быть с теми, кто с ним не согласен? Не знаю...

- Прочитал где-то однажды такой полезный совет: "Если вы выбираете себе белье, то решите, кому вы в нем хотите понравиться". Издание, как сейчас понимаю, было женское... Когда вы примеряетесь к какой-то пьесе, для вас имеет значение, что в дальнейшем спектакль должен будет кому-то понравиться? Или я - художник, самовыражаюсь, а вы, друзья, подтягивайтесь. А нет - ваши проблемы...

- Думаю, с тем, что потом будет, нельзя не считаться. Театр, быстро, нет ли, но меняется постоянно. Меняется потому, что и зрители меняются в своих желаниях, интересе. Сегодня тянет смотреть одно, завтра - другое, все зависит от того, что происходит вокруг. И театр должен это чувствовать, если хочет присутствовать в жизни зрителя. Это не исключает для художника возможности и права говорить о том, что кажется ему первоочередным, главным, тем более что то, о чем он волнуется, обязательно найдет отклик у определенного круга людей. И все же главный ориентир - широкая публика, с ее интересами нельзя не считаться. В то же время неплохо быть все время немного впереди, увлекать ее за собой. Знаете, можно делать гениальные вещи, но они публику не тронут. Театр должен быть гениальным, но не настолько, чтобы стать чужим и непонятным. Я так трудно говорю...

- Отчего же, все понятно. Но тут есть одно обстоятельство: все подряд клянутся в любви к публике, но при этом постоянно твердят: ах, какая она хорошая, ну так хороша, что при этом не мешает сделать ее тоньше, образованней.

- Ерунда все это. Публика всегда точно знает, зачем она идет в театр и что ей там нужно.

- А вы на что ходите в театр?

- Я лично мало хожу в театр. Но если прихожу и получаю удовольствие от того, что забываю, где нахожусь, что захвачен происходящим на сцене, если забуду, наконец, что сам по профессии театральный человек, тогда испытываю наслаждение. А выбираю обычно: слушаю себя, свою интуицию. Или режиссера знаю, или на артиста посмотреть хочу. Иногда слышу что-то о чем-то, и становится любопытно.

- Буквально через пару недель Русский театр в Таллинне откроет новый, юбилейный сезон спектаклем "На задворках" в вашей постановке. Спектакль сделан по вашей инсценировке повести Оскара Лутса, и речь в нем об эстонцах и русских, живших в Таллинне где-нибудь в Копли, скажем, много-много лет назад. Эти люди предстают перед нами порой не в самом лучшем свете, что совпадает с мнением некоторой части эстонского общества о том, что русский человек - он и такой, и этакий. Как вы относитесь к такому возможному восприятию вашего спектакля?

- Нормально отношусь. Ведь то, что вы сказали относительно отношения к русскому человеку, я мог бы сказать и относительно к эстонскому. Не в национальности дело, а в том, как человек живет, воспитан. Конечно, существует разница в национальном характере, в темпераменте, привычках, но и тут все зависит от среды, где человек воспитывался. А то, что происходит с героями "На задворках", тоже ведь завязано на том, какой багаж прошлого живет в них. Ведь тут люди очень разные, непохожие, разброс характеров удивительный. Нет, это совершенно замечательный материал, потому что на одном пространстве люди разных судеб, биографий. Кто-то осел тут давно, его корни уходят в века, кого-то занесла сюда первая мировая война. Рабочие, офицеры, хироманты, сапожники, русские и эстонцы - они тут рядом: сталкиваются, притираются. Но живут-то в согласии, вместе о чем-то горюют, радуются, решают житейские проблемы. Но вот что объединяет их по-настоящему, так это мысли о завтрашнем дне и том, что он принесет. И национальность здесь вовсе не имеет значения, потому что кому как повезет.

- А вы не опасаетесь, что придет на спектакль зритель, который не поймет того, о чем вы хотите сказать, и останется при мнении: вот что режиссер этот про нас думает, вот какими нас показывает?

- Ну что ж, возможно, и такой зритель наверняка найдется. Но найдется и другой, который хорошо усвоил, что нет ничего важнее, чем способность усмехнуться собственной жизни, тогда сразу становишься сильнее.

- Вы поставили в своей жизни немало спектаклей, грустных, веселых, где герои порой странны, нелепы. Если сделать спектакль о вас, он тоже будет о странном человеке?

- По-моему, нет. В театр я пришел прямиком из балетной школы, и в первые годы своей творческой жизни объездил мир, был в Париже, еще Бог знает где. Я получил в молодости признание, аплодисменты, сейчас о них уже не тоскую, мне они безразличны. Но другому человеку это требуется. Когда я смотрю сейчас, как люди пытаются пробиться на страницы газет и журналов, как хотят, чтобы их заметили, чтобы о них говорили, то не спешу осуждать или иронизировать, я их понимаю. Еще 10 лет назад человек был достойным, ничем не выделяющимся сантехником, сейчас стал бизнесменом. Тогда про него никто не знал, а жажда признания была. И вот появилась возможность проявиться. Эту жажду, я думаю, надо утолить, пережить наслаждение, и тогда все войдет в норму, и человек искренне скажет: вся эта чепуха и эта глупость меня не волнуют.

- Кому-то хочется пережить такое. А вам, Эндрик, чего бы хотелось еще пережить?

- О, лет через десять мне хотелось бы сказать, как сегодня: я умею меняться вместе со временем. Человек театра должен обладать способностью меняться. Ведь в театре можно долго работать только тогда, когда умеешь избавляться от прежнего багажа, чтобы начать все сначала в какой-то роли, в каком-то спектакле.

Наверно, до конца своей жизни я буду помнить анекдот, рассказанный Эйно Баскиным, с которым когда-то было таким наслаждением работать в том самом спектакле ленинградского мюзик-холла. Тогда из вечера в вечер, 600 представлений подряд, он повторял на сцене один и тот же анекдот. Баскин выходил в образе старого конферансье в цирке начала века и развлекал публику следующей историей: "Приходит клиент в парикмахерскую, садится в кресло. Парикмахер говорит: "Послушайте, у вас в ушах бананы". На что клиент отвечает: "Говорите громче, у меня в ушах бананы". Банальный анекдот, старый, вы не улыбнулись даже. Но вспоминаю о нем только через то, как Баскин его рассказывал, 600 раз рассказывал. Его исполнение поднимало эту историю до высоты искусства. И что до того, что это был обычный анекдот с бородой?

Вел беседу
Виталий АНДРЕЕВ.