Александр ВЕРТИНСКИЙ: "Дорогой длинною..."

Нас никуда не пускали и не давали высказаться.

Вот тут-то и появился кокаин. Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.

Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы "Марк", стоил полтинник. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали "с рук" - нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже.

После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность мысли, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Перед вами как бы открывался какой-то новый мир - высоких и прекрасных чувств. Точно огромные крылья вырастали у вашей души. Все было светло, ясно, глубоко, понятно. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала вас. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию.

Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли... Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред. Передать свои ощущения не удавалось. Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас. На несколько минут, но уже меньше. Стиснув зубы, вы сидели, словно завинченный котел с паром, из которого его уже невозможно выпустить, так крепко завинчены гайки. Дальше, все учащая понюшки, вы доходили до полного отупения. Тогда вы умолкали. И так сидели - белый, как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило до сумасшествия. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза. Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас.

Постепенно яд все меньше и меньше возбуждал вас и под конец совсем переставал действовать, превращая вас в какого-то кретина. Вы ничего не могли есть, и организам истощался до предела. Пить вы кое-что могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие.

Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих таких, как мы, носы уже обмякли, и выглядели мы ужасно, а во-вторых, наркоз уже почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. Полное омертвение всех чувств...

Появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и пр.

Помню, подходя к трамвайной остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин на Тверской сошел со своего пьедестала и, тяжело шагая, тоже направился к трамваю. На пьедестале остался след его ног, как в грязи остается след от калош человека.

"Опять галлюцинация! - спокойно подумал я. - Ведь этого же быть не может".

Тем не менее Пушкин встал на заднюю площадку трамвая, и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим от его плаща.

Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было! Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которого уже не было в обращении.

- Александр Сергеевич! - тихо сказал я. - Кондуктор не возьмет этих денег. Они старинные!

Пушкин улыбнулся.

- Ничего. У меня возьмет!

Тогда я понял, что просто сошел с ума.

...В одну минуту я понял все. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр. Я решил ехать к нему...

Был сентябрь 1913 года."

До написания размышлений и воспоминаний о жизни, откуда взят этот отрывок, Александру Николаевичу Вертинскому судьба отпустила еще полстолетия.