Журналист в форме замочной скважины и в других жанрах

Что ж, ностальгические чувства мне вполне понятны. Не один Розанов, но и Андрей Битов, Фазиль Искандер считают ностальгию сильнейшим поэтическим стимулом, движителем стиха... И тут взгляд скашивается все-таки на газету, на "Комсомолку", где опубликовано интервью Андрея Ванденко с Сергеем Юрским. Вот с чего начинает известный журналист: "Сергей Юрский внимательно прочел принесенный на визу текст интервью: "Да, это мои слова, но это... не я. Вы видели когда-нибудь, чтобы в ресторане клиенту подавали жареное мясо? Заказывают азу, шашлык, отбивную, бифштекс... Блюда под названием "жареное мясо" в меню нет. Это ведь скучно!"

Читаю и не верю своим глазам. Будто текст взят из какого-то совершенно ушедшего и забытого прошлого. Когда уважающие себя и, главное, свое имя прославленные люди настаивали на том, чтобы журналисты не только визировали готовые материалы, но и вопросы присылали за день, за два до встречи. Так, например, поступал Булат Окуджава и говорил только с теми, чьи вопросы казались ему интересными. А Фазиль Искандер изумляет журналистов тем, что включает во время разговора и свой диктофон. Он так объясняет: "Во время разговора могу увлечься, наговорить лишнего, потом пожалею, прослушав запись, позвоню вам и попрошу что-то убрать..." А, скажем, Андрей Битов просит журналиста сначала прочесть другие интервью с ним и подготовить вопросы, которые еще не звучали, и лучше, если журналист придет на творческий вечер, а не добивается специальной встречи, поскольку на вечерах писатель чувствует себя раскованней, чем в беседе перед диктофоном. Белла Ахмадулина никогда не отказывает журналистам, но порой уточняет: "Простите, но с моей стороны творчества не будет, я устала, занята своими мыслями".

Словом, когда-то героями интервью становились только те люди, которые могли поделиться своими мыслями, сомнениями, взглядами на жизнь, душевным и интеллектуальным опытом. Никто и ни под каким видом не посмел бы спрашивать у Алексея Баталова о его сексуальной ориентации и количестве любовниц; никто бы не стал спрашивать у Юрия Любимова, сколько он зарабатывает и как тратит деньги; никто бы не предложил Виктору Розову сплетничать и злословить о товарищах...

Но и герои интервью дорожили каждым своим словом, своей репутацией, своим образом и образом своего лирического героя. Соблюдались приличия. А я искренняя поклонница внешних приличий. Да, подлинной внутренней культуры очень мало, согласна. Так пусть хоть внешне все будет вежливо, а не кичится своим свинством.

"Величественный шарлатан. Шарлатаны вообще бывают величественны... Это я только под старость узнал. И пользуются в обществе непререкаемым авторитетом", - продолжает со мной разговор Василий Васильевич.

Кто же они, нынешние шарлатаны, пользующиеся в обществе авторитетом? В частности, журналисты, принявшие форму замочной скважины и утешающие обывателя известиями о том, что знаменитости столь же пошлы, ничтожны и развратны, сколь о них и думают. Мне самой довелось слышать на пресс-конференции Джины Лоллобриджиды вопрос молодого журналиста: "Есть ли у вас сейчас бой-френд?" Звезда, отметившая недавно свое семидесятидвухлетие, была шокирована, но ответила с достоинством, что всегда полагала талант более важной частью жизни, чем интересная компания...

Когда-то интервью считалось в газетах низким жанром. Чем-то средним между информацией в номер и репортажем с места пожара. Считалось, что хороший журналист пишет фельетоны, очерки и аналитические статьи. Или уж такие интервью, которые открывают героя с совершенно неожиданной стороны, становятся сенсацией.

Сейчас названные жанры умирают, а вот интервью достигло по значимости уровня трагедии, стало королем газетной жизни. Хотя интервью в нынешнем значении очень часто ничего, собственно, от журналиста не требует, кроме умения это самое интервью купить, добыть, достать, пробить. Интервью очень часто стало рыночным товаром, и в этой сделке, естественно, участвуют две стороны: кроме интервьюера - еще и сама звезда. Так же естественно, что героями стали те, кто позволяет подсматривать за собой в замочную скважину. Не нужно ни думать, ни мечтать, ни иметь мнение, а достаточно лишь сообщать о своих сексуальных пристрастиях, деньгах, "наездах" конкурентов и так далее. Художники отступили, замкнулись, отошли; в новой журналистике ведущее место заняли те, кто лепит свой образ в духе требуемого хамства и разнузданности.

У Розанова приведен рассказ (Розанову его подарил Репин, а Репину передал непосредственный участник) о том, как принимал гостей в Риме Гоголь. "Из нас, молодежи, ничего еще не сделавшей и ничем себя не заявившей, Гоголь был в Риме не только всех старше по годам, но и всех, так сказать, почтеннее по великой славе, окружавшей его имя. Поэтому мы, маленькой колонийкой и маленьким товариществом, собирались у него однажды в неделю... Но собрания эти, дар почтительности с нашей стороны, были чрезвычайно тяжелы. Гоголь принимал нас чрезвычайно величественно и снисходительно, разливал чай и приказывал подать какую-нибудь закуску. Но ничего в горло не шло вследствие ледяного, чопорного, подавляющего его отношения ко всем. Происходила какая-то надутая, неприятная церемония чаепития точно мелких людей у высокопоставленного начальника, причем, однако, отношение его, чванливое и молчаливое, было таково, что все мы в следующую (положим - среду) чувствовали себя обязанными опять прийти, опять выпить этот жидкий и холодный чай и, опять поклонившись этому светилу ума и слова, удалиться".

Често сказать, мне нравится эта история почти так же, как она не нравится Розанову. Как ни тяжело, как ни мучительно было бывать у Гоголя, а все же не смели отказаться и шли к нему. Как раньше не смели не читать книг, не смели не получать образования, не смели не скрывать, что любят детективы. И при всем при том "интеллигент" было тогда словом в народе ругательным. Но этим клеймом, этим ругательством гордились.

И теперь "интеллигент" слово ругательное. Но им никто и не гордится. Клеймо торопятся смыть, и надо сказать, большинству это удается совсем легко. Нет, конечно, какие-то заповедные, забавные островки интеллигентности остаются. Вот, например, журналист визирует интервью у Юрского и волнуется, пройдет ли? И оба они рассуждают о сложности жанра. А кто читать-то их будет? На нас, насколько можно судить, наступило общество потребления. Общество потребления состоит из людей, которые ничем не хотят обмениваться - ни мыслями, ни идеями, ни выстраданными чувствами, но они хотят свою пустоту, свою полость, свои выдвижные ящички тела Венеры (см. у Сальвадора Дали) заполнять теми мыслями, идеями и выстраданными чувствами, которые полагают возможным купить, отнять, украсть, присвоить. Ну, разумеется, сначала адаптировать до своего уровня.

...По телевизору возобновили показ сериала о детективе Коломбо в исполнении Питера Фалька. Когда-то был старый анекдот о билетерше, которая нахамившему ей зрителю в кинотеатре в самом начале сеанса раскрывает имя убийцы. Зрителю, естественно, больше незачем оставаться в кинотеатре, все удовольствие испорчено. Так вот сериал о Коломбо строится именно по принципу рассказа мстительной билетерши. Сначала нам показывают, кто и как убил, а затем детектив начинает раскручивать это дело. В чем может быть интерес? Наконец поняла. Да в том, что мы с самого начала знаем то, чего не знает Коломбо. Мы умнее главного героя! Но мы можем не только кичиться осведомленностью, мы еще можем быть спокойны за финал, ибо твердо знаем, что Коломбо непременно раскроет преступление, непременно пойдет нашим путем. То есть мы всегда и во всем правы и авторитетны.

Мне говорит мой товарищ: "Как тебе не стыдно! Ты равнодушно-снисходительно каждый день смотришь на картонные смерти в американских фильмах, где нет ни жизни, ни толики чувства, а стоило тебе посмотреть серьезнейший фильм "Про уродов и людей", как ты разразилась филиппикой против позиции художника!" То-то и оно. Было о чем поговорить с неприятным собеседником - автором фильма!

Для разговора нужен, как минимум, предмет разговора и, дальше, несовпадение мнений. Если мнения совпадают, то и говорить незачем.

"... От этого после "золотых эпох" в литературе наступает всегда глубокое разложение всей жизни, ее апатия, вялость, бездарность. Народ делается как сонный, жизнь делается как сонная..." - не унимается Василь Васильевич.

А недавно у газетного киоска остановился добропорядочный читатель и говорит киоскерше:

- Дайте, пожалуйста, какую-нибудь газету с телепрограммой.

- Какую же газету?

- Да они все одинаковые. Главное, чтобы телепрограмма была.

Елена СКУЛЬСКАЯ.