Феллини - Сименон: 20 лет переписки

Несмотря на их подлинное, не показное духовное родство, Сименон не писал для Феллини, Феллини не переносил произведения Сименона на экран. За все 20 лет непрерывного обмена письмами ими ни разу не рассматривалась возможность совместной работы. Может быть, блистательный, искрометный итальянец, римлянин в высшей степени, и молчаливый валлонец, "человек ниоткуда", могли общаться, лишь сохраняя дистанцию, подобно двум гигантам, наблюдающим друг друга издалека, обменивающимся длинными телеграммами и уважающим друг друга тем более, чем менее между ними было встреч?..

Если все их разделяло в стиле - сколь неуемен и барочен Феллини, столь строг и минималистичен Сименон, - то все их сближало по духу, так как обоим был присущ эгоизм великих творцов, способность к титанической работе.

"Я ощущаю себя живущим по-настоящему, только когда работаю", - признавался Феллини. Те же слова мог сказать и Сименон.

Оба ненавидели "современное общество", обладали невротической страстью к женщинам, чувствовали непреходящую ностальгию по детскому мироощущению, страдали от склонности к депрессии. Оба при жизни познали славу, но ни тому, ни другому она не принесла спокойствия: вся их переписка пронизана беспокойством, сомнением, желанием все бросить. Сименон, на 17 лет старше Феллини, играл роль старшего брата: после вручения - в качестве председателя жюри - золотой пальмовой ветви Каннского фестиваля автору "Dolce Vita" он ободряет и побуждает Феллини ставить "Казанову", сравнивает его с Микеланджело, Рембрандтом, Ван-Гогом.

Феллини, который продолжал читать Сименона с "безграничным восхищением" с подросткового возраста, не отказывает романисту в гениальности, которую литературное сообщество 70-х годов, с охотой заклеймив автора детективов, признало с большим опозданием. Феллини завидует "чудесной, простой выразительности" писателя.

Добавим, что оба страстно были увлечены учением Фрейда. Не только свои книги и фильмы они считали выражением подсознательного, но даже и подсознательный их мир частично совпадал. Их тайное братство проистекало именно отсюда. "Мы оба - писал Сименон в 1976 году, - остались и, надеюсь, останемся до конца большими детьми, послушными скорее своим, зачастую необъяснимым внутренним импульсам, чем правилам, которые для меня значат не более, чем для вас".

Чианчиано, август 1976

Мой дорогой Сименон,

...Я хочу рассказать вам еще об одной вещи, чтобы сказать о том, сколько мне дала встреча с вашим воображением, вашей творческой силой. Вот сон, который я увидел два года назад, перед тем, как приступить к "Казанове".

Я переживал черный период. Инертность, уныние, маразм, ненависть по отношению к этому фильму, чувство такое, будто ввязался в грязную историю; целые ночи, проведенные в пустых мечтаниях о способах избавиться от тех обязательств, которые я взял на себя. "Какое мне дело до Казановы? - говорил я себе. - Разве я знаю что-то о XVIII веке? Я на дух не переносил ни слащавых гравюр, ни напудренных париков. И потом, как я буду снимать фильм на чуждом мне языке? Консультации с адвокатами, километры исписанной и изорванной бумаги в попытках умаслить продюсера, черная злость на тех, кто пытался меня урезонить. Я чувствовал себя заключенным в клетку, закованным в цепи, приговоренным снимать фильм, глубоко противный моему темпераменту, моему воображению, фильм о персонаже, которого я не только не чувствовал, но и который был мне вовсе не симпатичен...

Короче говоря, однажды ночью мне приснилось, что я просыпаюсь от непрестанно стучащей пишущей машинки. Я замечаю, что заснул в большом, влажном от росы саду, в котором растут какие-то крупные растения с ярко-зелеными листьями. В центре, на лужайке стоит сооружение в виде башни. Стук пишущей машинки раздается оттуда. Я подхожу к башне - стук прекращается. Встав на цыпочки, я заглядываю в круглое окошечко и вижу выбеленную известью - словно камера - комнату, в которой находится человек - монах, делающий что-то, чего я не могу заметить, так как он повернут ко мне спиной. Он сидит, у его ног собрались с десяток ребятишек - маленькие девочки и мальчики, очень симпатичные, - они смеются, шутят, трогают его за сандалии, за веревку, которой он подпоясан. Наконец, монах оборачивается: это Сименон. К его подбородку подвешена белая бородка - я сразу понимаю, что она ненастоящая. Удивленный и слегка разочарованный, я не могу найти этому объяснения до тех пор, пока не слышу сбоку от себя голос, который мне говорит: "Она ненастоящая". Конечно она ненастоящая. Человек тот - вовсе не старик. Напротив, он молод, много моложе, чем раньше. "А что он делает?" - спрашиваю я. "Он рисует свой новый роман. Ты видишь? Уже больше половины готово. Это великолепный роман о Нептуне".

Голос затих, и на этот раз я и вправду проснулся. Я не хочу вдаваться в более или менее существенные объяснения (забыл только сказать вам, что тогда, среди прочих мотивов депрессии, был еще один: я перешагнул пятидесятипятилетний рубеж и безудержно катился к шестидесяти. Но - факт неоспоримый - наутро я почувствовал, как напряжение мое улеглось, фильм мне показался не таким уж ненавистным, и я приступил к работе.

Я снял фильм. Трудности, связанные с английским языком? Но так как в моем сне Сименону удавалось рисовать свои романы, почему я не мог снять фильм на неродном языке? Чуждый мне персонаж? Дистанция, которую я ощущал по отношению к Казанове? Да, это так, герой был далек от меня, но в то же время он жил где-то в глубине меня, точно Нептун, бог бездонных морских глубин.

Словом, мой дорогой друг, Сименон - хозяин жизни и творческого духа принадлежит к мифологии сновидений и является как рождественский святой, чтобы творить чудеса.

Простите мне мою болтовню и от всего сердца спасибо.

Удачи вам.

Ваш Федерико Феллини.

Лозанна, 18 августа 1976

Мой дорогой Феллини, ваше письмо для меня было подлинным переживанием. Одно время я надеялся встретиться с вами в Швейцарии, но я прекрасно понимаю вашу реакцию и бегство. Все, что вы мне говорите, меня глубоко трогает, так как, несмотря на мои семьдесят три с половиной года, я отношусь к себе и чувствую себя мальчишкой. Наверно, вы единственный в мире человек, с которым у меня самые тесные связи в области творчества. Я неуклюже попытался об этом сказать в одном предисловии. Я хотел бы, чтобы вы почувствовали, насколько я чувствую себя близким к вам не только как артист - если употребить слово, которое мне не нравится, - но как человек и творец. Мы оба остались и, надеюсь, останемся до конца большими детьми, послушными скорее своим, зачастую необъяснимым внутренним импульсам, чем правилам, которые для меня значат не более, чем для вас. Они для вас значат еще менее, чем для меня, потому что в детстве я был милым и послушным мальчиком и сохранил некоторую робость.

Вы - проходчик. Вот уже несколько лет - с тех пор, как я более не пишу романов, - я пытаюсь им стать, но, вероятно, что сейчас, подобно взбешенному барану, я перегибаю палку, не находя золотой середины.

Сон, о котором вы мне рассказываете, походит на некоторые мои сны, но я практически смущен тем, что принял в вашем сне такое значение, и тем, что оказался хоть малюсенькой, но частью вашего "Казановы".

Мне также знакомы моменты, когда я работаю вхолостую, сто раз я пытался прекратить писать. Это свойственно, я думаю, как мне, так и вам - мы оба знакомы с депрессией, когда чувствуешь себя в какой-то степени бесполезным и опустошенным.

К счастью, особенно вы, обладаете способностью взлетать вновь, и тем выше, чем более низко - казалось - пали. Я думаю, вовсе не желая играть роль критика или аналитика, что это совершенно естественно, и охотно поклянусь, утверждая, что это не единожды случалось и с Микеланджело, и с Леонардо да Винчи.

Я восхищаюсь вами уже с самых первых ваших фильмов, но чем я особенно восхищен, так это тем, что вы освободились от всякого принуждения, от всех табу и правил.

В мире современного кино вы - единственный в своем роде, и в глубине души вы это знаете. И именно потому, что вам нет равных, вы иногда чувствуете себя одиноким и неуверенным в себе. Продолжайте, мой дорогой Феллини, несмотря ни на что, дарить нам шедевры, отмеченные глубокой интуицией, в то время как остальные фабрикуют нам фильмы по мерке.

Я надеюсь, что однажды мы вновь встретимся с открытыми друг другу сердцами, так как я лично вижу в вас брата.

Целую вас по-братски.

Искренне ваш, как в плане привязанности, так и в плане творчества,

Жорж Сименон.

Подготовил
Феликс ТАММИ.