НИНА ТЕР-ОСИПЯН: МОЯ ЖИЗНЬ ЛЕЖИТ МЕЖДУ МЕЙЕРХОЛЬДОМ И АХРАМКОВОЙ

- Нина Мамиконовна, вы много интересного видели в жизни. Что вам чаще всего вспоминается?

- На моих глазах прошел почти весь двадцатый век. Я родилась 18 апреля 1909 года в Баку. Когда в 1918 году началась резня, мы переехали сначала в Саратов, а потом, в 1920 году, в Москву. С тех пор я и живу здесь.

- Вы армянка и поселились в Армянском переулке. Это совпадение?

- Нет. Там была армянская церковь. Я устроилась в пятьдесят седьмую школу Сокольнического района. Там был драмкружок, руководили им Аванесов Николай Степанович и Аловайский Михаил Михайлович из Грибоедовской студии. Я занималась в этом коллективе, нас водили в театр. Помню первое посещение "Колизея" - там играли "Без вины виноватые" с Ермоловой и Остужевым.

Я росла в среде старых коммунистов, в атмосфере удивительной дружбы, веселья. Хорошие люди были, чистые, открытые, окрыленные идеей. Вдохновенные люди. Позже, в 30-х годах их всех уничтожили. Таких людей сейчас не найдешь. Отец у меня военный, дядя был двадцать седьмым бакинским комиссаром, чудом спасся, потом работал секретарем полпредства и членом ЦИК. Я никогда не забуду, как весело танцевали дядя и Орджоникидзе.

- Кто из актеров произвел на вас тогда самое сильное впечатление?

- Ермолова. У нее было просто магнетическое влияние на зал. Сейчас таких актрис нет. Но обязательно появятся, я в этом не сомневаюсь. Все зависит от репертуара. Мы играли серьезные вещи, вот и рождались трагические актеры. А сейчас играем всякую ерунду.

Я была на прощании с Ермоловой. Такого сейчас тоже не бывает. Какой зал! Какая публика! Знаменитости и индивидуальности. Профессура. В первом ряду сидел Станиславский. Когда Садовский и Остужев ее вывели, бледную, с большими черными глазами, зал встал. Первым встал Станиславский и заплакал. А сейчас Гончаров разве заплачет?

У меня был дядин служебный пропуск, и я ходила в Малый театр каждый вечер. В шесть я уже в боковой ложе бельэтажа рядом со сценой. Это был двадцатый, двадцать первый, двадцать второй год - до поступления в театр. В этой атмосфере я и росла. Я видела всех знаменитых актеров Малого театра. Станиславского видела в роли Кручинского, Завадского в "Турандот". Потом познакомились с Василием Ивановичем Качаловым и с Ольгой Ивановной Пыжовой. Видела Михаила Чехова с "Эрика XIV" и до последней его работы. Это незабываемо. Он был удивительно многообразный и какой-то наивный актер, с потрясающим чувством юмора. Он был явлением, и такое вряд ли повторится.

- 1 сентября 1925 года стал для вас знаменательным днем?

- Да. В пятнадцать лет и три месяца я пришла в "Театр Революции", держала экзамен и была принята. А 1 сентября 1925 года я впервые вышла на сцену в спектакле "Эхо" в массовке. Так я попала в коллектив Мейерхольда. Потом к нам пришла группа артистов из второго МХАТа: Пыжова, Дикий, Волкова.

В 1927 году в театр пришла Мария Ивановна Бабанова. Она вела меня и по жизни, и по творчеству. До конца ее дней мы были дружны. Я очень благодарна ей за все.

- Мне кажется, ваша судьба и судьба Бабановой в чем-то схожи: вы обе в последние годы были мало заняты в театре...

- То, что пережила Бабанова, не дай Бог никому. Чувство одиночества, тяжелые операции... Она не могла сидеть без дела, а последние десятилетия была вынуждена валяться на диване. Дай Бог здоровья Олегу Ефремову за то, что он пригласил ее на работу. Она сыграла в переводной пьесе "Все кончено". Перед просмотром Бабанова сказала мне: "Он со мной почти три часа по телефону говорил! Со мной никто так не разговаривал". В последний год она поехала на гастроли в Ленинград и в Киев. Была очень рада тому, что МХАТ ее принял. Ефремов дал ей пьесу Беккета "Голова в песке". Потом случилось несчастье, и все кончилось. Одинокой актрисе, какого бы таланта она ни была, очень сложно в театре.

- Годы сталинских репрессий. Как они отразились на вас?

- Это был период предательства. Страшное время. Страшный период. Михоелса предали. Несчастный еврейский театр. Я даже не знаю, остался ли кто-нибудь из них в живых.

- Что могло так изменить людей? Страх?

- Тудно объяснить! Люди есть люди. Когда убивали Райх, никто же дверь от страха не открыл. Мы были потрясены, когда узнали об аресте Мейерхольда. Я видела его последнюю фотографию - с бритой головой. Его письмо Молотову было напечатано в "Советской культуре".

- Во время войны ваш театр был эвакуирован?

- Да, мы были в Ташкенте. Потом вернулись и начали работать фронтовыми бригадами. Ездили в авиационные полки, обслуживали дальние рейсы. Интересные люди были, необычная обстановка.

- Нина Мамиконовна, вы знали многих режиссеров, работали с ними. Теперь судьба столкнула вас с Татьяной Ахрамковой. Что бы вы сказали о ней?

- Я иногда говорю, что моя жизнь лежит между Мейерхольдом и Ахрамковой. Встретились мы с ней в 1984 году, когда она была на третьем курсе. Гончаров уже пригласил ее в театр и поручил организовать вечер памяти Бабановой. В 1985 году она окончила институт и стала работать в нашем театре. Я очень жалею, что встретилась с ней в таком возрасте, когда уже не могу активно участвовать в творческом процессе. А мне бы очень хотелось этого, потому что работать с ней одно удовольствие. Мы дружим, причем разницы в возрасте я не ощущаю.

Таня пригласила меня в группу молодых актеров. А когда работаешь с молодежью, надо тянуться. Я стараюсь и физически, и интеллектуально от них не отставать. Это дает мне творческую и жизненную молодость. Мы с ней делали "Сюжет Питера Брейгеля", потом "Шутку мецената" и "Комедию принца Датского". Таня Ахрамкова сделала меня чуточку другой. Я всегда была очень стеснительной, но теперь у меня даже на премьерах трясучки нет.

- Она играет в театре большую роль?

- Она ведет репертуар, лучшие постановки в театре ее, но Таню душат. Завидуют успеху. В театре вообще много завистников. Периферия не берет постановок Гончарова, и он сходит с ума от бешенства. Спектакль "Дон Жуан" загнал на малую сцену. Правда, от одного ее спектакля Гончаров был в восторге - аплодировал, смеялся. Это редко с ним бывает, пожалуй, в первый раз. Я очень рада за Таню. Все это стоило ей нервов.

У нее своеобразный метод работы. Она вроде бы и не диктует, но ведет тебя туда, куда ей надо, и ты идешь за ней. Я, например, с Гончаровым работать не могу, это ад. А с ней мне легко, удобно и интересно. У нее есть своя группа: композитор, художник, свой творческий ансамбль.

Она ломает актеров, заставляет их делать то, что они раньше не делали, раскрывает их с новой стороны. И все это тихо, спокойно, без крика. Актеры ведь народ ленивый, от репетиции до репетиции не шевелятся. Не все, конечно, но большинство. Так она пока не добьется своего, не отстанет. Игоря Костолевского вон как сломала! Это ее особенность как режиссера. Все хотят с ней работать. Я, например, завидую тем, кто в массовках ходит, это хорошая творческая зависть.

Думаю, что Таня - будущее нашего театра.

- Я знаю, что вы любите отдыхать в Сочи, причем вместе с Таней Ахрамковой. Говорят, вы там плаваете, занимаетесь спортом.

- Без плавания, дорогой Пашенька, я бы уже давно с клюкой ходила. Каждое лето мы ждем, не дождемся, чтобы сесть в поезд и поехать на юг. Там мы весело проводим время. В теплой, хорошей обстановке у нас рождаются фантазии.

- Ваш характер для вас - загадка?

- Какая загадка? Я нормальный человек, со своими переживаниями. Таня Ахрамкова иногда называет меня "Тера", сначала мне было как-то смешно, а теперь привыкла. Стараюсь идти в ногу со временем, чтобы не тащиться где-то в обозе, а быть все время в действии.

- Вы снимались и в кино. Какое впечатление осталось у вас от работы с Данелия?

- Это великий режиссер. С ним я могу работать без слов. В его последней картине у меня всего две фразы. А сейчас он сидит без работы, ничего не делает, потому что нет денег. Это удивительный человек. Раньше меня звали и другие режиссеры, но я от многого отказывалась. Сейчас уже не зовут. По-моему, сейчас в кино неинтересно.

- Насколько важны для вас деньги? Вы рекламой не зарабатываете?

- Нет. Меня много раз звали, но я всегда отказывалась. Не хочу каждый день видеть себя в идиотском свете. Там, говорят, хорошо платят. Ну и черт с ними. Конечно, жить сложно, но можно.

- Что вас сейчас радует в жизни?

- Ожидание отдыха в Сочи и публика. Зрители принимают меня хорошо. Наверное, любят. А это важно.

- Чтобы вам хотелось пожелать своим близким, друзьям на пороге двадцать первого века?

- Сейчас в обществе существует какая-то напряженная озабоченность. Все чего-то ждут и чего-то хотят. В Государственной думе сидит эта перхоть, которая только и может, что орать и гнать. В двадцать первый век надо переходить с молодыми головами, свежими умами и с новыми мыслями. Нельзя жить со злобой. Надо любить.