Кира Муратова: до встречи в Аду

"Три истории" показали, наконец, по разным каналам телевидения, и каждый мог убедиться, что чувство Ада у Киры Муратовой развито ничуть не меньше, чем чувство Чистилища, явленное в "Астеническом синдроме". В первой новелле показан собственно Ад, его топка, и истопник, раздражающий, щекочущий и раздувающий огонь, сочиняющий столь напевные, визгливые и умопомрачительно-дурные стихи, столь дурные, что уже почти талантливые; он стонет, поет стихи. Стонет за дверью голый, оплывший, жирный оперный певец, с простоволосыми жалобами воздевающий некрасивые полы халата к небесам. Стонет и мечется убийца в исполнении модного и склонного именно к этому амплуа Сергея Маковецкого. Убийца, как бы издевающийся над изысканно-достойной пословицей чопорных англичан, уверяющих, что в каждом шкафу есть свой покойник, - убийца, приволокший свою жертву к истопнику именно что в шкафчике. Он убил красавицу-соседку, пленявшую его, травившую его своей обнаженной красотой; он любуется трупом, он раскрывает его перед сожжением, и прекрасное тело (посылающее сердечный привет панночке из "Вия") демонстрирует нам свое грубо вспоротое горло, напоминающее грубо и пьяно вспоротую консервную банку с бычками в томате, которые всегда успевают вымазать темно-красным жестяной зубчатый борт банки...

Вторая новелла об Офелии в исполнении Ренаты Литвиновой. Эта очаровательная, с кошачьими изгибами молодая женщина лишает жизни матерей, которые отказываются от своих детей в роддоме. Потому что в свое время именно так поступила с Офелией ее родная мать. Офелия находит матушку и топит ее в быстром течении, чтобы матушка, назвавшая ее безвинно утонувшей Офелией, могла и сама испытать прохладное счастье погружения в смертоносные струи очищающей воды. Офелия в красном, и ее мама в красном, в кровавом; Офелия шепчет: не люблю мужчин, не люблю женщин, люблю детей, нет, не люблю детей. Любовь отвратительна - как ночная встреча с самодовольным врачом-гинекологом, имеющим твердые убеждения по части строения матки и придатков.

А в третьей новелле маленькая шестилетняя девочка убивает с помощью крысиного яда пожилого дяденьку в исполнении Олега Табакова. Вот дяденька делал замечания, не разрешал выходить в сад, не позволял трогать свою кофемолку, да и умер: достаточно было из мышеловки подсыпать ему порошка в воду. Отвратительное шестилетнее дитя, то толсто и развратно появляющееся голышом в дверном проеме, то плюющееся остатками пирожков, то приникающее к многочисленным кошкам, похожим на него. И самый страшный кадр: долго-долго таскает по экрану кошка труп жалкого ощипанного петушка...

Наверное, можно говорить о том, что этика Ада отличается от нравственных законов, принятых в Раю. Да и зачем в Раю оглядываться на себя, если известно, что ты и так хорош. Зеркала, следовательно, исчадья Ада!..

...Я попросила студентов I курса отделения журналистики и переводов Таллиннского педагогического университета назвать десять лучших российских (или советских) фильмов, которые они готовы пересматривать.

Показательно, что на первом месте оказались ленты трудные, мучительные, часто заставляющие содрогаться и как бы косвенно преследующие цель - доказать, что искусство может быть страшнее и сильнее той реальности, которую оно убивает и растаптывает. Среди названных в начале списка - "Три истории" и "Увлечения" Киры Муратовой, "Страна глухих" Валерия Тодоровского, "Про уродов и людей" и "Брат" Алексея Балабанова и, наконец, "Утомленные солнцем" Никиты Михалкова.

На втором месте оказались картины, требующие размышлений, элитарные, для избранного зрителя, смакующего кадр за кадром. Здесь перечисляются почти все фильмы Андрея Тарковского, но прежде всего самый сложный - "Ностальгия".

А дальше идут мелодрамы и комедии, которые мы все смотрим охотно уже лет пятнадцать-двадцать, привычно смахивая непрошеную слезу в финале и чувствуя, что доброе и трогательное в гомеопатических дозах полезно даже отъявленным мизантропам. То есть: "Ирония судьбы", "Служебный роман", "Джентльмены удачи", "Москва слезам не верит", "Берегись автомобиля", "Покровские ворота", "Кавказская пленница", "Иван Васильевич меняет профессию" и "Операция "Ы"...

На одной из лекций студенты задали мне странный вопрос:

- А почему сейчас очень многие журналисты такие озлобленные, резкие, оскорбляющие?

Я ответила:

- Наверное, потому, что долгие годы их заставляли быть добрыми, а теперь разрешили быть самими собой.

Очень хотелось задать встречный вопрос:

- А почему вам нравятся фильмы, унижающие, топчущие, травмирующие вас?

Очевидно, студенты ответили бы мне, что фильмы - искусство, а журналистика - жизнь. Первое зависит от себя самого, никому ничем не обязано, вторая - целиком подчинена, всегда слуга, и хорошо, если слуга только двух господ.

Ладно, а какое же искусство вызывает чувства добрые? Страшное и жестокое - от противного? Или искусству вообще бестактно задавать такие вопросы?

Елена СКУЛЬСКАЯ.