История болезни

Юрий ГРИГОРЬЕВ.

Назовем его Костей. Обычный мустамяэский юноша старшего школьного возраста. Обычный семейный треугольник - отчим, мама и он - носят три разные фамилии. Мама сошлась с "дядей Толей" недавно, как только устроилась работать в порт. Сожитель - водитель в той же организации, между прочим, молоденький - всего тридцать четыре года. Только слишком уж много пьет. Зато как напьется, становится просто неистовым. А что в понимании простой женщины неистовство? Беспутство и тяжкий порок. И она не дается ему, пьяному. Вот уже больше года, как избегает и уклоняется. Причем из принципиальных соображений, о чем, смущаясь, докладывает подружкам, а потом, вскинув голову, поведает и следователю, и суду...

Нет, Костя мало похож на девчонку. Просто он пребывает в той чудесной юношеской поре, когда даже самые мужиковатые пацаны плачут от глупых обид, краснеют невпопад, странно двигаются и становятся вдруг трогательно беспомощными. Ему только-только исполнилось шестнадцать. Он обедал, когда отчим вернулся с работы или еще откуда-то - злой и пьяный. Был знойный июль, и мужики щеголяли по квартире в застиранных трусах.

Когда "дядь Толя" вдруг полез стягивать с Кости эти самые трусы, тот даже не понял ничего сперва. А как понял и дернулся было прочь, получил сильный тычок под ребро, согнулся от боли и, почувствовав уже совсем другую резкую боль, закричал так пронзительно, что отчим оставил все злодейские поползновения. Пригрозил только убить Костика, если проболтается.

И парень молчал. И продолжал молчать даже после того, как все повторилось ровно через десять месяцев. На этот раз пьяный отчим победил пасынка. Удар по почкам согнул Костю пополам, он даже и не крикнул.

А еще через месяц "дядь Толя" уже начал фантазировать. Он повалил Костю на кровать, мучительно и суетливо стягивал с него одежду. Парень отбивался, уворачивался, а отчим просто разорвал его плавки. Эта борьба совсем свела с ума мужика - он никак не мог успокоиться. Косте тогда хотелось только одного - чтобы поскорее родственничек насытился и отпустил его.

Когда вернулась мать, юноша еще не успел выкинуть на помойку рваные трусы. Она вначале подумала, что это сын развратничал тут с девчонками и теперь сует ей стирать заляпанные джинсы и футболку, и устроила сцену. И тогда Костя, еще не успокоившийся после дневного унижения, рассказал все в красках. И про только что, и про прошлые разы.

Мать поверила Косте сразу, во всем этом слишком хорошо прослеживались "дядь Толины" фирменные пристрастия. Она тут же отнесла заявление в прокуратуру.

Экспертиза все подтвердила, насильник во всем признался, а участники истории признаны вменяемыми. Столичным судом "дядь Толя" приговорен к пяти с половиной годам тюрьмы. В тихую мустамяэскую квартиру теперь ему запрещено возвращаться и даже писать письма...

Вот такая бытовая уголовщина, которую запросто разбирает Таллиннский городской суд и вполне понятно трактует Уголовный кодекс ЭР. Но эту документальную историю с руками оторвали бы все Крафт-Эбинги и прочие половые психопатологи всех времен и народов, потому что главная интрига здесь психиатрическая - кто тут более нуждается в сострадании и, возможно, лечении: отчим или пасынок? И кто теперь опаснее для нас с вами?

И если уж говорить по совести, в Костиных бедах виновен не столько даже "дядь Толя", а в нечистых потугах отчима - не холодность Костиной мамы. Во всем виновны наш "ложный стыд" и ханжество.

Вот приглядитесь - все читают от и до про пенящиеся от крови убийства и не прячут глаза от стыда. Почему? Нам ужасно, но не стыдно! И если в истории про садиста-убийцу есть подробности о муках его жертвы, нас, может, и тошнит, но ведь не стыдно, что тошнит. Даже как бы нормальная реакция происходит. А напиши на листке слово "мужеложство" или "изнасилование несовершеннолетнего подопечного" - сразу начнем топать ногами и кричать: как вам не стыдно, вы ребенка опозорите навек, и все будут в него пальцем тыкать до самой старости. Порнуха! Стыдобища!

И вот здоровый, чистенький подросток подвергается однажды насилию. Если с него сняли часы, - он бежит и жалуется на это беззаконие. Если побили, - вся семья несется, сломя голову, в полицию. А если изнасиловали? Ребенок стыдится этого страшно, мать терпит под предлогом "а что люди скажут?" Хотя чем изнасилование стыднее отцовских побоев и ругательств? То же унижение. Но в одном случае дитя мстит или жалуется, а в другом замолкает и постепенно сходит с ума, забывает все свои юношеские грезы, привыкает терпеть боль, вместо того чтобы наслаждаться любовью, устает и уже больше не сопротивляется. Привыкает или совершает пресловутое "убийство в состоянии аффекта".

А ведь можно было бы сразу удрать в полицию или, на худой конец, поплакаться матушке: "Меня изнасиловал отчим. Что же теперь делать?" И освободиться от надругательств. И даже скоро забыть.

Но дети смогут пожаловаться маме или другому доверенному взрослому только тогда, когда этот взрослый перестает ханжествовать и бояться уже самого слова "секс". А когда это еще будет?