На поезде к Анне Карениной

Николай ХРУСТАЛЕВ.

- Юриус, теперь премьера дело прошлое, уже позади то, чего ждали вы, артисты, зрители. А тогда, положа руку на сердце, волновались?

- Если вернуться лет так на пятнадцать назад, то тогда, наверное, волновался, выходил на сцену, как на иголках. Но с годами приходит философский подход к тому, что должно произойти. Знаешь только одно: все готово, уйдет в зрительный зал к людям и единственное, что ты можешь еще сделать - морально поддержать артистов, попросить их получше собраться. А все остальное - это уже как тот поезд, что переехал Анну Каренину. Он мчится вперед, и указывать ему трудно.

- Могу предположить, что в день премьеры вам было одновременно и легко, и трудно: вы же сами когда-то танцевали, так что вам понятно состояние тех, кто выходит на сцену?

- Безусловно. Я в течение 20 лет выходил на вильнюсскую сцену, прошел путь от кордебалета до солиста. Я не танцевал партии лирических принцев, мне довелось больше встречаться с характерными партиями, с модерном. Так что мне знакомо это волнение перед выходом на сцену, этот мандраж. Но когда ты молод, то относишься к этому, переносишь все это совсем по-другому. Я и сейчас себя старым не считаю, но когда тебе 20-25, то нерв этот, волнение - они положительные, они возбуждают, как адреналин, который просто обязан выделиться на время спектакля, когда у тебя просто обязаны вырасти крылья. Сегодняшнее волнение в большей степени уничтожает, начинаешь грызть себя, истязать: недодал, недорепетировал, недопоставил. И вообще ты бездарь, который неизвестно почему полез в эту затею.

- Век балетного артиста обидно короток, и наступает момент, когда кто-то уходит в репетиторство, а кто-то - в хореографию, в постановщики-балетмейстеры...

- Вы несколько преувеличиваете. Статистика считает, что профессия балетмейстера у нас вымирает так же, как когда-то вымерли динозавры. Я подсчитал, балетмейстеров на все три балтийские страны можно на пальцах руки сосчитать. Тех, кто учился, у кого дипломы есть - много. Но тех, кто работает, ставит - двое в Литве, я и еще одна молодая девушка, Май Мурдмаа в Эстонии. У вас есть еще Дима Харченко, но он не так часто ставит, я отношу его к разряду не очень активных постановщиков. Вот теперь и считайте, сколько всего у нас в Балтии балетмейстеров на три страны.

- А почему так происходит, профессия, что ли, опасная для жизни?

- Понимаете, сказать о себе: я - балетмейстер, нетрудно. Но вот пойти этой дорогой... Я знал немало коллег, которые пытались начать, а потом говорили: Боже мой, даже трудно представить, насколько это ужасно. Если человек критичен, если в нем живет чувство творчества, если он осознает, что значит поставить номер, миниатюру, то он начинает понимать, чего это стоит. Это большая работа не только на сцене или в репетиционном зале, это становится всей жизнью, переносится на жизнь. И ты уже не можешь сказать: сейчас вот я попью чаю, а потом пойду ставить. Ставишь круглые сутки напролет, потому что мысль о том, что ты в данное время делаешь, не покидает тебя ни на минуту. Это - как омут, который тебя затягивает, и вырваться, взять паузу невозможно.

- Что же привело вас к этому омуту?

- В жизни, знаете, все происходит внезапно и с чьей-то легкой руки. В 80-м году наше телевидение делало фильм о молодых танцовщиках, и мне, который лирических партий не танцевал, а только модерн и характерные, говорят: "Не знаем, что с тобой делать, у тебя все кусками, ты, как нитка, которая из ткани вылезает, была бы у тебя какая-нибудь вариация, какое-то адажио". И редакторша в шутку сказала: "Возьми-ка и поставь себе что-то". Я и поставил.

- Поставили, выходит, эксперимент на себе?

- Выходит так. Я этот номер потом года три исполнял, потом поступал в Ленинградскую консерваторию, и мой будущий педагог Николай Николаевич Боярчиков тогда сказал: "Номер у тебя интересный, но не мог бы ты его для кого-нибудь другого поставить". Я сначала обиделся, а он уточнил: "Ты этот номер поставил на свои плюсы, а про твои минусы ничего не узнать". И в этот момент я понял, что больше никогда не буду танцевать свою хореографию. Получается, сам у себя крадешь.

- Однажды вы поставили номер для конкурса имени Майи Плисецкой. Он стал одним из многих или значительным по-своему?

- Одним из многих. Я вообще никогда не любил конкурсов, не любил состязаться. У нас есть очень хорошая балерина - Эгле Шпокете, ставил для нее. Она этот номер танцевала на многих международных конкурсах, получила немало премий. Ставил, потому что мне нравилось, как она танцует, а не потому, что надеялся на победы. Я же прекрасно знаю, что происходит на конкурсах, понимаю, что соревнования - это всегда политика. Поэтому я никогда особенно на конкурсы не стремился. Но здесь участвовала наша балерина. Мне интересна хорошая музыка, хороший сюжет. Вот осенью собираюсь делать Чюрлениса, о его жизни. Мне говорят: дался тебе этот Чюрленис, делай что-то другое. Но я уже два года нахожусь в этом сумасшествии, я хочу это делать, и меня вовсе не волнует, какой это будет проект - коммерческий или не коммерческий. Я немного денег там получу, еще где-то найду, но обязательно сделаю. А победы, проигрыши - это все так скучно и невесело, такая суета, которая съедает внутренний мир человека.

- Но, согласитесь, проснуться победителем - совсем не то, что проснуться побежденным.

- В победе есть только один плюс: она может улучшить твое финансовое положение. Но профессиональное положение это не улучшит, ты постоянно будешь находиться перед скользкой дорогой, которая ведет в коммерческие дебри. А там можно так заплутать, что в результате от тебя ничего не останется.

- Значит, вы категорически против коммерции?

- Насчет категорически - не знаю, но ясно осознаю иногда: иду куда-то, чтобы делать деньги. Уходя, дома говорю: иду деньги делать. Жизнь есть жизнь, и ничего не могу этому противопоставить.

- Но кроме коммерции, в жизни есть и страсть, если иметь в виду две ваши работы на сцене театра "Эстония". Кармен - страсть безумная, Анна Каренина...

- ...роковая. Меня всегда волновали ясные чувства. Было время, когда меня интересовало импрессионистское начало, когда все легко дышало и словно шевелилось под весенним ветерком. А теперь вот меня называют знатоком женских характеров. Хотя, на мой взгляд, таких нигде в природе нет... Я ставил балет "Макбет", и главным в нем стала леди Макбет, хотя мне многое хотелось сказать именно о самом Макбете. В 28 лет я поставил "Реквием" о жизни женщины. Меня всегда это волновало. Возможно, потому, что растила нас только мама, и я всегда видел, как сильна женщина, во всяком случае, она посильнее мужчины и поответственнее. Мне нравится разбираться в женском характере, анализировать его. Вообще, вся мировая история искусства, обратите внимание, снимает шляпу перед женщиной, отдает ей дань.

- Если говорить о женской ответственности, то предмет вашего последнего исследования - Анна Каренина - как раз особой ответственностью перед мужем, семьей похвастать сильно не может. Разве что ответственностью перед любовью.

- Я могу бросить ей только один упрек: не стоило выходить за пожилого. Потому что потом все равно никуда не деться от душевного дискомфорта, от разницы, скажем так, сексуального настроя. Хотим мы это признавать или не хотим, но в нас по-прежнему осталось многое от тех, с кого мы начинались, от животных. Мы совершенствуемся, становимся самым высоким продуктом цивилизации, но что-то в нас все равно останется навсегда. Это сейчас нравы стали посвободнее, а раньше мораль строго стояла на страже.

- Так что у вашего спектакля "Анна Каренина" могло бы быть и второе название: "Сама виновата".

- Не без этого. Ведь страсть, которую Анна спрятала, выходя за Каренина, однажды все же появилась снова и сказала: я здесь, и ты от меня никуда не денешься. И появиться у Анны мог кто угодно. Получилось, что Вронский.

- Хорошо известно, что этот балет Щедрин написал для Плисецкой, и в результате получился своего рода моноспектакль, где другие персонажи существуют как бы только для того, чтобы оттенить происходящее с Анной. В вашей работе тоже это произошло?

- Это очень точное наблюдение. Скажем, Львов-Анохин взял классическое либретто, а меня интересовали мгновения этой истории: одно, второе, третье. До сцены скачек события обгоняют друг друга, а после признания мужу в своей грешной любви все останавливается, и происходящее теперь мы воспринимаем через Анну, начинается словно бы один ее большой монолог. У других персонажей тоже есть своя музыка, свои куски, но все подчинено тому, что происходит с героиней.

- Юриус, давайте завершим тем, с чего начали. Позади премьера, все, что с ней связано. А что дальше, уже на следующий день?

- Во-первых, постараюсь успеть на день рождения брата, он у меня известный актер, певец. А во-вторых, буду искать деньги на Чюрлениса.

- Найдете?

- Постараюсь...