Мир экслибриса

Александр БОРИСОВ.

Спасибо дарованной свободе. Теперь мы, не стесняясь и не таясь, можем сказать о том, что нам нравится. И что мы втайне думали по-поводу того, что открыто и всемерно поддерживали раньше. Что, к примеру, мы думали по-поводу решительной ленинской фразы "Учиться, учиться и еще раз учиться", этому морально тяжелому тройному удару по одному и тому же больному месту. Учились, конечно, но с разной степенью энтузиазма. Результаты повального просвещения народных масс теперь практически незаметны. Народ социально расслоился сообразно своим желаниям и в соответствии со способностями реализовывать эти желания.

Теперь мало кто вспоминает о феноменальных особенностях советского быта. К примеру, о повальном увлечении книгами; о том, как давились в очередях возле пунктов приема макулатуры, чтобы сдать двадцать(!) кг макулатуры и получить талон на право приобретения дефицитного, по понятиям того времени, издания. Куда девалась эта всенародная страсть к книге - непонятно. Обидно за легковесную природу наших пристрастий. Было что-то теплое в том, как по вечерам в клубах книголюбов или любителей экслибрисов и малых форм графики встречались профессора и токари, балерины и плотники-бетонщики.

Легко увлеклись, без печали остыли. Жалко беспримерных усилий советских гуманитариев с их навязчивым приставанием к широким массам со всеми этими Всесоюзными Обществами Книголюбов и "Альманахами библиофилов", выходившими астрономическими тиражами.

Оказалось так, как сложилось изначально; книги - это удел избранных. В этом утверждении нет высокомерия. Удел избранных - это такой удел, который может избрать каждый. Как и раньше. Просто нужно иметь в виду, что к росту материального благосостояния это не ведет. Видимо, граждане самой читающей страны в мире именно это теперь и имеют в виду. Кто все-таки решится стать таким избранным, тот поймет ничтожную справедливость скучнейшей из всех фраз: "Любите книгу - источник знаний". Такую фразу могли подхватить и пронести сквозь десятилетия только прямолинейные энтузиасты ликбеза. Давно замечено; если чувство можно обосновать логической причиной - это расчет. То есть любовь к книге как к источнику знаний, это любовь по расчету, самый бездарный вид страсти. Искренняя любовь не выносит определений и точных формулировок. Теплое чувство к книге начинается, к примеру, с того, как она ложится в руку. С теплоты притертой кожи ее переплета. Или с торжественных взаимоотношений с неподъемным "ин-фолио". Со смутного представления или с конкретного знания прошлого книги - если она пришла оттуда. И с фантазий о ее будущем, если она его достойна. С многообразия тонкостей, связанных с утилитарной областью сортов бумаги, типографского набора, выделки кожи для переплета и так далее. Выстраивая эстетически совершенное тело книги, они теряют свои физические признаки; вес, фактуру, размеры, химические компоненты. Дальше они подчиняются единому смыслу духовного порядка. Разумеется, речь идет не о серии "Классики и современники", и не о макулатуре, временно отформованной для нужд мыльных жанров. Речь - о достойном. О том, что просвещенные (в хорошем смысле) люди любили украшать экслибрисами. В связи с тем, что времена сейчас не книжные, может быть, кто-то и подзабыл, что это такое.

Экслибрис - это графическая или типографская миниатюра, сюжет которой должен подчеркнуть суть библиофильских пристрастий его владельца. Смысл и содержание принадлежности, выраженные условностью графического языка, подтверждаются конкретным именем владельца, вписанным в экслибрис. Реже - монограммой. Таков крайне приблизительный смысл книжного знака. Но самое главное, это знак любви и признания достоинств книги со стороны ее владельца. Наклеивая экслибрис на книгу он увековечивает эту дорогую ему связь. Вот почему экслибрис - это всегда или почти всегда высокохудожественное произведение графического искусства, стремящееся к гармоническому совершенству.

О многом хорошо думается на выставке "100 лет эстонскому экслибрису", которая открыта в Эстонском Художественном музее. Это тот редчайший случай, когда не к чему придраться. В безупречной логике экспозиции, исчерпывающе раскрывающей суть темы, ощущается профессионализм и вкус ее создателей. Все лучшее, что было сделано в области эстонского экслибриса на протяжении минувшего века, представлено в залах музея.

Экслибрис - это все достоинства графики в концентрированном виде. Насыщенность смыслом, интеллектом, изяществом, мастерством и композиционной стройностью единицы площади - предельная. Эстонский экслибрис, в лучших своих образцах, поражает, изумляет и вызывает восхищение. В этих эмоциях нет ничего чрезмерного. Чрезмерные эмоции - это норма для подлинного искусства.

В экспозиции представлены работы У. Иваска, Э. Вийралта, К. Рауда, Х. Мугасто, А. Лайго, Р. Кивита, О. Кангиласки, Э. Леппа, Э. Коллома, Г. Рейндорфа, Р. Кальо, Станишевского и многих других. Среди многих других мастера, не хуже перечисленных. Обилие мастеров говорит о мощной традиции, о существовании сильной школы эстонской графики.

Что-то конкретно характеризовать трудно. Как характеризовать, к примеру, творчество Рихарда Кальо? В двух словах не опишешь виртуозных и свободных росчерков его ксилографий. Это специфически полноценная свобода, потому что рождается в процессе сопротивления материала резцу. Каждая миниатюра интересна в мельчайших деталях сюжета, которые так любят разглядывать любители графики.

Превосходны и глубоко индивидуальны виртуозно исполненные офорты и ксилографии Владислава Станишевского. Глядя на них понимаешь, что эпоха Возрождения - это не только средневековая Европа. Возрождение - это блуждающее явление. Может быть, отдельно взятое Возрождение в отдельно взятой стране. Создается впечатление, что Станишевскому нет дела до тенденций, захлестнувших современное изобразительное искусство. В этом смысле он вне всеобщего времени. Он создает свой мир в своем времени. Работы Станишевского с мощной, классически совершенной моделировкой форм, имеют свой, мистический размер, не имеющий ничего общего с привычными определениями длины и ширины. Они вмещают бездну сущего мира в его динамике и статике, в бесконечном перетекании одних форм жизни в другие, игнорируя формат произведения.

На выставке достаточно полно представлены классики эстонского искусства. Готовые экслибрисы работы Кристьяна Рауда сопровождены рядом подготовительных эскизов к ним. Это лучший способ донести до зрителей содержание мысли в процессе ее формования; относительность и неустойчивость поиска, который ведет к устойчивости абсолютного воплощения.

Безукоризненны работы Гюнтера Рейндорфа. Совершенство бережной стилизации, особенно пейзажных мотивов, таково, что изображение чуть ли не превращается снова в изображаемое. Было бы неудивительно, если бы изображенные им деревья осенью сбрасывали листву.

На выставке скромно звучит тема декларируемых нынче интеграционных процессов. Гражданам Эстонии полезно знать, как этот вопрос решил для себя на заре XX Удо Георгиевич Иваск, эстонец по рождению и крупнейший русский ученый и исследователь по призванию. На выставке представлен один том из написанного им хрестоматийного трехтомника, изданного в 1905 -1918 гг. в Москве. Это "Описание русских книжных знаков". Специфические заслуги Иваска в создании и развитии российского экслибрисоведения и в других областях библиографических исследований русской книги и частных русских библиотек увенчаны блестящим талантом художника. На выставке представлены блестящие орнаментальные экслибрисы, созданные им в московский период жизни. За пределами выставки осталось огромное количество изящнейших виньеток, исполненных Иваском для украшения художественных журналов, издававшихся кругом энтузиастов из объединения "Мир искусства".

За пределами выставки осталось многое. Самое печальное, что за ее пределами пока остался зритель. В воскресный день, на протяжении трех часов музейную тишину не потревожил никто. Кроме меня и смотрителей. Знают ли патриоты, призывающие беречь и преумножать культуру (не важно - чью), что это такое и где она расположена? Узнать и увидеть время пока есть. Выставка открыта до января 2001 г.