Странные игры Оскара Уайльда

- именно так определил режиссер Роман Виктюк жанр своего спектакля "Саломея", который вы увидите 26 мая на сцене РКЦ

Елена СААР.

Виктюка видит Уайльда глазами любящего и сострадающего художника, глазами собрата. Эпиграфом к сцене суда над Уайльдом в спектакле Виктюка вполне могла бы служить начальная строка сонета Игоря Северянина, посвященного английскому гению: "Его душа - заплеванный Грааль".

Спектакль начинается сценой суда, на котором сто лет назад в качестве аргументов обвинителей фигурировали не только письма Уайльда к Альфреду Дугласу, но и иронические форизмы, которыми он сыпал на званых обедах и светских раутах и которые молва тотчас разносила по всему Лондону. Против Уайльда свидетельствовали его собственные художественные произведения. Был поставлен безусловный знак равенства между автором и его персонажами - циничным гедонистом лордом Генри, демоном-искусителем юного Дриана Грея, и самим Дорианом, вкусившим из чаши порока и все глубже погружающимся в его бездны.

Словно от имени грядущих поколений ведет свой монолог леди Уайльд. Людмила Погорелова заставляет голос звенеть гордостью и презрением, подобно Кассандре, пророчествам которой никто не верил. Красивое и диковинное зрелище: красный бархат, черно-белые костюмы, экзотические танцы, натуральные восточные единоборства. По золотой стене двигаются полуобнаженные прекрасные юноши, пластикой воспевая Любовь. "Странные игры Оскара Уайльда" - именно так режиссер определил жанр своего произведения.

Это прежде всего зрелищный, а не психологический спектакль, и он поставлен столь великолепно, столь красочно, в нем столько шума и ярости, выражающих борение страстей, что уже через несколько минут забываешь, что Саломею играет мужчина. Точнее, становится неважно - мужчина это или женщина, ибо перед нами - воплощение Красоты, воплощение Страсти.

Все артисты играют по две роли: одну - непосредственно в пьесе Уайльда "Саломея", другую - в своеобразном сверхсюжете, центром которого является судебный процесс над Уайльдом, приведший в конце концов к его гибели. В роли Оскара Уайльда и тетрарха Ирода Антипы - Николай Добрынин. Лорда Альфреда Дугласа, которого друзья называли Бози, и Саломею, царевну Иудейскую играет Дмитрий Бозин. В роли матери писателя леди Уайльд и Иродиады, жены тетрарха - Людмила Погорелова.

Таким образом, Виктюк отказывается и от сколько-нибудь исторически правдоподобного воспроизведения библейской истории о Саломее, и от очередной реконструкции суда над Уайльдом. Виктюк творит игру об Оскаре Уайльде, создавая особое поэтическое пространство, ставшее, кстати, отличительным признаком стиля Виктюка. В этом пространстве мысль может прихотливо блуждать по цепям ассоциаций, сочетая самые разные исторические эпохи и культурные знаки. Поэтому воинство Ирода вполне может быть одето в пластиковые одежды, Обри Бердслей соседствует с Рихардом Штраусом, искренние до боли интонации - с едкой беспощадной иронией.

Сценография Владимира Боера лишь намекает на некий интерьер, делая доминирующими тона темно-красного и золотого. Костюм Саломеи (художник по костюмам Владимир Бухинник) использует такое же броское сочетание - золотой и изумрудно-зеленый.

Николай Добрынин показывает Уайльда очень уставшим. Он еще пытается скрыться под маской Принца Парадокса, но нарастающее разочарование заставляет покориться очевидно неблагоприятному течению событий. Глаза любимого человека - слишком притягательная бездна, чтобы в нее не броситься.

Меняется Добрынин непредсказуемо быстро. Мастерски исполненные стремительные переходы полны психологизма и тонких нюансов. Множество разных линий, составляющих единый образ Оскара Уайльда, выписаны коротко, но столь выразительно и ярко, что не оставляют и тени сомнения в подлинности. Надменная броня защитных парадоксов резко контрастирует невыносимой нежности обреченного человека. Близкий финал обостряет ощущения - будь то любовь или ненависть. Герой Добрынина где-то далеко за пределами понимания. Но прислушайтесь к нему и не обманывайте себя: меняя смысл жизни на мелочное спокойствие, мы все равно умираем, только более мучительной смертью ничем невосполнимой утраты.

Редкая по блеску и выразительности актерская работа Николая Добрынина стала неким стержнем спектакля, вокруг которого вращается драматический мир "Саломеи". Центром пластической вселенной постановки является, разумеется, Дима Бозин. Альфред Дуглас у него вышел крайне интересным. Особенно последний монолог гордой и решительной юности, не изведавшей еще миндально-горького привкуса потерь. В исключительном мире танца и гармонии равных ему нет.

Бози Дмитрия Бозина холодноват и отрешен. Переход к Саломее кажется почти незаметным. Однако чем дальше, тем более усиливается странная магия этого существа. Вкрадчивые интонации противоречат вызывающей улыбке, мягкие движения лесной кошки сменяются техничным, как спортивное упражнение, и стерильным, как пионерская линейка, танцем семи покрывал.

Древнейшую тему танца страсти Виктюк вслед за Уайльдом опрокидывает в свою противоположность: танец, исполняемый за плату и поэтому страсти лишенный. Танец по требованию. Танец не как проявление природной склонности человека к ритмическому движению, а танец как общественный ритуал.

Танец семи покрывал является одновременно и кульминацией образа Саломеи в пьесе. Обычно он строится как танец соблазна, как танец эротический. У Виктюка в лунном серебристом сиянии на сцене предстает... Фавн Нежинского, который когда-то вызвал восторг Родена. От покрывал в танце Саломеи остался лишь намек, это танец мужской по сути, в нем больше экспрессии, нежели неги: стремительные прыжки, пробежки, кульбиты сочетаются со скульптурно выдержанными позами, угловатыми, архаическими и откровенно чувственными. Это половодье мужской грации.

Образ загадочной Луны, исполненный магической, а потому опасной силы, ассоциируется с образом прекрасной Саломеи. Поэтому и предстает она в сцене пляски облитая лунным светом, переходящим постепенно в сияние. Иоканаан, сводящий ее с ума, в свою очередь, кажется царевне лунным лучом. Любовь Саломеи-Луны, как и любовь к ней - безумие, наваждение. Избавление от нее - в смерти, в смерти Очистительной.

Именно танец Саломеи окончательно проявляет связь происходящего на сцене с образом дня сегодняшнего. Слишком часто упоминаемое слово "любовь" теряет присущий ему смысл - погода конца века (как прошлого, так и нынешнего) любви не благоприятствует. Любовь, как и гений, вызывает раздражение посредственности, не понимающей ни того, ни другого. В этом - трагедия Бози, который так и не смог понять ни любви, ни гения Оскара Уайльда.

Обреченность - вот слово, определяющее в конце века и судьбу любви, и судьбу гения. Обреченность видит Уайльд в глазах Бози. Обреченность, а совсем не страсть делает Дмитрий Бозин лейтмотивом Саломеи.

Спектакль Виктюка - это откровение на грани потрясения от красоты человеческого, и в частности мужского, тела: его застывшие на страже охранники-воины походят на греческих куросов, в развороте их плеч угадываются позы и профили египетских фараонов. Спектакль передает дух борьбы, он динамичен, в нем много движения: прыжков, кувырков, бросков.

Цветовая гамма, бело-черная в сцене суда и красно-черная в остальных сценах, подчеркивает и усиливает контрасты и противостояния. Все сцены восхитительных, барочной пышности гимнов человеческому телу приводят зал в полуобморочное состояния - даже аплодировать исключительному искусству самовыражения актеров нет сил. Зрители, пригвожденные к месту неимоверным великолепием и мощнейшей энергетикой, с трудом приходят в себя во время диалогов, строго перемежающих пластические проходы. Гений Виктюка все-таки не дает непривычному к такому зрелищу совсем погибнуть от переизбытка эмоций. Но с развитием спектакля требуется все большая доза визуального наркотика. С математической точностью грамотного психолога Маэстро перекрывает нам кислород новым откровением совершенства...

"У любви нет человеческого лица. У нее только есть лик Бога или лик Дьявола. В роскошной панораме, исполненной яркого безумия, Оскар Уайльд показал нам лик дьявола в любви", - так выражает Маэстро свое понимание самого эстетского произведения апостола эстетизма.

Поиски красоты неизбежно должны были привести Виктюка к Уайльду. Ушел в небытие викторианский век, а с ним и мир Оскара Уайльда. Вот уже сто лет, как нет самого поэта, но Красота, созданная им, жива и находит своих преданных поклонников.

P.S. 27 мая - спектакль Романа Виктюка "Заводной апельсин".