Четыре маленьких романа под одной обложкой

Обзор подготовила
Ольга ТИТОВА.

В номере собраны четыре достаточно крупных прозаических произведения, определенных в резюме как "микророманы". Маленький роман возможен в любой литературе, и большой, и маленькой; и в "Вышгороде" две вещи принадлежат перу эстонских авторов ("Мюрт" Майму Берг и "Титаник" и льды" Яана Каплинского), а две - русских ("Вторая жена Пушкина" Юрия Дружникова и "Логомахия" Нила Нерлина).

Произведения Майму Берг - лучший из возможных типов женской прозы, в котором видно не более того, что автор - женщина, но при этом совершенно ясно, что эта женщина - автоp, то есть - литератор. В сюжет повести "Мюрт" (сразу раскрою тайну, Мюрт - имя главного героя, который, если бы оно не было вынесено в название, вовсе не показался бы главным) вмещается вся жизнь героини и рассказчицы, и в этом смысле мы действительно имеем дело с микророманом. Майму Берг избежала соблазна (как когда-то создатели одного кассового кинофильма) назвать повесть как-нибудь вроде "Мужчины в ее жизни", хотя действительно можно на этот сюжет посмотреть и так: она и мужчины в ее жизни. Дальше наблюдается сбой в жанре, потому что героиня (до конца повествования мы так и не узнаем ее имя, кроме вымышленного, под которым ее знал Мюрт) - определенно странная девушка, а потом странная женщина, явное "ни рыба ни мясо", и все события ее жизни, от учебы в университете до встреч с загадочным г-ном О., замужества, бесцельных с виду походов на кладбище, - происходят как бы не с ней, все видится как сквозь затуманенное стекло, и в этом - особая прелесть этой истории. Интриги в повести нет никакой, тайны, даже если она есть, как-то неинтересно узнать, развязка почти отсутствует, разве что завязка - описание первой встречи с г-ном О. у железнодорожной насыпи - видится яркой солнечной картинкой и как будто освещает все, что произошло дальше. Но внутреннее напряжение, энергия при чтении остается до самого конца. Все это обусловлено необычным, каким-то завораживающим стилем Майму Берг. И еще - ее (или ее героини) удивительной искренностью, не часто встречающейся даже в дневниках. Невольно думается, что это и есть литература подсознания. И, конечно, этот стиль виртуозно передал уже не в первый раз переводящий прозу Майму Берг Светлан Семененко.

Вторая повесть - писателя, литературоведа, пушкиниста, русского по происхождению и живущего теперь в Калифорнии - Юрия Дружникова (приношу извинения автору и читателям за то, что в обзоре прошлого номера назвала его Дружининым - О.Т.) - кажется, совсем о другом, а на самом деле - немножко о том же. То есть о женщине, живущей всю жизнь в мечтах. История о полупомешанной экскурсоводше из музея Пушкина на Мойке и незадачливом американском студенте-филологе, пишущем диплом на анекдотическую тему "Феминистские тенденции в творчестве Александра Пушкина", эффектна сама по себе, чем бы она ни кончилась. А тут еще и страсть роковая, не знаю, описана ли она в психиатрии, но истории литературы такие случаи точно известны. Диана Моргалкина любит Пушкина. Не только как преданный читатель - как женщина тоже. И, скорее всего, обречена пpомоpгать свое счастье, которое уже так возможно - с американцем (у него имечко тоже говорящее - Тодд Данки, то есть осел). Повесть динамична, как хороший американский бестселлер, но обнаруживает тонкое знание автором быта и духа русской, питерской жизни. Как вам, например, такая сценка: "- Нюра! - крикнула заведующая. - Поменяй ему! - Вошла толстозадая нянька с выражением вселенской усталости на лице. Ворча, ловкими движениями она стащила с мальчика мокрые штаны, бросила их на пол и надела ему другие". Очень знакомо, а главное, кому меняли штаны? Александру Пушкину... Излагать сюжет повести с сюжетом - явный "нож в горло автору", но в общем, я бы не стала так уж сразу уверенно утверждать, что Моргалкина - дура. Думаете, узнай она живого Пушкина, не книжного, так бы немедленно разлюбила? Ошибаетесь, господа: она его и так знала. Интеллектуалки питерской формации знают все (кроме, заметим в скобках, достижений американских психологов. Но их, по справедливости говоря, и Пушкин не читал никогда...). "Вторая жена Пушкина", не исключено, приведет в бешенство многих трепетных поклонников поэта. Хорошо это или плохо? Не хорошо и не плохо, просто так бывает в жизни...

Произведение Яана Каплинского "Титаник и льды" - "микророман", состоящий из множества прозаических миниатюр (общим числом 110). Можно сказать, что это лирический дневник автора. Однако дневник на заданную тему: так бывает, когда какая-то одна мысль настойчиво возвращается к писателю, и он дополняет ее новыми подробностями в невнятной надежде то ли избавиться, то ли додумать до конца... Фон размышлений Яана Каплинского о жизни - культура в рамках цивилизации. Как она помещается в цивилизации, вмещается ли вообще? "Чужая жизнь и чужая боль - категории для нас скорее эстетические, нежели этические. Мы выбираем королев красоты, зачитываемся криминальными романами, смотрим на изображение распятого Христа, созданного великим мастером, едим баранье жаркое, состязаемся в рыбной ловле, реставрируем охотничьи замки. Смотрим по телевизору на землетрясение в Сан-Франциско, рассматриваем книжку со снимками лежащего в морской бездне "Титаника". Красивые картинки, только нельзя их назвать веселыми и тем более сакральными". Здесь, кажется, единственный просчет хорошей переводчицы Татьяны Теппе. Должно быть другое слово - "священными", может быть...

А фигура авторских размышлений - "Титаник". Похоже, Яан Каплинский изучил историю судна в мельчайших подробностях: технические данные и хваленая его надежность, роскошь обстановки, имена пассажиров, расположение кают. Могло бы показаться странным, почему эстонский писатель так навязчиво думает о "Титанике", но нам, живущим в Таллинне в середине 2000 года, уже не кажется: читаешь о "Титанике", а думаешь об "Эстонии". Самое интересное, что повесть Каплинского написана в 1991-93 гг.!

Проза Нила Нерлина, автора шести стихотворных сборников, уже публиковалась в "Вышгороде" несколько лет назад. И тогда было ясно, и теперь видно, что мы имеем дело с прозой поэта: спрессованной, то сверхкраткой, то вроде бы и сверхдлинной, обильной ассоциациями, в том числе литературными, поэтическими. Поэту всегда, даже когда он пишет прозу, приходят на память стихи, свои или чужие, Пушкин или, как подписано под стихотворением героя, "Сле-пушкин" - в процессе писания не главное (вот ответ всем клеймящим неглавных, не первого эшелона поэтов, не уверенных, что останутся в Литературе, и при этом упорствующих!). И, может быть, лучший способ отделить зерна от плевел - опыт поэтической прозы, сквозного повествования, в которое что бы ни попадало - все свое. Название "Логомахия", по замыслу автора, означает нечто вроде "парадоксальная болтовня". Поэзия тоже, конечно, парадоксальная болтовня (и парадоксальная болтовня тоже...). Потому излагать сюжет даже и не берусь.

Иллюстрации к этому номеру продолжают тему предыдущего: это экслибрисы из фонда Художественного музея Эстонии.