Островитяне с арбатской пропиской

Виталий АНДРЕЕВ.
КИХЕЛЬКОННА - ТАЛЛИНН.

Если быть совсем уж точным, то прописаны на Арбате. Там квартира, библиотека огромная, центр Москвы, наконец, со всеми сопутствующими благами цивилизации. А здесь одно из необходимых благ - во дворе, а белье зимой приходится полоскать в ледяной воде ручья. Вообще же кому-то то, о чем речь пойдет впереди, может показаться по крайней мере странным. Но только не нашим героям - Елене Кроленко и Дмитрию Знаменскому. Разумеется, подробности нынешнего времени внесли в сюжет свои коррективы. Но главного по сути не изменили.

1. Еще одним участником разговора могла бы быть бабушка, мама Лены. Но в тот день она неважно себя чувствовала. Оно и понятно, когда за плечами сто лет жизни, то лишнее общение в тягость. Так что о маме рассказывали дочь и зять, и того, что успели поведать хватило бы на роман, где хватило бы места всему: войнам, любви, потерям. Войн было много, всех тех, что выпали на долю минувшего века. И бабушка их помнит: первая мировая началась, когда ей было четырнадцать. Потом гражданская, финская, еще одна мировая. Но война - дело глобальное, а человеческая судьба обычно только вписана в нее или в другие события, этой жизни сопутствующие. А речь же о целом столетии, на которое жизнь пришлась.

Фамилия по отцу у мамы - Вольтек. Сама же вышла из рода Несвижских, дворянского и уважаемого. До 17-го семья немало времени проводила за границей, а потом пришлось вернуться, спасать состояние, бумаги. Кто же предполагал, что спасти уже не удастся, что все ухнет. Ехали мама и бабушка из Швейцарии. Дома все уже было опечатано новой властью. В Москве голод. Спасались от него в Орловской губернии. А там то белые, то красные. Умер дед. Он был доктором, хорошим доктором, лечил Максима Горького. Свалил деда сыпняк, заразился им в тифозных бараках. Умирал один, в нетопленной московской квартире в 1919 году. Мама узнала о несчастье в Орловской губернии, и 19-летняя тот же час бросилась в Москву. Но похоронили деда без нее. В последний путь его провожал дворник, а мать в это время была уже в Бутырках. Брали людей без разбору и вопросы, наверное, задавали одинаковые: от кого и какое задание получено, с кем должны были встретиться? А мама все не могла понять, о чем спрашивают: какие белые или красные, ни о чем таком она не ведала, сидела в Орловской губернии, где самым большим счастьем была пшенка. При чем политика? Из тех дней в памяти до сих пор остается "дама в голубом", соседка по камере, арестованная прямо на каком-то вечере и в красивом своем платье так и привезенная в тюрьму. Иногда двери открывались, и следовала команда: "На выход!" Иногда с вещами, иногда без вещей. Что хуже - сейчас не вспомнить. Помнится только, что это было страшно. Однажды на допрос заглянул Дзержинский. Железный Феликс, ужасно худой, прилег на оттоманку, сначала не вмешивался, а потом сказал, что как раз такие молодые и вербуются для борьбы с советской властью, они-то и есть ее самые фанатичные враги.

Иногда заключенных водили в баню. Выстиранное белье тут же надевалось снова, и по морозцу обратно в камеру. Мама простыла. Что и как - никто не разбирался, и ее поместили в тифозное отделение. Спасла молодость. Один из санитаров пожалел девчонку и бросил ей овчиный тулуп. А из Бутырок маму отпустили, потому что нарком здравоохранения Семашко хорошо знал деда, который, как мы уже знаем, был врачом.

2. В сравнении с материнской свою биографию Лена считает легкой. Точно так же относится к своей и Дмитрий. Лена много лет играла на виолончели, работала в Гнесинском институте концертмейстером. Я - большая, руки большие, так что виолончель как раз по мне, шутит. К тому же в годы войны на виолончель в Гнесинском был недобор. Конечно, у рояля возможностей побольше, но и виолончель если полюбишь, то уже навсегда. Потому и работа кажется теперь счастливой: всю жизнь рядом со студентами, с молодыми, сколько с ними переиграла камерной музыки, квартетов разных, а литературы здесь за несколько веков. С Гнесинкой Лена была связана всю жизнь, в трудовой книжке всего одна запись, вот и получается, что биография легкая. Лена бы и не ушла на пенсию, если бы странным зигзагом не привела ее с мужем судьба в Кихельконна на острове Сааремаа. Дмитрий Дмитриевич заканчивал МАИ, работал в институте Келдыша, кандидат наук, был связан с авиацией и космонавтикой. Выходило, что он знал немало тайн, из-за чего был невыездным, а во времена уже новой России в течение полутора лет не мог получить загранпаспорт и приезжать в Эстонию, которая стала для семьи к этому времени не только местом летнего отдыха.

3. Как прижились они на острове - история бесхитростная. Большой город был для них всегда в тягость, и каждый отпуск всегда становился избавлением от его многолюдия и суеты. Сначала тянуло на Кавказ, потом много лет подряд отдыхали в Неринге литовской, а еще позже оказались на Сааремаа, на Абрука. Здесь, возле моря, познакомились с братьями Тууликами, известными писателями. Сказать, что на пляже, было бы натяжкой, потому что берег тут каменистый, да еще в придачу огромные желтые комары. Туулики, жившие неподалеку, сначала были удивлены тем, как курортники из далекой Москвы хорошо плавают. А плавали хорошо все - и Лена, и Дмитрий, и их шестилетняя дочь Лиза. Потом Туулики заглянули в гости, знакомство стало более тесным, нашлось много общего. Когда братья потом наезжали в Москву, у них была любимая шутка: позвонит Юло и сообщает, что в Москве и сейчас зайдет. А приходит Юри.

Теперь, говорят, Лена и Дмитрий знают здешние края лучше, чем родную Москву. Потому что исколесили остров вдоль и поперек. Чуть только лед сойдет, уже седлают свои велосипеды, а на велосипеде можно отмахать за день не один десяток километров, скатать туда и обратно до Сырве. И так из года в год, а набралось лет таких уже два десятка. С годами бабушка, Лена и Дмитрий, их дочь и внучка стали чувствовать себя здесь своими, местными. Даже трудно представить, как помогал им местный народ в первые годы после того, как обзавелись Лена и Дмитрий домом в Кихельконна. Нам бы и в России так не помогли, уверены. Кто мы им, что мы им, спрашивается? Языка не знаем, да и где его в лесу выучить? И тем не менее постояльцы сразу же почувствовали к себе доброжелательное внимание. И временная работа для них одно время нашлась, то в одном местном магазине, то в другом, то в школе, то на ферме. И когда были времена гуманитарной помощи, ею тоже не были обойдены. Когда зимой Лена оставалась вдвоем с бабушкой, а Дмитрия отвлекали дела в Москве, соседи говорили женщинам: будет необходимость, не стесняйтесь, зовите, поможем чем надо. Сосед, когда вселились в свой только что купленный дом, столько с крышей худой провозился, столько деревьев возле дома посадил, столько по острову повозил для знакомства...

Каюсь, слушал я эту историю о житье на острове семьи коренных арбатцев и постоянно, изменяя его, задавал им один и тот же не самый умный, наверное, вопрос: зачем, в сущности, потребовалось менять налаженную столичную жизнь на не очень налаженную с удобствами во дворе? Да потому что тянет к природе, одиночеству, слышал в ответ, потому что дружбу и симпатию понимаем не как клятвенные заверения, а как образ жизни. Может, тут похвастать обилием друзей и не приходится, но близких по духу людей больше, чем в Москве. А может, все дело в том, что в душе они никогда не были горожанами. Вот нет у них телевизора, так и слава тебе, Господи, что нет. А политикой и подавно никогда не интересовались. Дмитрий вспоминает, что даже работая в своем космическом ведомстве, умудрился не стать членом партии. И не из идейных соображений, тоска охватывала только при мысли, что придется отбывать время на собраниях. Что это такое, можно было представить на открытых сходках. А здесь заведи их куда угодно - найдутся. Потому что знают остров как свои пять пальцев. Потому что интереснее это любых политических шарад.

4. Еще совсем недавно Лена, Дмитрий, бабушка чувствовали себя на острове совсем счастливыми. Требовалось для счастья немного: чтобы вся семья была в сборе. Но теперь дочка с внучкой далеко - в Париже. И бабушка совсем недавно находилась в добром здравии. И все, как один, к нынешнему образу жизни относились спокойно, с достоинством, как к тому, что выбрали сами, и выбор этот нормальный. А теперь вот бабушка слегла, Лиза с Кристиной уехали, и часто приходят невеселые мысли, что все уже было - и проходит. Да и годы, что говорить, у Лены с Дмитрием серьезные. И главная житейская забота, чтобы теперь, когда остались только втроем, суметь получить для Дмитрия вид на жительство в Эстонии. Чтоб мог он, когда есть возможность, приехать, уехать. Лена-то, как нелегал, с января живет на законных основаниях, легализовалась, получила срочный вид. А Дмитрий может на законных основаниях пребывать в Эстонии только 90 положенных суток. А с видом все не получается, хоть и хлопочут пенсионеры не первый месяц. Ответ чиновников, известно, оригинальностью не отличается: ждите, говорят. Неужели имеется в виду ожидание у моря погоды?

Но заметки эти затеяны совсем не для констатации невеселой ситуации, при которой один человек не может находиться возле другого, который в нем нуждается и в котором он нуждается сам. И ждет его жена в доме, купленном 10 лет назад на самом законном основании. Как бы там ни было, а, общаясь с ними, испытывал чувство зависти. Многие ли могут похвастать, что живут в ладах с собой, с тем, что в жизни нравится, пусть даже такая жизнь и не балует калачами. Однажды, почти 20 лет назад, эта московская семья с пропиской на Арбате влюбилась в наш край. Здесь им было хорошо, остров стал им близок, знакомый до мельчайших подробностей, о которых, смею думать, даже не подозревают обладатели самых что ни на есть законных документов. Отчего же со всеми этими бумажными перепетиями они вдруг начинают ощущать себя "у разбитого корыта"? Всю жизнь стремившиеся уйти от несвободы души, неужели теперь должны хлебнуть несвободы бюрократической? Неужели на земле, которая природой и нравом своим пришлась однажды по сердцу, для них сегодня нет ничего, кроме нетеплой весны?