Заголовок

Впечатления, навеянные спектаклем "Идиот"

Герда КОРДЕМЕТС.

Сегодняшний двадцатипятилетний эстонец (если он не силен в театральной истории) удивится, узнав, что в годы его детства среди тогдашних шестнадцати-двадцатипятилетних было принято ходить на спектакли Русского театра. Зал с золотом орнамента и фойе с зеркалами - все было напитано воздухом театральности, пронизано духом великорусской и мировой культуры.

Свежо помню свое возбуждение после спектакля "По ком звонит колокол". Именно эта - русская - постановка привела меня, школьницу, к Эрнесту Хемингуэю. Позднее я открыла для себя того Хемингуэя, к которому обычно приходят раньше, - Хемингуэя завораживающего потерянного поколения.

Разумеется, чувствовала, что и мое поколение пропащее. Довоенной Эстонии уже не было, сталинские времена прошли, война кончилась - кончилось все. Возможности соприкоснуться с чем-то необычным, хотя бы ужасным, безнадежно исчезли. И тут, как в сказке, - Ленинград со всей аккумулированной в нем за столетия культурой. А потом Москва. И далее - вся шестая часть планеты. Я не думаю, что мы были потерянным поколением.

В промежутке Русский драматический театр как-то выпал из моего поля зрения. Вернулась к нему благодаря трогательному стремлению тогда нового главного режиссера Эдуарда Томана сделать русский театр одним из театров Эстонии, интегрироваться в прямом смысле слова, во что я поначалу не особенно поверила. Что в нем могли найти для себя эстонцы, перед которыми вдруг открылись все двери мировых сокровищниц? Да и молодые уже не владеют русским. Так я думала.

В отчете о работе Русского драматического театра за 1998 год эксперт Юло Тонтс писал для Министерства культуры: "Государственная граница непременно создаст проблемы. Сможет ли актерская студия при театре обеспечить талантливую смену? Какие мотивы могут привлечь способного русского режиссера работать в этом театре? Что еще можно было бы сделать для интеграции Русского драматического театра в эстонский театр? Или такая постановка вопроса при убожестве нынешней интеграции общества утопична и по сути не имеет основания?"

Сегодня я склонна думать иначе. Мне кажется, что в отличие от русской прессы, публикации которой скорее работают на разъединение, чем на объединение, Русский драматический театр опережает всех на пути интеграции. Но я склонна и разделить сомнения Тонтса в том, сможет ли театральная студия в должной мере подпитывать труппу талантами. И достаточно ли у театра возможностей, а у приглашаемых сюда интереса, чтобы с труппой работали выдающиеся постановщики.

И здесь мы становимся лицом к лицу с проблемой мотивации. Деньги - несомненно мотив. Но. Есть ли ровная по творческой форме труппа с отдельными блистательными вершинами? Многообещающие признаки этого есть. А престиж? Безусловно. Театр, сделавший за сезон бесспорно выдающийся спектакль, стоит внимания хороших гастролирующих режиссеров.

Но все же прежде следует иметь четкий ответ на вопрос о роли Русского драматического театра в Эстонской Республике. Кому он нужен? Зачем? Какой?

Поезд, железная дверь и ссадины

Театральные версии выдающихся романов удаются нечасто. То не удается из сюжетных линий выбрать одну-две доминирующие, и все плутают в дебрях взаимоотношений, то не удается героев ограничить в той степени, и они становятся невыносимы для публики. А то впадают в иную крайность, и бедный автор сам себя не узнает в постановке.

Еремин смело сосредоточился на самой романтичной и театральной линии романа - любовном треугольнике Мышкин - Настасья Филипповна - Рогожин, и, не мучаясь укорами совести, оставил в стороне всех остальных. Дополняющие основную линию, второстепенные персонажи подчеркивают треугольник, помогают раскрыть побочные линии романа.

Открытое начало спектакля вовлекает в игру и зрителей. Все последующее идет в быстром ритме - одна сцена перетекает в другую, действие движется плавно, продуманно. Простая, ясная постановка смотрится неотрывно.

Два сквозных образа проходят через весь спектакль: железный занавес (дверь? ворота?) и поезд. Сквозь прорехи занавеса проскальзывает на сцену и сухопарая, укутанная в накидку фигура. Страстотерпец. Спаситель. Он же усложнитель. Помеха. Мышкин. Туда же в железную мглу уйдет он за занавес в конце спектакля. Поезд, скитальчество, вечное пребывание в дороге, блуждание, удаление передается теми же простыми средствами. Опущенные штанги, отблески тонких проводов создают впечатление, будто глядишь в вагонное окно, ряд сидений, два ослепляющих фонаря и фантастический стук колес. Состав двинулся в путь. Необратимо.

Художник Марианне Курме обнажила сцену. Скупо обозначенные актерами сердечные и душевные муки вправлены в располосанный мир сцены. Еще немного, и вдруг все покрывается легкой белой обманчивой вуалью, такой же обманчивой, как и легкие летние одежды на героях. Пространство как бы неопределенно, отодвинуто, чтобы выделить, выдвинуть вперед Его Величество Актера.

Актерская сыгранность сильна, нити швов нигде не тянут. Мизансцены с второстепенными персонажами запоминаются. Местами они даже задают темпоритм. Начиная с первой, когда герои сидят лицом к залу. Они видят зал, но плохо видят друг друга - этому мешает волнующаяся от непонятного воздушного движения белая ткань. Только в моменты крайнего душевного обнажения человек виден другим... Разве это не многозначно, учитывая все последующее? Женщины генеральской семьи шагают на встречу с князем так, словно это феминистический военный парад. Хмельная шумная свита Рогожина мгновенно заполняет всю сцену. Группки возбужденных смеющихся гуляющих скользят мимо. Визуально увлекающие, внешне задорные мизансцены придают спектаклю скорее легкость, чем печальный и гнетущий смысл.

Невероятно хорошие

На фоне целостности атмосферы постановки и актерской сыгранности тем не менее ярко выделяются три главных героя: князь Мышкин Александра Ивашкевича, Настасья Филипповна Ларисы Саванковой и Рогожин Эдуарда Томана. Мышкин Ивашкевича невероятно хорош. И как герой, и как актерская работа. Играть абсолютно хорошего человека трудно, утверждают все актеры. В Мышкине Ивашкевича присутствуют все полюсы человеческой натуры, тем не менее он насквозь светится такой святой добротой, что ее ощущаешь даже физически.

Зритель встречается со странным, трогательным образом. Высокий, худой, несколько неуверенный, с нескоординированными из-за физического недостатка движениями, чуть заикающийся человек. С тонким изящным юмором. Не помню, чтобы когда-нибудь видела столь насыщенную сияющую внутреннюю красоту. Органичное, тонкое, живое, открытое, развивающееся и мудрое исполнение.

И главное - глаза. Серьезные, любящие и всепонимающие. Особенно привлекателен Мышкин в те мгновения, когда ситуация требует от него сосредоточения всех сил - болезнь как бы отступает перед мудростью и честностью. И в те жестокие мгновения, когда силы покидают его и болезнь наступает, когда он еле дышит, качается, будто разламывается...

Остается радоваться, что Ивашкевич получил возможность продемонстрировать свой талант в полную меру. И надеяться, что...

По счастью, в постановке такому Мышкину достойно соответствуют Настасья Филипповна и Рогожин. То, что эти двое героев не очень выпячиваются, следует приписать хорошей и точной работе постановщика, а не более слабой игре актеров. С какой чуткостью удерживают себя под сурдинкой рядом со сдержанным Мышкиным Лариса Саванкова в роли Настасьи Филипповны и Эдуард Томан в роли Рогожина! Скупо, только взглядом, намеком передаются эти сложные характеры и их запутанные отношения.

Поразительно, что такая тонкая игра на большой сцене производит сильное впечатление. Нервическое бегство Настасьи Филипповны от собственной судьбы в погибель, игры с самоубийственным подтекстом, рогожинские всерасточительность и всеистребляющая страсть - все это передано сверхпросто, понятно и естественно. Понимание, прощение, сочувствие, любовь к ближнему наполняют сердца зрителей. Но как, чем это достигается, сразу сказать невозможно. Взгляды, пожатия рук, нервический смех. Все.

О князе-Христе и святом долге

Вернусь к началу. И так, кому нужен Русский драматический театр в Эстонии? Зачем? Какой? Бросим ли его постепенно превращаться в клуб культуры русской общины, напоминающий веселенькие, но смешные нам самодеятельные хоры зарубежных эстонцев? Или...

Лучший ответ дает "Идиот". Русский театр может и должен стать здесь прежде всего проводником огромного оригинального наследия русской классики в трактовке хороших постановщиков, в исполнении великолепных актеров. Это стало бы не столько оправданием существования театра, сколько его святым долгом.

Стремление Эдуарда Томана и Русского драматического театра стать неотъемлемой частью эстонского общества, стать одним из театров Эстонии приносит плоды. Подтверждением тому служит то, что мы с коллегами театральными журналистами вновь обрели в него дорогу, и то, что я пишу эту статью. Побудительным импульсом к тому стал восторг от постановки, от высочайшего уровня исполнения, от новой встречи с русской классикой.