|
|
|
Рижский денди и аутсайдер
Вымирание и возрождение Юная женщина, положившая руку на грудь гордо-стыдливым жестом эпохи Возрождения, свойственный портретам того времени отстраненный взгляд... сквозь глазницы противогаза поверх судорожно тянущихся вверх рук умирающего младенца; человек в арестантской одежде, кажется, падающий с накренившегося креста на штыки, и гротескные, которым бы место на агитплакате времен Первой мировой, каски солдат. “Последняя мать”, 1934 год; “Рим”, 1935 год - тогда эти рисунки были не нужны, тогда обыватель боролся за кусок хлеба и, едва забыв о первой войне, не хотел ничего слышать о войне новой.
Портрет Карлиса Падегса
На выставке в музее Адамсона прежде всего бросаются в глаза рисунки. Живописных полотен всего три, и они явно не являются самыми яркими в творчестве художника. Как объясняют организаторы выставки, дело здесь не столько в том, что умерший в 29 лет художник оставил 600 рисунков и шаржей и лишь 30 работ маслом, сколько в том, что сейчас собрать картины Падегса на передвижную выставку очень сложно. Работы разбросаны по частным коллекциям, самые известные, например, “Мадонна с пулеметом”, находятся в постоянной экспозиции музеев. Тем не менее, выставка, приуроченная к Дню независимости Латвии, достаточно полная и разнообразная (кроме рисунков и живописных полотен в нее вошли проиллюстрированные художником книги и даже авторская колода карт), чтобы дать эстонской публике возможность открыть для себя неизвестного латвийского художника, чей автопортрет первым подмигивает входящим в зал. Если можно подмигивать грустно...
Евгения ГАРАНЖА. |
|
В преддверии Дня независимости Латвии, 18 ноября, в таллиннском Музее Эрика Адамсона открылась выставка рижского художника 30-х годов Карлиса Падегса (1911-1940). “Его творчество не было национальным и долго не принималось в Латвии, но там столько свободы, что без независимости оно не было бы возможно”, - объясняет свой выбор куратор экспозиции Янис Калнаш.
Стремительно прорисованная двумя штрихами, черным и красным, фигура музыканта, ухмыляющийся господин с порочным лицом и печальными глазами. “Паганини”, “Портрет Дориана Грея” (1939 год) - эти сюжеты ждали в расцвет богемного Серебряного века, они опоздали. Не типичный для Латвии и своего времени, не национальный, Оскар Уайльд живописи Карлис Падегс был аутсайдером в искусстве своей страны. Его открыли и научились ценить только в последние десятилетия века, когда миром вновь завладел пессимизм, присущий смене эпох. “Работы Карлиса Падегса рассказывают о человеке, живущем в городе в нервозное, тревожное, может быть, страшное время, может быть, похожее на то, в котором мы живем сейчас, - рассказывает о запоздалом всплеске интереса к творчеству латвийского денди Янис Калнаш. - Часто критики говорят, что после 30-го года в искусстве Восточной Европы не было создано ничего особенно яркого. Падегс - лучшее подтверждение того, что это не так”.
С Эстонией Карлиса Падегса связывает, во-первых, случайный штрих из биографии - будущий художник некоторое время жил с матерью и бабушкой в Тарту. Но на это куратор выставки сразу просит не обращать внимания. “У меня самого дед, например, жил в Тарту”, - добавляет он. Гораздо важнее другое. Когда искусствоведы начали писать о Падегсе, оказалось, что его не с кем сравнить ни в искусстве Латвии, ни в живописи других эпох и народов. Требуемую правилами хорошего тона параллель нашли по соседству - в Эстонии. “Я очень люблю эстонского художника Вийральта и думаю, что у них с Падегсом есть много общего, даже не в сюжетах и в технике, а в восприятии”, - говорит составивший эстонскую выставку Калнаш. Действительно, Падегсу, как и Вийральту, присуща та вызывающая, шокирующая, порой балансирующая на грани вульгарности ирония, способная задеть не только знатока, но и обывателя. Чего стоит, например, коллаж, где вслед за Дон Кихотом, гордо восседающим на Россинанте, в качестве оруженосца весело бежит красотка кабаре, а сам Санчо, во вполне современных художнику котелке и брюках, тупо смотрит на рысящую мимо жизнь.