"Эстонки любят респектабельных мужчин"

Уже в самых первых своих крупных произведениях (романах "Звездный билет", "Пора, мой друг, пора" и др.) Аксенов вводит антураж из мало знакомых доселе широкому читателю деталей. При этом не последняя роль отводится им выбору места действия. И предпочтение зачастую отдается Эстонии. Не только этим, конечно, подчеркивает он свое западничество ("низкопоклонство" - по тогдашней официальной терминологии). Это и иронично-фамильярные ссылки его героев на "старину Хэма" (Эрнеста Хемингуэя) и на Ремарка, которыми тогда зачитывались молодые люди, рьяно отставивавшие свое право на прогрессивные взгляды; это и узкие брюки и яркие галстуки; и кальвадос как знаковый напиток современности и так далее, и тому подобное...

Улыбаясь сегодня по поводу этого наивного эпатажа, не следует забывать, что всего сорок лет назад - а именно тогда начинался писатель Василий Аксенов - за одну только "стильную" прическу могли исключить из комсомола и как неизбежное следствие - выгнать из института или уволить с работы. И сочувственное отношение писателя к этим внешним атрибутам нового времени, включение их в ткань своих произведений без всякой идеологической оценки делали их привычными, обыденными, не стоящими политических дебатов и жестких "оргвыводов". Впрочем, оценки за него делали другие. Любопытна с этой точки зрения фраза из сугубо, казалось бы, нейтрального справочного издания - "Краткой литературной энциклопедии" (Москва, 1962), где Василию Павловичу Аксенову посвящено всего-то два десятка строчек, но при этом не упущен случай сделать особый акцент насчет того, что "...роман "Звездный билет" (1961), о современной молодежи и о нездоровых явлениях в этой среде, вызвал споры и критику в печати". И недаром Василий Аксенов сам стал знаковой фигурой эпохи "оттепели", одновременно трибуном, кумиром и адептом новой культуры, новых отношений.

Аксенов часто и подолгу бывал в Прибалтике, особенно в Эстонии, изъездил ее если не вдоль и поперек, то уж во всяком случае - изрядно. По сию пору у него здесь немало друзей и знакомых. И, наверное, в какой-то степени автобиографичным можно считать описание им знакомства с Эстонией и Таллинном героя романа

"Пора, мой друг, пора":

Года два назад я еще мог поиграть в стражника, мог еще крикнуть гулко на всю улицу: "Внимание! Опасность!" Сейчас уже не могу. Сейчас я могу только сесть здесь на камни, вытянуть ноги в полосу лунного света и, глядя на носки своих ботинок, бездумно и беспечально выкурить одну за другой три сигареты. (...)

Ребята, никогда не посещайте вновь старых башен, где когда-то вам было хорошо. Ах, как хорошо мне было! Башку я тогда чуть не разбил об эти камни. Ну, ладно! (...)

Я спустился, нашел свой пиджак, надел его и поклонился всем теням, всем призракам и всем голодным кошкам этой улицы. На сегодня хватит.

Вышел на улицу Широкую (ул. Лай. - Ред.) - шар на шпиле евангелистской церкви. Вышел на улицу Длинную (ул. Пикк. - Ред.) - милицейская машина "раковая шейка" с дрожащим султаном антенны. Иду по улице Длинной - освещенные двери буфета, велосипеды у дверей.

Возле буфета кто-то схватил меня за плечо. Я узнал Барабанчикова, маляра из нашей экспедиции. (...)

- А я сейчас на танчиках был, - сказал Барабанчиков. - Бацал с одной эстоночкой. Ну, а потом, значитца, по садику с ней прошлись. Колечко мне подарила. Глянь!

На ладони его лежало жалкое колечко с красным камешком.

- Сила! - сказал я.

- Хитрован ты! - Воскликнул он, седлая велосипед, (...) и поехал по улице, распевая что-то, вихляясь и дергаясь. (...)

Я вошел в буфет. Эстонские и русские рабочие, заполнявшие его, даже не взглянули на меня. Навалившись на высокие столы, они пили пиво и громко говорили что-то друг другу, эстонские и русские слова, и матерились, естественно, по-русски. Я взял пива и отошел к ближайшему столику. (...) ... Утро началось с того, что приехала милиция за Барабанчиковым. Оказывается, он вчера, в большом количестве выпив пива и портвейна, насильственным образом изъял кольцо у работницы прядильной фабрики Вирве Тоом, а также угнал велосипед дорожного мастера Юхана Сеппа. Барабанчиков уверял, что на него нашло затмение, но младший лейтенант, голубоглазый эстонец, не понимал, что такое затмение. Увели Барабанчикова и на глазах всей группы посадили в "раковую шейку". (...)

Место, давно облюбованное для [съемок] этого эпизода, было на повороте шоссе, там, где в соснах сквозило серое море, где над кюветами нависали дикие валуны, совершенно безлюдное, мрачное место. (...)

Мы старались все вместе, лихо и весело, москвичи и ребята с эстонской киностудии, взятые здесь в помощь. Мы кричали эстонцам: "Яан, туле сийа! Тоом, куле сийа!", а те нам: "Валька, давай!", "Петя, в темпе!" - и было это хорошо. (...)

Пешком я прошел через весь лес, вышел к пляжу и по телефону-автомату позвонил в гостиницу Тане. (...)

- Можно зайти? - спросил я. - Поговорить нужно.

- Только ближе к вечеру, - сказала она. - Я сейчас еду на пляж. Куда ты делся вчера?

- На какой пляж? - спросил я, разумеется, сообразив, что ее будут сопровождать те трое да еще разные там физики и Кянукук увяжется - в общем, целый шлейф.

- На Высу-ранд.

Я находился на Хаапсала-ранде.

- Хорошо, в шесть вечера, - сказал я и повесил трубку. (...)

Ровно в шесть я вошел в вестибюль гостиницы и здесь столкнулся с автором нашего сценария. Он уже успел познакомиться с замечательной эстонкой и стоял сейчас с ней, положив руку ей на плечо, одетый на сей раз весьма аккуратно, даже изысканно. Он, видимо, сообразил, что здесь его стиль пижона навыворот не проходит: эстонки любят респектабельных мужчин. (...)"