Не учите меня жить, лучше помогите... пережить

— В прошлый раз мы остановились на том, что жертвы интеграции, с которыми вам приходится сталкиваться в повседневной работе, могли бы сказать про себя: нас «сделали». Вы проиллюстрировали это футбольным матчем между подростками, после которого победители говорят про побежденных: «Мы их сделали!» Некоторые читатели просили объяснить этот пример подробнее.

— Наверное, мне следовало немного уточнить фразу подростков-победителей: «Мы их сделали уже в первом периоде!» При такой формулировке психологический подтекст сказанного становится более понятным. То есть уже после первого периода всем стало ясно, что вторая команда — не победитель. Она не достигнет той цели, которую ставила себе перед матчем: завоевать кубок, выйти в полуфинал или получить право играть в высшей лиге. Эта команда лишилась своих перспектив. И хотя внешне она продолжает играть — не закончится же матч посередине, — для нее уже ясно, что своих целей она не достигнет.

— Теперь все становится ясно и применительно к жертвам интеграции: внешне человек продолжает жить и работать, но внутренне его уже как будто нет, так как он не перспективен.

— В экзистенциальной философии человек определяется только тем, что у него впереди. У каждого из нас есть какой-то определенный, свой жизненный замысел. Возьмем, к примеру, некоего молодого человека, который, скажем, хочет стать известным адвокатом или даже судьей. И для этого собирается поступить в Санкт-Петербургский университет. Но тут вдруг случается: границы, гражданство, государственный язык, визы, квоты... И он внезапно понимает, что нет у него ничего впереди в рамках этого социума. Ну, не сдать ему экзамен по государственному языку, не получить гражданства, не поступить в университет... И теперь у него впереди не что-то, а отсутствие этого «чего-то»: НЕ учиться в университете, НЕ получать той зарплаты, на которую он рассчитывал, НЕ иметь того социального положения, о котором он мечтал. У него разрушили жизненный замысел.

— А он не мог бы заменить в своем жизненном замысле Санкт-Петербургский университет на, скажем, Тартуский?

— Нет. Это значило бы заменить весь замысел полностью, все, что ему было дорого, все, что есть вокруг него, и все, что есть он сам. Вы говорите, новый замысел? А у человека — ощущение: все пропало, я ничего не могу. Если в этот момент попросить его описать свой жизненный замысел, то в нем будут одни отрицательные частицы: у меня не будет таких-то друзей, не будет такого дома, не будет такой работы. Теперь человек отождествляет себя с невозможностью чего-то, с отсутствием, с пустотой. Философ сказал бы, с небытием. Отсюда и потеря уважения к себе.

— Уверена, немало читателей сейчас говорят про себя: а ведь это именно то, что со мной происходит. Что же мне делать?

— Понимаете, это и есть самый главный камень преткновения в подобных ситуациях. Когда человек спрашивает «что мне делать?», он как бы предполагает, что есть что-то, что можно делать в его положении, а он просто этого не знает. Но на самом деле этого действительно нет.

— ?.. Ему нечего делать?

— Нет «ЧЕГО» делать, если так можно выразиться. В такой ситуации человеку остается не делать, а переживать свою неспособность.

— В смысле, сначала нужно пережить свою драму, а потом уже что-то делать?

— Можно сказать и так, если правильно понимать термин, «пережить». Суть переживания в том, чтобы выстроить себя нового, свой новый взгляд на вещи. Выстроить свое новое «впереди», а вокруг себя, своего «я» — новый мир, который имеет место быть в свете этого нового «впереди».

— Но ведь это и есть выстроить себе новый жизненный замысел. А мы только что согласились, что человек «не может».

— Это долгий и очень мучительный процесс. Сначала нужно смириться. Но опять-таки не в общепринятом смысле, не опустить руки. Смириться, то есть «с-мириться», принять тот мир, который есть здесь и сейчас, который существует фактически. Смирение — это сверхактивный процесс, высочайшее напряжение душевных сил, жесточайшее испытание на предмет самоуважения. Процесс смирения и переживания — это своеобразная инвентаризация всего, что у тебя есть: душевных ценностей, обстоятельств, накоплений. Причем, эта опись все время складывается не в твою пользу.

— А если человек отказывается смириться с действительностью?

— Тогда он продолжает жить как бы в своем старом замысле. Он и дальше хочет поступить в Санкт-Петербургский университет. И чем дольше хочет, тем невыносимее становится страдание от невозможности исполнения этого желания, от ощущения «не могу». Тем круче должно быть «лечение»: выше поднимается доза наркотика, алкоголя или какого-то прочего «заменителя счастья». У тех же, кто способен сделать другой выбор — с-мириться, — процесс переживания, или инвентаризации, происходит до тех пор, пока окончательно не определяются новые границы. Другими словами, пока человек не находит себя нового внутри своих границ, как ограничений, то есть пределов.

— Но ведь он может их расширить?

— Да, потом. Но сначала надо принять свою фактичность, то, что ты есть на самом деле в свете новых обстоятельств. Вы спрашивали, что делать? Ответ: начать понимать по-другому. А вот теперь я хочу задать вам вопрос: как много боли нужно перетерпеть каждому конкретному человеку, семье, группе людей, области или стране, чтобы под воздействием этой боли они начали понимать все по-другому?

— Есть ли способ помочь им?

— Был в моей практике такой случай. Разговаривая с одним из пациентов, я в ответ на его жалобы сказал: «Да что ты мне рассказываешь, я знаю — я ведь тоже был молодым». На что парень ответил: «Да, но вы никогда не были молодым моей молодостью»... То есть, «вы никогда не были в рамках моих границ, моих обстоятельств — и не можете советовать мне что-то, потому что я все равно не смогу сделать то, что вы советуете». Таким образом, вопрос, что делать, чтобы им помочь, на первом этапе должен звучать иначе: чего нельзя делать, чтобы им помочь? Парадокс? Объясняю: исходя из своего опыта, никому нельзя ни в чем помочь. Невозможно помочь, говоря: «Я бы на твоем месте...» Потому что вы не на его месте, а он — не на вашем. Вы — разные. Более того, оказывающий помощь очень скоро начинает испытывать раздражение по отношению к тому, кому помогает (ведь тот не может следовать его советам). А последний, в дополнение к собственным трудностям, начинает испытывать еще и чувство вины, что вызывает это раздражение. Проблемы растут как снежный ком.

— «Мы бы на вашем месте, — говорят составители государственной программы интеграции представителям некоренного населения, — выучили эстонский язык. Вот вам курсы, учебные пособия, иностранная материальная помощь и даже стимуляторы в виде Закона о языке и требований при приеме на работу». А те все никак не могут...

— Или пример из школьной жизни. Типичнейшая ситуация: учительница искренне хочет помочь отстающему ученику. Что она делает? Уделяет ему на уроке больше внимания, дает дополнительные задания, оправдывает и защищает его перед родителями. А ученик все равно не справляется, да к тому же начинает прогуливать. Учительница раздражена: «Я же так для него старалась!» Естественная реакция ученика: «Лучше бы ты не старалась...» Отношения портятся окончательно.

— Но это же не значит, что учительнице нужно вовсе отказаться от попыток помочь. Видимо, должен быть какой-то другой способ?

— Он давно известен — это индивидуальные планы обучения. Соответствующий курс уже несколько лет читается и в Тартуском университете, и Нарвском колледже. Однако я что-то ни разу не слышал, чтобы наши учителя последовательно использовали данную методику. Они говорят, мол, нам за это не платят. Конечно, не все нагрузки современного учителя компенсируются должным образом. Только это отговорка. Дело в том, что индивидуальный план обучения предусматривает совершенно иной — противоположный существующему — подход к ученику. Не с позиций «чего он не знает», а с позиций «что он может», какова компетентность ученика. Легко видеть в человеке то, в чем он плох. Труднее уметь замечать то, в чем он хорош, выразить то, на что ученик самостоятельно способен и демонстрирует через свое действие. Ученик всегда в какой-то мере компетентен, оттолкнувшись от чего, можно сделать шаг вперед. А эта психологическая перестройка дается и учителям, и родителям очень тяжело.

— У вас есть хоть один положительный пример такого подхода?

— Пожалуй, лишь исторический — из периода ликвидации безграмотности. Тогда за одной партой с 10-летними детьми сидели и только что вернувшиеся с войны солдаты. Никого не удивляло, что герои гражданской, командовавшие конными дивизиями, не могут прочесть за один раз «Мама мыла раму». И тогда учителя почему-то с легкостью воспринимали неспособность солдат: ясное дело, фронт, мы ж понимаем... И спокойно опирались в своей работе на действительное, а не должное.

— Итак, что же в итоге мы можем сказать человеку, который чувствует себя жертвой интеграции: смириться, в смысле принять мир таким, каков он в данный момент есть для него, пережить, в смысле перетерпеть боль утраты своего прежнего жизненного замысла, и построить новый...

— ...Который вовсе не обязательно должен быть хуже прежнего. Он может быть намного лучше.

Вероника МААНДИ.